Через годы, через расстоянья...

 

О себе довольно. Несколько слов о судьбе бывших коллег — студентов Карельского индустриального техникума, которых, как и меня, постигла участь заключения. Все четверо после отбытия сроков наказания также благополучно расстались с зоной. Стопроцентная выживаемость зависела от ряда факторов. Молодой организм с запасом сил. Сроки от 3 до 8 лет немалые, но все же не 10—15 лет. Лагерь — далеко не лучшее место для жизни, но все же Ухта — это не заполярная Воркута, не Норильск с вечной мерзлотой и не суровая Колыма. Иначе говоря, Ухтижемлаг не принадлежал к числу самых страшных лагерей. Солидарность и помощь товарищей по несчастью. Вера в будущее. Наконец, может быть, просто везение.

Владимир Иванов, отбывший свой трехлетний срок незадолго до начала войны, выехал на родину. С большим трудом (в связи с отказом в прописке) ему удалось восстановиться на учебу на 4-й курс индустриального техникума. После успешного окончания его Владимир получил диплом горного техника и начал работать в Карелии. После начала войны был эвакуирован в Красноярский край (в Хакассию). Там работал на руднике, женился на моей старшей сестре Валентине, но вскоре был мобилизован в армию, отправлен на фронт, где пропал без вести.

Леонида Морозова я ни разу не встречал в годы заключения и лишь в августе 1945 года случайно

 

увидел его в Ухте перед началом сеанса кинофильма. Он сидел в задних рядах и беседовал с двумя молодыми мужчинами. Все они были [ в потертой рабочей одежде, с обветренными лицами. Леонид был обрадован встречей и смущенно пояснил, что пришел в кино с друзьями-грузчиками прямо с работы. До начала сеанса я успел сообщить ему о месте своей работы и жительства и пригласить к себе, а по окончании фильма мне не удалось его найти.

Вскоре Леонид зашел ко мне на работу в больницу Ветлосян (Центральную больницу Ухтижемлага НКВД), где я в то время работал заведующим терапевтическим отделением с исполнением обязанностей врача. Леонид радостно сообщил, что сегодня вечером уезжает домой, в Карелию. Мы договорились встретиться до его отъезда у меня на квартире (к этому времени я получил комнату в одноэтажном деревянном доме в Ухте).

Леонид зашел ко мне вечером. Это была очень волнующая встреча. Я напек блинов, подогрел рагу из овощей, выращенных на своем огороде. Почти два часа мы просидели за столом, вспоминая о родине, о друзьях, о студенческой и лагерной жизни.

Леонид сказал, что мечтает поскорее встретиться с матерью и сестрами Женей и Зоей. Они уже возвратились домой из Сибири (из Томска), где находились в эвакуации.

— Зою и Женю теперь, наверное, и не узнать, ведь восемь лет...— мечтательно произнес Леонид.

Меня удивило, что он не упоминает об отце и братьях.

— Отец и братья с ними же?— осторожно спросил я.

У Леонида дрогнули губы. Из глаз покатились

 

по загорелым щекам слезы, и он отвернулся.

- Отец... Разве я не говорил? Он был взят вскоре после меня, в январе 1938 года. С тех пор о нем ничего не известно. Его, наверное, уже нет в живых. Брат Юра погиб на войне. Виктор, он не брат — воспитывался в нашей семье,— тоже.

Мы замолчали.

— Давай, Леня, выпьем за родных, живых и погибших...

Я дал ему денег и кое-какие мелкие вещи на дорогу, просил отвезти письмо и маленькую посылку (кофе в зернах) моим родителям, которые уже возвратились из эвакуации в освобожденную, но полуразрушенную Кондопогу.

Разговор продолжался и в течение всего пути до вокзала. Было прохладно, темно, но небо, усеянное массой звезд, как бы подчеркивало чувство торжественности проводов.

