- 273 -

§ 4. На невидимом фронте

 

Вербовка; на Врангеля; миллеровская чека; разведкомандировки; следователь ЧК; выезд на бандитов; реввоентрибунал Северо-Кавказского фронта; расследование преступления по должности; новочеркасская генеральша; учиться или работать в ГПУ? Ростовская тюрьма; разочарование как личное проявление общественной тенденции

 

Сам Иван не помнит, как и через кого оказался он тайным агентом ЧК. Все вышло весьма естественно. Кто-то из старших товарищей сказал, что в деревнях Воронежской губернии готовится новое бандитское восстание. "Хохлы около Скрипниково зашевелились. Да и тут среди нас есть такие же," - добавил собеседник. А потом в разговоре уточнил, что Иван мог бы здорово помочь, если бы осторожно походил, приглядываясь к людям и сообщая о подозрительных. "Да как я их различу?" - усомнился тот. И услышал разъяснение, что-де бандиты имеют опознавательный знак: у них на поясе вместо одной-двух накаток слева три-четыре накатки, избыточное число, словом. Иван ретиво кинулся искать "бандитов" с такой хитроумной формой одежды. Не помнит, нашли ли хоть кого, но в списки сотрудников ЧК попал как тайный агент.

Нелепо, конечно, выглядит способ вербовки. Правда, не нужно забывать, что Ивану было всего восемнадцать лет, что образование завершить он не успел, что все кругом кипело и стреляли взаправду... Но, зная другие случаи вербовок, я не могу отделаться от впечатления, что элемент такого фарса и несуразицы присутствует в вербовках гораздо шире. Тридцать лет спустя жмеринский капитан Приходько почти так же станет вербовать Вилену Шрифтейлик (о которой уже поминалось в этих мемуарах и еще немало будет, ибо она стала моей женой). Будучи начальником или замнач ГБ по Жмеринке, Приходько выделил Вилену в рабочем общежитии (ей было годков побольше, чем Ивану, и образования успела отхватить посолиднев) и стал нести ей ахинею насчет того, что шпионы, дескать, вокруг нас, что надо помочь найти американских агентов. И она не распознала, что это ахинея. Нет, с готовностью, с какой Иван Щербаков в 1920, Вилена в 1950 году рванулась искать шпионов в складских бочках, бодрствовать ночами, выжидая, когда шпионка заговорит во сне по-английски... Капитан же, дабы подогреть такой сыскной азарт, ходил по городу то в накладной бороде, то в усах, то в парике, и при встрече ужасно конспиративно вращал глазами: не узнавай, дескать... Вилене, чтобы понять суть такой службы (как и Ивановой, бесплатной, конечно), достаточно оказалось первых же вопросов капитана, нет ли у них в общежитии антисоветских анекдотов. "Это - не шпионаж," - решила она и вышла из игры. Ивану пришлось глубже нырнуть в чекистские игры, хотя он тоже вынырнул из них на человеческую поверхность. А мне покою не дает безотказная простота и эффективность такой примитивной вербовки!

Вернемся к службе Щербакова в Урюпинской чека. Вот документ:

"Р.С.Ф.С.Р.

Донская ЧРЕЗВЫЧАЙНАЯ КОМИССИЯ

по борьбе с контрреволюцией, спекуляцией

и преступлением по должности,

при ДОНИСПОЛКОМЕ

15 ноября 1929 г.

№№ тел. 25.15, 21.98 и 39.00

№9811

отдел общий

АТТЕСТАТ

Дан сей сотруднику ПолитБюро Хоперского округа тов. ЩЕРБАКОВУ Ивану в

 

- 274 -

том, что он жалованьем удовлетворен по 1-е Ноября включительно, что подписью и приложением печати удостоверяется.

ЗАМПРЕДСЕДАТЕЛЯ М.Соловьев

Секретарь нрзбр

 

приложена гербовая печать, на которой повторены слова штампа от "Донская" до "должности". Документ этот - не чета рукописным бумагомараниям политуправления Особого корпуса или партокружкома. Бланк исполнен типографски, включая "1920 г." Текст на машинке. От руки только подписи, регистрационный номер да число в дате. По штампу и печати видим, что это Всероссийская ЧК. Подчиненность Дончеки оказывается не непосредственно предвечека, но через Донисполком. Это та структура чрезвычайки, которая была навязана Петерсу в октябре 1918 года в отсутствие Дзержинского и против которой Дзержинский решительно возражал. Он добился ликвидации подчиненности уездных и волостных чрезвычаек уездным и волостным советам (январь 1919). Мне даже казалось, будто к 1920 году централизация ВЧК была полностью восстановлена, но и бланк документа, и личные воспоминания Ивана Щербакова свидетельствуют об обратном. "Политическим Бюро" в ЧК и позже в ГПУ именовался функционально самый главный орган: принимавший к ведению дела, имевшие политическое значение. Попал в него Иван в силу своей "политической развитости", активной грамотности и совершенно бесспорной преданности идеям социализма.

