ДИПЛОМАТ

Взяв то, что было по средствам, на базе, я зашел к своему другу завгужу, дал ему пачку папирос и банку крабов — более дешевых консервов не было — и, поболтав с ним, решил ехать все-таки сегодня.

Через час я был на Кырте. Увидев огонь в кабинете начальника, решил к нему зайти. Кроме него я застал в кабинете и командира дивизиона охраны, молодого интеллигентного человека.

Начальник встретил меня, улыбаясь: «Ну, как успехи?» — «Все в порядке. Сделано все, что надо». — «И дезкамеру вернули?» — «Вернули. Я их напугал сыпняком, сказав, что через вшей сыпняк у них охватит массу людей. Когда начальники протестующе зашумели, Зубков остановил их и сказал, что я прав, у него

в лагере с этим сыпняком за полтора месяца из тридцати тысяч заключенных осталось девятнадцать».

Когда я это рассказал, начальник не то укоризненно, не то недоверчиво покачал головой. Командир дивизиона, видя это, подтвердил: «Да, это так. Я тогда работал у него. Мы по 250 трупов в день на кладбище увозили». На этом мы распрощались. Начальник разрешил завтра не приходить.

Я шел домой и думал: «Чем не военные потери? Сегодня 250 человек, завтра 250... За четыре дня тысяча! А таких тысяч набралось одиннадцать... По военной статистике на одного убитого приходится пять раненых. Потери страшные...

Вспомнились последние посещения лесзага. Я тогда обратил внимание на дневального в амбулатории, которого фельдшер отчитал за то, что он напустил слишком много народу: «Небось, у самого на дверях кабинета была надпись «Без доклада не входить!» Я спросил: «А кем он был?» — «Дипломат какой-то. За границей работал». Это был изможденный, усталый, бледный пожилой человек. Я видел, что он не работник, и решил перевести его в слабокоманду.

По дороге на Кырту мы разговорились. Его фамилия была Ирманов-Лозинский, или просто Лозинский. Его однофамилец был переводчиком Данте, которого я только что прочел. Этот Лозинский оказался очень неразговорчивым. Да, он дипломат, двадцать два года на дипломатической работе, последнее время был послом в Чехословакии, где его после Мюнхенского совещания и взяли. Обвинений не предъявляли. Дали 25 лет. Семья осталась за границей. Что с ней, не знает, очень встревожен. Был послом и в других странах. Из европейских руководящих деятелей самым дельным считает Муссолини: когда все в тупике и теряются, не зная, что делать, тот всегда находит выход, приемлемый для всех.

Я поместил дипломата в слабокоманду. Он оставался таким же подавленным, никогда я не видел на его лице улыбки. Впрочем, беспокойство и тоску по семье легко понимали все.

Из слабокоманды его перевели на другое, сельскохозяйственное лаготделение — Кедровый Шор. Там его поставили заведующим цветочным питомником. Это меня обрадовало, всегда больно было видеть, как гибнут лучшие люди, особенно из интеллигенции, только потому, что будучи физически слабыми, не могут вынести тяжелой работы. Такая участь ожидала и Лозинского. Из-за его большого, 25-летнего срока с Кедрового Шора его перевели в более строгие и суровые условия на Инту. Там он очень скоро умер от истощения и авитаминоза. Время было военное, питание плохое, и смерть людей фактически от голода фиксировалась под врачебным диагнозом «алиментарная дистрофия».