Леонид уезжал, окрыленный радужными надеждами. Однако, как стало мне известно позже, дома его ожидало тяжелое разочарование. В столице республики, в Петрозаводске, где у Леонида появилась своя семья, его не прописывали как имевшего поражение прав. Скитаясь в геологических экспедициях, он начал выпивать, затем запил. Это окончательно рушило семью, и, находясь в состоянии депрессии, Леонид не захотел больше жить. Его не стало в 1955 году.

Павел Матвеев остался работать по вольному найму в Коми АССР, вырос в опытного и авторитетного специалиста-геолога. Опубликовал ряд стихов в различных газетах и в сборнике «В краю таежном» (Сыктывкар, 1965), в том числе «В тайге», «Геолог», «Речка Чудь». Устроилась его семейная жизнь. Но в возрасте 55 лет он скончался от инфаркта миокарда.

 

У каждого из них (Владимира, Леонида и Павла) осталось по дочери.

Платон Лаптев тоже возвратился в Карелию. Об этом я узнал лишь в 1956 году от старшого помощника прокурора Карельской АССР И. Г. Кури-кова, когда был вызван к нему в связи со своим ходатайством о реабилитации. Однако прошло еще полтора десятилетия, прежде чем я случайно встретил самого Лаптева, приехавшего из района в Петрозаводск по делам, и сухо обменялся с ним несколькими словами.

Из ветлосянских медиков первым неожиданно расстался с лагерем заведующий амбулаторией Павел Михайлович Губенко. Весной 1943 года его с особой поспешностью изолировали, одели в новое обмундирование и отправили в этап в неизвестном направлении. Лишь через несколько месяцев стало известно, что тем «этаном» П. М. Губенко был доставлен прямо в Москву, где ему было объявлено не только об освобождении, но и о реабилитации. Как передавалось на лагпункте из уст в уста, это произошло при содействии первого секретаря ЦК КП (б) Украины Н. С. Хрущева. Многими из нас это было воспринято как луч надежды.

На страницах печати снова начали появляться юмористические рассказы, а затем выходить в свет и книги Остапа Вишни.

Закончились и мытарства его семьи. Как писала мне его дочь Мария Михайловна Евтушенко 25 сентября 1989 года, они «потеряли Павла Михайловича в конце 1938 года. В течение последующих четырех лет писем ему наших не давали, и он не знал, где мы, так как нас носило по свету, как осеннюю листву. Мама (Варвара Алексеевна Губенко-Маслюченко,— В. С.) работала в периферийных театрах актрисой (это ее основная профес-

 

сия), я училась в школе. Долго на одном месте не задерживались, потому что мама боялась (да ей и грозили!) оказаться тоже далеко-далеко. Маме удалось разыскать Павла Михайловича уже в конце 1942 года. На ее бесконечные запросы мы наконец получили адрес Павла Михайловича. А затем встретились в 1943 году, когда он вернулся, вначале в Москву».

У меня сохранилось письмо П. М. Губенко, написанное им на квадратном листке бумаги и свернутое треугольником, со штампом «Просмотрено военной цензурой». Вот что писал он мне в ответ на мое письмо из Ухты:

«30.ХI.44. Киев, ул. Ленина, 68/21

Дорогой Виктор Александрович!

Спасибо за память. Мне было очень приятно получить Ваше письмо. Приятно и то, что Вы довели до конца свое фельдшерское «состояние». Все-таки — это уже узаконенная квалификация, а знаний и опыта у Вас достаточно, чтобы быть настоящим хорошим врачевателем и с честью работать на этом поприще.

Дилемма, говорите, перед Вами: жениться или учиться? А Вы объедините эти два «глагола»: Вы вместо «или» поставьте «и». И жениться, и учиться. Одно другому не мешает. А учиться, конечно, обязательно. Молодой Вы еще: такому можно еще научиться, что аж страшно!

Я работаю потихоньку. Если Вам попадается «Крокодил» — там были мои вещицы в переводе на русский с украинского. Книжонку уже сдал небольшую,— скоро выйдет. Вообще все идет нормально. Очень рад, что и у Вас по службе все хорошо. Работа — знаю!— у Вас нервная. Да Вы справитесь. (В августе 1944 года я был назначен начальником санчасти олп М 7.— В. С.)