Служба Щербакова секретным сотрудником урюпинской чеки была прервана генералом бароном Врангелем. Тот, окопавшись в Крыму с остатками деникинской армии (преимущественно - тыловыми службами), презрел грозную ноту Ллойд-Джорджа, требовавшего замириться с большевиками, и начал наступление в Северную Таврию. Оно шло довольно успешно, и в восточном направлении - которое нас только и интересует -он продвинулся по реке Молочное до Большого Токмака и до Орехова, т.е. подошел к границам Донской области ближе, нежели был удален от Перекопа. В начале сентября 1920 года опозорившиеся Сталин и Ворошилов были убраны с Южного фронта, на их место назначен Фрунзе, которому Троцкий и С.С.Каменев предоставили фактически полную автономию, ибо сами были сконфужены поражением на Висле. Но еще в начале октября не удавалось выбить белых из Токмака, хотя на город уже совершались лихие налеты и красные курсанты и "цветной" полк дроздовцев попеременно ходили под Ореховым друг на друга в психические атаки. Одна за другой объявлялись мобилизации партийных и беспартийных "на Врангеля!".

До ЧК мобилизации докатились позже всех. 11 ноября взят Перекоп. 15 ноября - белые выбиты из Севастополя, а 16 сброшены в море из последнего их города - из Керчи. И только 15 ноябрем датирована бумага, выданная мобилизованному на Врангеля Ивану Щербакову. Даже если бумага выслана ему вдогонку, а выбыл он, снявшись с чекистского довольствия в Урюпинской, раньше, что все равно, как видно из бумаги, не раньше первого ноября, разве что сухим пайком ему на два-три дня что-либо вручили; тогда крайняя дата выезда - 29 октября. Следовательно, выехал он уже после полного разгрома врангелевцев в Северной Таврии, где они потеряли 60% личного состава войск. Не спешили посылать. К слову, тут Фалик попробовал подставить ножку Щербакову (достопримечательно, КАК тогда считалось "вредить"). Когда отбирали

 

- 275 -

кандидатуры, то он у себя в ячейке поставил вопрос: "А достоин ли Щербаков такого доверия?" (Самого Ивана при этом не было.) Он обвинил Щербакова в нарочитой провокации с целью скомпрометировать местные власти в его лице, помянув историю с хлебом. Но сестрица Ивана, уже вернувшаяся летом 1920 года из Москвы и вошедшая в местные верха (хотя и не такие уж верховные, как ждалось, ибо в Москве из-за любовных дел и родов она то ли не стала на учет, то ли не платила взносов, так что в Урюпинской ей пришлось заново вступать в РКП(б)), набросилась: если мы не доверяем ему сражаться против Врангеля, то как же можем мы оставлять его в партии?! Коли он не надежный элемент, то гнать его из рядов коммунистов!! На такое сам Фалик не посягал, так что мандат добивать белогвардейщину в Крыму был Щербакову вручен. Само собой, едучи на борьбу с Врангелем, Иван Щербаков понятия не имел о том, что Врангель закончил Горный институт, начал было работать горным инженером, да подкатилась русско-японская война, на которую ушел вольноопределяющимся (рядовым), а потом выслужился по технической линии до генерала. Нет, для него Врангель был закоренелым зубастым золотопогонником-бароном, ставленником Антанты, которого надо добить -и вмиг уставится долгожданная справедливость Коммуны.

Двум Иванам (Щербакову и Звонареву), которых делегировала Урюпинская, не пришлось ехать дальше Миллерово. Их товарный поезд маршрутом Урюпинская - Алексиково - Поворино - Лиски дополз до Миллерово, чтобы решить: сворачивать на Луганск или двигаться на Ростов. Покамест состав колебался, сослуживцы Иваны (Звонарев командовал сотней в полку, где служил Щербаков) смотались в гости к знакомому казаку-учителю, подпольному революционеру Георгию Просвистухину. Он занимал пост председателя Донецкого окружкома175. Напоив их чаем (тогда у партийных не было принято пить вино), он доверительно уведомил их, что Врангель уже разбит, что никуда их не повезут. Предложил: когда вас распускать начнут, не возвращайтесь в Урюпинскую, а приходите ко мне. Веселее работать вместе! Так Щербаков и поступил, когда через пару дней им предложили расходиться176. Он, в чем был, явился к Посвистухину устраиваться. Тот назначил его было своим помощником-инструктором; говоря по-современному, первым референтом первого секретаря райкома. Но пост подлежал утверждению на президиуме. Там начальник Политбюро Донецкого округа взглянул на обтрепанного мальчишку:

— Да ты справишься? Ты где-нибудь работал раньше?

