ПЕРВЫЕ АРКТИЧЕСКИЕ ТРАССЫ

 

На «Ленине»

Получив в пароходстве полный расчет, я временно «сошел на берег». В кармане было 1200 рублей — немалая по тем временам сумма. Нина моя работала, она считалась ведущей артисткой в Театре юного зрителя. Крыша над головой у нас имелась — родители жены с радушием отвели нам комнатку в своей скромной квартирке. Так что с определением нового места службы можно было не торопиться. Благо выбор в Архангельске в ту пору был: флота Севморпути, военного порта, военной гидрографии, гидрографии Севморпути, Ленгосморпушнины, Рыбтреста...

Новый, 1937 год, уволившись, я встречал безработным. Мореходная книжка заменяла мне и удостоверение личности, и удостоверение о прохождении службы. При этом плавание на каждом судне подтверждалось подписями и печатями не только капитана судна, но и капитана порта.

Именно по такому документу 15 января 1937 года меня и приняли на службу в Главсевморпуть, где предложили должность младшего помощника на ледоколе «Ленин», который зимовал в порту. Здесь я должен был временно заменить Андрея Федоровича Пинежанинова, который уходил учиться в морской техникум (на вечернее отделение).

Капитан ледокола Адольф Казимирович Печуро в эти дни находился в Москве, откуда вернулся с наградой — орденом Ленина.

Надо сказать, раньше ледоколом командовал Н. К. Эгге — известный полярный капитан, участник Карских экспедиций, спасения экспедиции У. Нобиле в 1928 году. Но вот уже пятый год он где-то пропадал. Говорили, что он спился, опустился на дно...

О капитане А. К. Печуро у меня сложилось такое впечатление. Человек хладнокровный, уверенный, он молниеносно угадывал любые «настроения» своего судна, особенно во льдах, в сложной, критической обстановке капитан чувствовал ледокол как живой организм. А вот с людьми у него такого контакта, увы, не было. С подчиненными он зачастую

 

обращался резко, даже жестко, если не жестоко. Главная причина, думаю, коренилась в характере: капитан был профессионалом и прежде всего ценил в человеке профессионализм. У меня с ним, кстати, сложились ровные, деловые отношения. Но еще на него, видимо, влияли семейные обстоятельства. Он ушел от первой жены и женился на молодой особе, которая служила на ледоколе судовым врачом. А что такое женщина на судне, да еще жена главного чина, да еще молодая, да еще своеобразного нрава, полагаю, объяснять не надо...

До середины марта ледокол стоял у Красной пристани. С берегом нас связывал телефон. Во время моих вахт, которые чередовались через двое суток на третьи, мы с Ниной часто переговаривались. А по вечерам в такие дни она приходила на судно ночевать. Какие это были чудесные вечера! Целыми часами мы просиживали в кают-компании, где стояла пианола — такой музыкальный инструмент, — и слушали классическую музыку. Вокруг нас стали собираться молодые люди из числа командного состава, наши ровесники. Мы говорили о жизни, пели и, конечно, играли. К весне мы с Ниной отлично освоили игру на пианоле.

 

Экипаж ледокола поддерживал шефские связи, или, как тогда говорили, «держал смычку» с коллективом Архангельского театра. Актеры были частыми гостями на судне. Наша кают-компания располагала к доверительным встречам: стены ее были отделаны ценными породами дерева, имелось редкое оборудование, старинная мебель, пианола — все это внешне очень напоминало артистические салоны Петербурга.

В труппе Архангельского театра в то время выступали бывшие актеры императорского театра — Бестужев, Свирский, Белов, Медведева... Их, узников Соловецкого концлагеря, по личной просьбе А. М. Горького освободили, но определили на жительство в Архангельск, где на месте Троицкого собора уже воздвигали здание театра. Так вот, эти актеры и нарекли наш областной Большим театром. Они так в шутку и приговаривали: «Работаем в провинции, но в Большом театре».

Во второй половине марта начался мой первый рейс на «Ленине». Сломав лед на Северной Двине, мы вышли в Белое море и направились в Мурманск. В это время проводилась первая советская воздушная экспедиция с высадкой на Северном полюсе, и наш «Ленин» оставили в незамерзающем порту Мурманске дежурным ледоколом: в случае возможной аварии или иных осложнений мы должны были двигаться на помощь либо к Земле Франца-Иосифа, либо к Новой Земле. Однако экспедиция та завершилась успешно, и мы вернулись в Архангельск.

Путь, помню, оказался нелегким. На Березовом баре наш ледокол буквально увяз в «ледовой вате» — мы встретили перемычку льда, которая смерзлась не только на всю глубину до самого дна, но и на всю ширину судоходного канала.

10 апреля «Ленин» начал весеннюю ледокольную навигацию в Архангельском порту. Ледоход был сильным. Тысячи кубометров не сплавленного за прошлый год леса, что был заготовлен и заморожен в запанях и на притоках Двины, вынесло тогда в Белое море. Бревна тащило несколько суток. На ледокол прибыли секретари Архангельского обкома ВКП (б). С нашего борта они в бессилии наблюдали впечатляющую картину социалистической бесхозяйственности.

Но вот Двина очистилась, и ледокол направили в Кронштадт, чтобы там, в доке провести его ремонт. В тот рейс я

 

уже не пошел, поскольку не имел визы на заграничное плавание (идти нужно было вокруг Северной Европы). В таком же положении оказался и старпом Хипагин Александр Иванович, сын бывшего Кольского купца I гильдии. Так что «списался» с ледокола не я один.

Спецрейс на борту «Садко»

Без работы я оставался недолго. Уже 20 мая меня приняли младшим штурманом на ледокольный пароход «Садко». Не без помощи его капитана Хромцова Николая Ивановича: он уходил в отпуск и, прослышав, что я безработный, затребовал меня на судно.