 

Просьба к Вам, В. А.! На 22-м был такой дедушка хороший, Арсений Борисович Грошиков, мой сослуживец по Кирпичному, прекрасный старик и душевный человек. Есть ли он? Если есть, передайте ему от меня самый теплый и сердечный привет.

Вам я крепко жму руку и прошу писать. Окружение Ваше — всех-всех! — приветствую!

П. Губенко»

Павел Михайлович и сквозь годы изгнания пронес скромность и гуманность, мягкость человека, не навязывающего категорично свое мнение. Из приведенного письма видны типичные черты истинного интеллигента.

В апреле 1947 года, будучи студентом первого курса Ивановского медицинского института, я повидался с Павлом Михайловичем в Киеве. Дело в том, что мой брат Николай, закончивший войну в Венгрии, был переведен для продолжения воинской службы в небольшой городок, находящийся в сотне километров от Киева. Брат пригласил меня повидаться. С трудом собрав деньги на билет (заработал, подрядившись сбросить снег с крыши одного из институтских корпусов) и получив от декана десятидневный отпуск, я добрался до Киева. Там долго шел по Крещатику с его чудовищными послевоенными руинами и разыскал редакцию «Перца». Состоялась кратковременная, но теплая беседа с Павлом Михайловичем. На прощание он подарил мне свой сборник «Пробний виiзд» (1946), в который вошли короткие юмористические рассказы. В дарственной надписи, датированной 19 апреля 1947 года, он подписался своим известным псевдонимом — Остап Вишня. В течение ближайших нескольких

 

лет я изредка получал от него письма, всегда мудрые и полные оптимизма. В одном из них он образно выразился так: «Пока иду на базар, а не с базара». Однако в 1956 году я испытал горечь большой утраты: Павел Михайлович ушел из жизни. В ноябре 1989 года общественность широко отметила 100-летие со дня рождения выдающегося украинского писателя, вышел в свет сборник воспоминаний его современников «Про Остапа Вишню», составленный его женой В. А. Губенко-Маслюченко и А. Ф. Журавским.

В отличие от Остапа Вишни, известный украинский литературовед член-корреспондент Академии наук УССР, член партии с 1928 года Евгений Степанович Шаблиовский, работавший в мою быт-

 

ность на Ветлосяие заведующим слабкомандой, еще долго не имел возможности возвратиться к литературному творчеству.

Через некоторое время после моего отбытия из Ветлосяна Е. С. Шаблиовский работал там прозектором (патологоанатомом). К делу своему, как и к другой любой работе, он «относился очень серьезно. Не раз врачи оспаривали его заключение. Но на следующей пятиминутке Е. С. всегда приводил дополнительные ссылки на Абрикосова и иную (очень малочисленную по понятным причинам) литературу и всегда оставался победителем». Так характеризует этот период работы Е. С. Шаблиовского в своем письме 1984 года врач-психиатр Л. Г. Соколовский. Шаблиовскому-прозектору удалось даже опублико-

 

вать как наблюдение из практики случай саркомы (злокачественной опухоли) перикарда.

После отбытия срока и освобождения из лагеря Е. С. Шаблиовский находился на поселении в Казахстане, в Кзыл-Орде, где работал рентгенологом в психиатрической больнице. В апреле 1955 года я встретил Евгения Степановича в Москве на всесоюзной конференции по патологической анатомии психических заболеваний. Он был весьма скромно одет, производил впечатление замкнутого человека, в разговоре касался лишь вопросов медицины и судеб некоторых ветлосянцев, но ни словом не оговорился о литературе.

В скором времени Е. С. Шаблиовский был реабилитирован и переехал в Киев, вышел в свет его труд «Т. Г. Шевченко и русские революционные демократы» (1962), другие книги и статьи. За теоретические исследования литературного, исторического и философского наследия Т. Г. Шевченко в 1964 году Е. С. Шаблиовскому присуждена Ленинская премия («Известия», 1964, 22 апреля). В 1972 году ему, заведующему отделом Института литературы имени Т. Г. Шевченко, члену-корреспонденту Академии наук УССР, доктору филологических наук, профессору, присвоено почетное звание заслуженного деятеля науки УССР.

