- 130 -

ЧЕРНИКА

 

Весной этого же, 1942 года у нас на Кырте сменили начальника. Новый оказался пожилым человеком, очень решительным, властным, но, кажется, без какой-либо специальности. Впрочем, как выяснилось, он окончил Промышленную академию. Первые месяцы его руководства выдались для меня и других медиков спокойными. Конфликтов не возникало. Но совершенно неожиданно период этот закончился вспышкой начальственного гнева и освобождением меня от должности начальника Санчасти строительства.

С начала лета у нас было принято собирать щавель для кухни заключенных, привлекая для этого инвалидов. Летом их использовали для сбора черники, но в больших количествах ее некуда было девать, и ягода на базе прокисала. Руководство этими инвалидами поручили мне.

В день конфликта мне передали, что начальник рассчитывает на свежую чернику. Я не обратил на это внимание и так как спелой черники было еще очень мало, особенно поблизости, я направил инвалидов на сбор щавеля, который скоро мог исчезнуть.

В середине дня начальник вызвал и принялся на меня кричать, обвиняя в том, что я занимаюсь вредительством: вместо того, чтобы бороться с цингой, я посылаю инвалидов вместо ягод собирать щавель.

Я пытался ему доказать, что для борьбы с цингой как раз и использую щавель, а не ягоды, которые практически не попадут людям. Его возмущение меня совершенно сбивало с толку.

 

- 131 -

Все сильнее распаляясь, он выкрикивал: «Вредитель! Я к тебе давно приглядываюсь! Тебя давно надо на мушку взять!» Он выхватывал из ящика стола пистолет, хлопал им по столу, направлял на меня, снова бросал в ящик, и снова выхватывал, опять же направляя на меня. Я не понимал этой вспышки и периодически обращался к нему: «Разрешите идти?» на что получал окрик: «Стоять!» У меня мелькнула мысль, что мы на границе не так грозно кричали «Стоять!» на своих лошадей, которые не хотели идти под седло и долго топтались. Здесь же присутствовал командир дивизиона, с которым начальник иногда перебрасывался словами.

Под этими криками начальника я простоял перед его столом ровно час. Затем пришел стрелок с винтовкой и увел меня, вручив корзинку, в лес добирать чернику. Я так и не понял, для чего ему так понадобилась черника? Может, он сегодня обещал ее на пирог своей жене?

Кто-то вошел в кабинет после моего ухода и услышал, как командир дивизиона сказал начальнику: «Уж очень строго вы с ним... Ведь старик...» («старику» было 43 года), на что начальник ответил: «Ничего, а то слишком много силы возьмет».

Я начал собирать чернику, по горсточке бросая в корзинку. Не торопился: «срок большой, торопиться некуда». Стрелок иногда наклонялся, срывал несколько ягодок, бросал в рот. Потом, видимо, ему надоело в лесу, и он стал бросать поочередно горсточку в рот, горсточку в мою корзинку. Большая часть черники еще не созрела.

Так мы прособирали часа три. Затем он привел меня в управление и отпустил. Я пошел на свою шахту № 2.

На этот вечер, на десять часов начальник вчера еще назначал мне встречу. Не имея новых указаний, я решил все-таки пройти к нему. Мы встретились в управлении, в коридоре, и он сказал: «У нас сейчас партсобрание. Перерыв. Я вас принять не могу». Затем: «Не ожидал я этого от вас, Глазов». Я ответил, что иначе работать не умею, на что услышал: «Я вас снимаю с должности начальника Санчасти строительства. Будете рядовым врачом шахты № 2». На этом и расстались. Таким финалом я остался доволен.

Весть о моем снятии разлетелась сразу по всем лагпунктам строительства. Утром мой дневальный пошел на кухню за зав-

 

- 132 -

траком и, вернувшись, доложил: «Ох, как Кочановский и Кобидзе рады, что вас сняли!» (Кочановский — завхоз шахты, в прошлом сотрудник НКВД, по поведению спекулянт и жулик. Кобидзе — зав. кухней, выдавал себя за журналиста, но, судя по всему, тоже из НКВД и тоже жулик. Как пример, помню случай, когда они в общий котел вместо барана опустили собаку. Это было подтверждено ветврачом. А барашка «оприходовали» сами, устроили пир.) Утром, в присутствии моего дневального они не стеснялись в выражениях; считали его слабоумным. По словам дневального, Кочановский, войдя в кухню и сияя от радости, сообщил Кобидзе: «Нет больше Глазова! Умер Глазов. Отгужевался!»

Этого Сеню Кочановского я встретил днем. Подошел к нему, спросил не без подвоха: «Что, Сеня, радуешься, что меня сняли? Нет, говоришь, больше Глазова? Умер? Отгужевался? Да нет, Сеня. Я ведь теперь врач шахты. Теперь-то мне только и дела осталось, что тобой заниматься. Уж теперь-то я на тебе отосплюсь!»