Вторым штурманом на «Садко» служил Константин Сергеевич Бадигин. Незадолго до этого он женился. Мы оба были молодоженами, и это нас быстро сблизило.

21 мая поступило сообщение, что научно-исследовательская экспедиция во главе с И. Д. Папаниным высажена на дрейфующий лед. Самолеты, которые обеспечивали ее, необходимо переправить в Москву, но на базе лыжных шасси это сделать невозможно, нужна замена на колесные. Вот эта задача — доставка колесных шасси — и была поручена нашему экипажу.

Для проведения спецрейса Архангельск — Амдерма капитаном ледокола был назначен Артур Карлович Бурке. На борт судна прибыл начальник спецрейса Борис Григорьевич Чухновский. Началась бункеровка угля, приемка продовольствия, а затем погрузка авиационного бензина.

Тут произошел случай, который едва для меня не кончился бедой. На период погрузки 180 бочек бензина капитан во избежание опасности приказал переправить на берег всех жен моряков, которые прибыли на проводы. Одна из женщин при переходе с ледокола на катер оступилась на трапе и сорвалась в воду. Течение живо увлекло ее под днище катера. Мешкать было нельзя. С борта ледокола я прыгнул на корму катера, слава Богу, удачно. У среза транца катера увидел вихор спутанных всплывших волос, тотчас ухватил их и потащил утопленницу наверх. Не стану рассказывать все подробности — женщину удалось спасти. Но каково же было мое удивление, когда вскоре, уже на берегу, эта особа принялась меня охаивать. Она договорилась до того, что именно я был при

 

чиной ее падения. На борт по ее навету прибыл начальник политотдела, который намеревался тотчас снять меня с судна. Хорошо, вмешался А. К. Бурке. Капитан все расставил на свои места, подчеркнув, что именно штурман Корельский, рискуя жизнью, спас эту «полоротую гражданку».

10 июня мы вышли из Архангельска и направились на Амдерму. В трюмах у нас были бочки с авиабензином и колесные шасси для самолетов, которые возвращались после завершения воздушной экспедиции на Северный полюс.

На рейде Амдермы мы стояли несколько дней. Трое суток на борту «Садко» отдыхали участники воздушной экспедиции, а среди них руководители — О. Ю. Шмидт, М. И. Шевелев, летчики, знаменитые московские журналисты — Михаил Кольцов, Илья Эренбург. Был и наш, архангельский фотокорреспондент Калестин Коробицын.

Запомнилось мне, как на банкете (его устроили на нашем пароходе) летчики делились своими впечатлениями о посадке в Амдерме. Дело в том, что весна 1937 года в Арктике оказалась необычно теплой — снег быстро согнало, а самолеты, что шли с полюса, были оснащены лыжными шасси. Как садиться, если снега нет?! Тогда начальник амдерминского рудника И. А. Белозерский распорядился, чтобы несколько тысяч заключенных (основной контингент рудника) свозили и сносили оставшийся снег из ложбин на аэродром.

Работа была адская!.. А чтобы обозначить летчикам посадочную полосу, Белозерский приказал по обе ее стороны лечь

 

заключенным. Летчики же с высоты поначалу приняли этих лежащих людей за камни-валуны. Запомнил я, как на банкете они поднимали тосты за... находчивость и смелость начальника рудника. И еще— как при этом потемнели глаза у Михаила Кольцова, а Отто Юльевич Шмидт поднялся из-за стола и ушел в свою каюту.

В Амдерме на самолеты «поставили колеса», и вскоре они улетели на юг. Мы же отправились в так называемый «сверхранний» рейс на Землю Франца-Иосифа. Туда предстояло доставить авиабензин для самолета-разведчика Ильи Павловича Мазурука, который обеспечивал ту воздушную экспедицию на Северный полюс. В его экипаж незадолго до этого перевели пилота Павла Георгиевича Головина. Мазурук был хоть и дальним, но родственником С. А. Бергавинова — одного из репрессированных руководителей Севморпути, и, конечно, НКВД не могло допустить, чтобы командиром самолета-разведчика для первой полюсной дрейфующей станции оказался человек, хоть как-то связанный с «врагом народа».

Медленно, но упорно «Садко» пробивался к острову Рудольфа — конечной точке нашего маршрута. Местами приходилось взрывать лед. Местами шли по полой воде, ориентируясь на разведанные И. П. Мазурука, который то и дело вылетал на поиск разводий. Все это время я не выпускал из рук основной штурманский инструмент — Платовский секстан, который был моей собственностью. Я вел астрономические наблюдения даже тогда, когда не нес вахту. Это стало привычкой. Не то чтобы я не доверял старшим коллегам, хотя надо сказать, что они нередко допускали в своих обязанностях небрежности. Уважая флотскую дисциплину, я в то же время не тянулся перед авторитетами и стремился во всем следовать «своим курсом». В том рейсе это с уважением отметил капитан А. К. Бурке, признавший мои выводы по поводу возникновения некоторых природных явлений, в частности водоразделов.

Наконец наш ледокол достиг бухты Теплиц. Началась выгрузка бочек с бензином. Б. Г. Чухновский был доволен — все шло по плану.

И. П. Мазурук опробовал новую взлетную площадку. Здесь, на острове Рудольфа, она была короткая, точно трамплин. После пары пробных полетов летчик пригласил в воздух нас, членов экипажа. Среди тех, кого он удостоил вниманием, был и я. Какая величественная красота открылась с высоты моему взору! Гряда заснеженных островов, зеленовато-серая гладь моря, искристые льдины. Такое я видел впервые и потому глядел во все глаза.