Литературное наследие Е. С. Шаблиовского поражает своим огромным объемом, широтой научных интересов, глубиной литературоведческих исследований. По данным И. Карабутенко и А. Овчаренко (Литературная газета, 1976, 7 июля), перу Евгения Степановича принадлежит 48 книг и около 800 научных трудов. В его книгах и очерках о произведениях ряда выдающихся украинских писателей постоянно подчеркивается как особенно ценное свойство интернационализм их творчества.

 

Несмотря на широкое признание, погруженность в литературоведческие исследования, Евгений Степанович часто и с большой теплотой вспоминал своих спутников по Северу. В письме от 11 мая 1976 года он писал мне: «Годы идут. Старых друзей становится все меньше... Я очень рад, что Вы, исполненный воли и безустанного труда, достигли многого. А сколько ведь хороших, милых людей сломила судьба». В своих письмах он выражал страстное желание побывать на Ветлосяне, чтобы «поклониться братским могилам» и приглашал меня в попутчики. Но есть ли эти могилы и где они?

Да и сильно постарел Евгений Степанович для дальних поездок. Так мне показалось по фотоснимку в «Литературной газете», опубликованному к 70-летнему юбилею ученого (1976 год), а также по его письмам, в которых он все чаще жаловался на болезни и даже просил достать некоторые лекарства. А каким орлом он выглядел в молодости — на снимке, присланном мне на память из Киева в январе 1977 года! На этом фотоснимке 1929 года открыточного формата Е. С. Шаблиовский запечатлен в форме командира Красной Армии, в буденовке и шинели с четырьмя кубиками в петлицах. Он уверенно смотрит вперед ясными умными глазами, над которыми широкими крыльями взметнулись густые брови. Над упрямыми губами красивые черные усы.

Еще в молодости Евгений Степанович многого достиг в науке. Но затем — Соловки, Ухтижемлаг, и лишь после реабилитации он смог вновь отдаться любимому делу. В 1981 году «Литературная газета» поздравила Е. С. Шаблиовского с 75-летием, а 10 января 1983 года его не стало.

Мне, ставшему врачом-патологоанатомом, могло бы польстить то обстоятельство, что в централь-

 

ной больнице Ухтижемлага НКВД, где я, медбрат-самоучка, начал приобретать первые навыки прозекторского дела, моим преемником был известный профессор-литературовед Е. С. Шаблиовский. Более того, затем его заменил на этом поприще Аркадий Акимович Штейнберг, доставленный на Ветлосян в 1947 или 1948 году. Как сообщил мне в своем письме врач Л. Г. Соколовский, хорошо знавший его по совместной работе в больнице в то время, А. А. Штейнберг «будучи волей судьбы прозектором, также «маху не давал». Его акты, будучи деловыми, всегда доставляли удовольствие прекрасным литературным языком». Еще бы, ведь вскрытием трупов из лагерной больницы за раба-

 

тывал свою пайку поэт-переводчик и художник.

С 1952 года А. А. Штейнборг перешел на должность вольнонаемного медбрата на лагпункте, а после реабилитации уехал в Москву. В течение 60 —70-х годов, до конца своей жизни, он еще успел многое сделать в литературе. Достаточно сослаться на его стихотворный перевод со староанглийского поэмы Джона Мильтона «Потерянный рай» (1976). Об А. А. Штейнберге-поэте напоминают его стихи, опубликованные в «Новом мире» в 1988 году (№ 3) посмертно,— «Лесоруб», «День Победы», «Я видел море Черное во сне».

Литература и культура в целом немало потеряли за годы отлучения их деятелей от творчества. Нет

 

сомнения в том, что от писателя-сатирика Остапа Вишни, литературоведа и критика Е. С. Шаблиовского, поэта-переводчика А. А. Штейнберга, так же как и от других незаконно репрессированных представителей творческой интеллигенции, было бы несравненно больше пользы обществу, если бы многие и многие годы они могли заниматься своим делом, определенным истинным призванием и талантом. Тогда не случилось бы упадка интеллигентности и духовности в нашем обществе, что с горечью приходится теперь констатировать.

Коротко о судьбе некоторых моих учителей-врачей, которые и в лагере с честью выполняли свое гуманное предназначение.

Профессор В. В. Виттенбург после освобождения из лагеря какое-то время работал в Ухте, к нему приехала жена. У меня сохранилось его письмо от 29 июля 1947 года, в котором Вильгельм Владимирович поздравлял меня с успешным переходом на второй курс медицинского института и желал хорошо отдохнуть на природе (в это время я находился на каникулах у родителей в Кондопоге), но и по-отечески предупреждал: «У Вас потеряно много времени и его надо не терять, а наверстывать». Далее он сообщал, что поправляется от болезни и выходит на работу, но ему очень хочется на родину. Мне было известно, что затем он возвратился с женой в Киев и там умер. Но когда это случилось? Был ли В. В. Виттенбург реабилитирован? Если да, то когда, и от каких обвинений он при этом избавлен? С этими вопросами я обратился в 1989 году к председателю КГБ Украинской ССР и очень быстро получил обстоятельную справку о судьбе моего учителя.

Мой рассказ о том, как я в лагере под руководством профессора В. В. Виттенбурга овладевал

 

основами акушерства, в сущности, является документальной хроникой. Поэтому, думаю, не нарушу характера повествования, если полностью приведу официальный ответ:

«Уважаемый Виктор Александрович!

Ваше письмо внимательно рассмотрено.

Сообщаем, что, согласно архивным материалам, Виттенбург Вильгельм Владимирович, 1882 года рождения, уроженец г. Владивостока, немец, беспартийный, доктор медицинских наук, профессор, директор акушерско-гинекологической клиники 2-го Киевского мединститута, проживал в г. Киеве по ул. Короленко, 66, арестован 22 марта 1938 года по необоснованному обвинению в проведении шпионской деятельности в пользу фашистской Германии. Постановлением особого совещания НКВД СССР от 2 сентября 1940 года по ст. 54-1а, 54-9, 54-11 УК УССР осужден на 8 лет лишения свободы.

В 1956 году, в связи с подачей заявления женой Виттенбурга — Ниной Александровной, дело по обвинению Виттенбурга В. В. было пересмотрено и определением военного трибунала Киевского военного округа от 21 сентября 1956 года прекращено за отсутствием состава преступления, он полностью реабилитирован.

Как видно из заявления жены, Виттенбург В. В. по окончании срока заключения был приглашен на работу на Украину. Приехал 4 октября 1947 г. в г. Киев, а 6 октября скоропостижно скончался от паралича сердца в Октябрьской больнице. Их сын Владимир, приблизительно 1916 года рождения, погиб на фронте».

Судьба профессора В. В. Виттенбурга и его семьи, как видно, печальна. После освобождения из

 

заключения он успел возвратиться на родину, но, к сожалению, лишь только для того, чтобы почти сразу умереть.

Отбыв свой восьмилетний срок, врач Я. И. Каминский оставался работать на Ветлосяне, а затем в Ухте. В 1947 году к нему приехала жена Вера Григорьевна, испытавшая немало мытарств как жена «врага народа». В Ухте Яков Иосифович провел очень большую работу, в частности по организации массовых обследований населения для выявления туберкулеза. Реабилитирован в 1956 году.

Последующие несколько лет он продолжал работать в Ухте. Ему присвоены почетные звания заслуженного врача Коми АССР, заслуженного работника науки и культуры Коми АССР.

В письме из Ухты 15 января 1958 года он сообщал мне: «Я задумал написать книгу по рентгенологии. Если Госмедиздат примет мое предложение, буду занят весь год этой работой». Не знаю, было ли принято это предложение Якова Иосифовича, но через три месяца он писал мне: «Мы с Евгением Ивановичем (Харечко.— В. С.) сейчас будем работать над очень интересной темой, разрабатываемой Академией наук у нас в Ухте,— о влиянии на организм малых доз ионизирующего излучения. Кроме того, я ношусь с идеей использования природных курортных факторов в наших условиях. Кажется, в этом году удастся кое-чего добиться — обещают построить здание для водолечения и грязелечения и организовать каптаж имеющейся у нас минеральной воды типа Арзни»,

В этих письмах прослеживается характерная для доктора Каминского неиссякаемая энергия творческого поиска, исключительное трудолюбие. В большом письме из Ухты 24 февраля 1960 года Яков

 

Иосифович подробно рецензирует мою вторую книгу («Осложнения язвенной болезни», 1959) и далее сообщает: «Посылаю Вам свою последнюю статью, за которую меня приняли в действительные члены Географического общества».

С большим интересом и волнением я беру в руки и перечитываю уже пожелтевший оттиск этой статьи 30-летней давности под названием «Курортные богатства Ухтинского , района Коми АССР», опубликованной в Известиях Коми филиала Всесоюзного географического общества (1959, № 5). В ней подробно характеризуются местные природные ресурсы, которые могут быть использованы при лечении многих болезней. Это ухтинские минеральные радиоактивные воды, воды сероводородных источников, слабо минерализованные питьевые воды, иловая грязь, содержащая сероводород, и сапропелевая грязь. Каждому из перечисленных видов лечебных средств посвящены специальные разделы статьи, в которых использованы данные литературы, работы бывших заключенных профессора О. А. Степуна (клинико-биохимические и патофизиологические исследования) и врача Л. Л. Давыдова (лечение различных заболеваний, особенно кожных), собственные наблюдения автора.

Основываясь на глубоком анализе химического состава и биологического действия на организм всех названных лечебных средств, сосредоточенных вдоль берегов реки Ухты и ее притоков, Я. И. Каминский перечисляет шесть групп заболеваний, при которых полезно применение местных курортных факторов, доказывает необходимость организации грязе-бальнеологического курорта и даже называет место, которое, но его мнению, наиболее пригодно для строительства лечебницы (район Веселого Кута, в 38 километрах от города Ухты).

 

В 1960 году Я. И. Каминский возвратился вместе с женой Верой Григорьевной в свой родной город Одессу.

До сих пор Яков Иосифович работает врачом-рентгенологом областной клинической туберкулезной больницы, продолжая также плодотворно заниматься научными исследованиями. В октябре 1987 года ему исполнилось 90 лет. В газете «Вечерняя Одесса» 1 мая 1988 года опубликован большой, на целую страницу, очерк Ларисы Бурчо «Судьба» о жизни и деятельности замечательного человека, врача, общественного деятеля, неутомимого искателя Я. И. Каминского.

Врач Е. И. Харечко после завершения пятилет-

 

него срока был оставлен в Ухте. К нему приехала жена Екатерина Павловна. Позже он не решился возвращаться «в Россию», считая, что на севере жить спокойнее. Когда я в 1946 году собирался уезжать из Ухты для поступления в Ивановский медицинский институт, Евгений Иванович отговаривал меня, агитировал остаться. Он говорил, что на новом перспективном месторождении нефти требуется начальник санчасти и я мог бы рассчитывать на эту должность. По его словам, там ожидались «большие льготы». Сам он до конца своей жизни, более четырех десятилетий, оставался в Ухте, выезжая лишь в отпускное время в качестве гостя или туриста.

В городской газете «Ухта» и в сборнике «В краю таежном» Сыктывкар, 1965), напечатан ряд его стихотворений,

В октябре 1977 года он прислал в Одессу своему старому другу Я. И. Каминскому, к его 80-летию, цикл своих стихотворений «В память северных лет». Вот отрывок одного из них:

Бывало — по-разному годы текли,

По-разному жизнь нас учила.

По милым картинам далекой земли

Тоска наше сердце точила.

Но знали мы твердо, что тот победит,

Кто вечно без дела в тоске не сидит.

И мы отдавали все годы труду

И людям всегда помогали,

Меж туч мы всегда находили звезду

И песни о жизни слагали.

Мы жили наукой, учили других,

И, честное слово,— наш труд не погиб.

Боролись с пеллагрой, душили цингу,

Ловили поток дистрофии,

Искали на дальнем глухом берегу

Целебных ручьев для России...

 

В этих стихах доктор Харечко в известной мере подводит итоги своей жизни и деятельности. Их содержание характеризует его как гуманного и чуткого врача, неутомимого труженика, истинного гражданина.

С большой теплотой относился Евгений Иванович к своим коллегам, создавая вокруг себя атмосферу доверия и дружелюбия. Стихотворение, посвященное Я. И. Каминскому, он заканчивает такими словами:

И был среди нас дорогой человек.

Он поиски наши возглавил.

И он о себе у друзей и коллег

Чудесную память оставил.

И нынчо. когорта старинных друзей,

Мы чествуем славный Его юбилей.

Признание больших заслуг Евгения Ивановича в развитии здравоохранения Севера выразилось в присвоении ему почетных званий заслуженного врача РСФСР и Коми АССР. Он был назван Почетным гражданином города Ухты, В июле 1982 года он скончался в возрасте 79 лет.

Врач С. И. Кристальный после освобождения из Ухтижемлага находился на поселении в Кзыл-Орде. Е. С. Шаблиовский, встретивший его там, сообщил мне, что Семен Ильич «умер трагически».

Врач Оганес Александрович Мебурнутов, насколько мне известно со слов Я. И. Каминского, после реабилитации возвратился в Москву и несколько лет до своей кончины проживал там с семьей.

Врач-психиатр Л. Г. Соколовский, оставленный после освобождения работать в Ухте, был удостоен звания заслуженного врача Коми АССР. Через несколько лет после реабилитации он вместе с женой Зеновией Михайловной (тоже отбывавшей срок

 

и тоже реабилитированной) переселился из Ухты в Ярославль, где продолжал работать по специальности. Умер в 1987 году от повторного инфаркта миокарда. Вплоть до самой своей кончины Лев Григорьевич любезно сообщал мне о судьбе бывших ветлосянцев-медиков, подкрепляя информацию вырезками из газет. В этом отношении помогала и Зеновия Михайловна, существенные данные сообщила также в своих воспоминаниях их дочь Татьяна Львовна Олейник, родившаяся и выросшая в Ухте.

Пользуясь возможностью, считаю долгом выра-

 

зить сердечную благодарность им и всем другим товарищам, оказавшим большую помощь в работе над повестью, особенно доктору Якову Иосифовичу Каминскому.

В газете «Ухта» 16 июля 1981 года опубликованы воспоминания персонального пенсионера Н. А. Скакуновской, посетившей Ухту по приглашению ее Почетного гражданина Е. И. Харечко. Надежда Адамовна «восемь лет (с 1937 по 1945 год) руководила медслужбой Ухткомбината. Это были годы зарождения медицины в Ухте» — так представила названный период газета в очерке «Через годы, через расстояния...» с портретом мило улыбающейся моложавой женщины.

Я хорошо помню начальника санотдела Ухткомбината МВД (бывшего Ухтижемлага НКВД) Н. А. Скакуновскую. Она и ее помощники — инспекторы санотдела врачи Д. К. Чудновский и М. М. Чехович немало сделали для развития амбулаторной и больничной сети на территории лагеря. С тех нор, писала Н. А. Скакуновская, Ухта превратилась в современный город, коренным образом изменилось и здравоохранение. Надежда Адамовна рассказала об огромных трудностях, которые приходилось преодолевать каждодневно в годы становления медицинской службы в Ухте. Врачи и средние медработники «зачастую совершали, можно сказать, подвиги». С глубокой благодарностью вспоминает Н. А. Скакуновская таких врачей, как Э. В. Эйзенбраун, М. М. Чехович, Д. К. Чудновский, Н. А. Викторов, М. И. Протасова, И. Т. Забаштин, Я. И. Каминский, Л. Г. Соколовский, Я. В. Волоховский, Л. Л. Давыдов. При этом, однако, бывший начальник санотдела лагеря не оговаривается, что большинство из названных врачей были заключенными или бывшими заключен-

 

ными. Естественно, не упоминается и центральная больница Ухтижемлага НКВД — Ветлосян, так же как отсутствует и само слово «лагерь». Не упоминается, по-видимому, не только и не столько потому, что эта больница давно прекратила свое существование. А главным образом потому, что после хрущевской «оттепели» со вспышкой гласности пятидесятых годов наступил и еще продолжался длительный брежневский период холодного, сознательного забвения и искажения истории, когда вспоминать о лагерях и заключенных было не положено.

Лишь в последнее время, в условиях демократизации общества, появились новые, более широкие возможности объективного освещения прошлого, в том числе истории лагерей на территории Коми АССР. Газета «Ухта» начала публиковать материалы этого рода. В ее номере, вышедшем в первый день «Недели совести», 30 сентября 1989 года, среди ряда статей под рубрикой «Память — павшим, милосердие — живым» помещена небольшая заметка о бывшей лагерной больнице Ветлосян. К сожалению, однако, в этой публикации допущен ряд существенных неточностей. В значительной мере это, несомненно, могло быть связано с недоступностью архивных документов и с каждым годом нарастающими трудностями поиска живых очевидцев былых событий.

Правда о больших потерях нашей страны, связанных с культом личности Сталина, раскрытая на XX съезде партии благодаря мужеству Первого секретаря ЦК КПСС Н. С. Хрущева, потребовала массовой реабилитации невинно пострадавших людей. Большое значение в их нравственной реабилитации имела пресса. Журналисты, раскрывая истинное лицо людей, незаконно осужденных в ка-

 

честве «врагов народа», помогали выжившим, а затем и реабилитированным обрести достоинство, активнее включиться в созидательный труд. Я испытал это на себе, когда наша карельская газета «Ленинская правда» опубликовала в октябре 1963 года большой очерк талантливого молодого журналиста Олега Назаровича Тихонова, посвященный моей судьбе. Добрая память как о возвратившихся из заключения, так и не вернувшихся явилась большой моральной поддержкой их детям, внукам.

Сейчас, после многих лет застоя, идет революционное очищение и обновление нашего общества, взят курс на строительство правового государства. Возобновлена на еще более широкой основе реабилитация лиц, незаконно репрессированных в 30 — 50-е годы.

Кстати, встретившиеся мне в петрозаводской тюрьме в 1937 — 1938 годах заведующий отделом пропаганды Карельского обкома ВКП(б) П. А. Хюппенен и секретарь ЦИК Карельской АССР И. Э. Хейкконен не только реабилитированы (посмертно), но и восстановлены в рядах КПСС. Имя Ивана Эдуардовича Хейкконена в 1987 году присвоено одной из новых улиц в Петрозаводске. Восстанавливаются честные имена многих и многих тысяч людей.

Пусть моя скромная книга воскресит в памяти имена некоторых из них, как погибших, так и выживших, а особенно тех, кто помогал выживать и становиться на ноги другим людям.

Я считаю своим долгом выразить несогласие с Александром Солженицыным, который в своем известном произведении «Архипелаг ГУЛАГ», возражая утверждению В. Шаламова о спасительной роли лагерных санчастей, обвиняет врачей, работников санчастей как пособников произвола, далеких от истинного милосердия (Новый мир, 1989,

 

№ 11, с. 71 —74). Нельзя отрицать, что такие встречались, но, по-видимому, в порядке редкого исключения. По крайней мере, как мне довелось убедиться на собственном опыте, врачи и средние медицинские работники, как заключенные, так и вольнонаемные, как правило, с честью выполняли свой профессиональный долг. Они старались делать все, зависящее от них, чтобы помогать обездоленным людям, спасали многих из них. Эту благородную миссию лагерной медицины мне хотелось бы особо подчеркнуть в своих воспоминаниях.