— Конечно, справлюсь! Я в хоперском Политбюро работал!

— Ба, да он чекист? Давай его нам, нам грамотные люди во как нужны!

И перешиб председателя окружкома, загреб в свой аппарат. Недаром Сергеенко был сыном приказчика, умел товар находить. Снова стал Щербаков секретным работником. Поначалу ему поручили наружное

 


175 Центр Донецкого округа из станицы Каменской (ныне Каменск-Шахтинский) большевикамибыл перенесен в Миллерово. Не путать Донецкий округ с Донецкой областью, центр которойДонецк, бывший Сталине, бывшая Юзовка.

176 Демобилизация тогда проводилась согласно с указаниями Ленина (от 6 апреля 1921 года, таково же постановление политбюро ЦК): "... не везти демобилизуемых по железным дорогам, а отпускать пешим хождением... отменить правила и постановления о снабжении демобилизуемых одеждой, обувью и проч. ..."

В фильме "Белое солнце пустыни" (1969) хорошо показано, что демобилизуемому на дорогу ничего не выдается, кроме винтовки, и он шагает себе из Средней Азии в Рязанскую губернию (1920-1922).

- 276 -

наблюдение (филер, говоря революционной терминологией). Скажем, некий рабочий стукнул, что-де у него во дворе ночами спекулятивные сделки творятся: кто-то приезжает на тачанке, перегружают товары на другую и увозят поутру. Явно спекуляция! Напомним, что время было до нэпа, когда практически на все существовала государственная монополия и никакой вольной торговли юридически не дозволялось, а торговля хлебом каралась примерно так же, как ныне - торговля золотом. Ивану поручают: "Проследи!" Он проворно кидается исполнять, но по дороге его начинает грызть нечеткость формулировки: что значит "проследи"? Ну, увижу я тачанки - делать ли мне обыск? Есть ли у меня права? А коли обнаружу что при обыске - есть ли полномочия арестовывать, конфисковывать? Вот они - интеллигентские сомнения и колебания... Впрочем, не они помешали Щербакову. Мороз - вот что помешало. В декабре стоять у никому не нужного двора, пялить глаза в пустоту, прыгать с ноги на ногу по заснеженной и обледеневшей мостовой. А неподалеку так соблазнительно дышал вокзал. Правда, нетопленый, как и все вокзалы той зимы, но все же нагретый сотнями людей: пассажиров, бездомных воров, сыщиков, проституток. До вокзала - рукой подать, ничего же не случится, если сбегаю туда-обратно! На теле - ничего теплого, ни мехового, ни шерстяного, ой как мороз кусает! Словом, забегал он греться раз, другой, который там по счету. И, как все эти "джентльмены в штатском", сразу бросался в глаза понаторевшему взору. Так что даже услышал за спиной разговор: "Вон, смотри, какие они, которые следят", - и увидел, как его обводят изучающим взглядом. Как тачанки въехали во двор, он видел. Но нечеткость инструкции плюс нежелание мерзнуть побудили его не входить во внутрь двора и не дали ему заметить отъезда тех самых, других ли возчиков. Рассвело, он доложил по начальству, что видел. Похоже, что начальство не чересчур вникало в этот донос, потому что когда назавтра доносчик явился в Политбюро скандалить, что мер никаких не принято, спекулянты и в эту ночь перегружались, его переадресовали непосредственно к самому Щербакову: "Он - тот товарищ, который занимается этим делом", - а тот успешно отлаялся от наседавшего на него рабочего, укорявшего: я-де видел, а ты прошляпил, - неожиданным поворотом: "Ну, так и должно быть: ведь ты же рабочий, т.е. классовое сознание у тебя просто обязано быть выше моего, мне только учиться у рабочего класса надлежит". Не найдя, что сказать на этот комплимент, затыкающий рот, доносчик ушел и больше не тревожил.

Щербакова же послали поглядеть-послушать в район, который недавно ненадолго занимали махновцы. Собственно, речь шла об остатках армии Махно, уцелевших после крымского разоружения в ноябре 1920 года. Тогда, ворвавшись по Чонгарскому мосту и разбив Врангеля, Махно подвергся внезапному разоружению по приказу Фрунзе177. Лишь ничтожные силы, главным образом, не принимавший участие в крымской операции, остались в распоряжении сумевшего ускользнуть из ловушки самого батьки Махно. Щербаков походил, подобрал два номера газеты, выпускавшейся анархистами-махновцами. В №1, вышедшем, когда Махно наступал, в глаза бросался призыв: "Бей коммунистов и жидов!" В №2, набиравшемся, когда красные теснили анархистов, ему запомнилась статья, в которой излагалось, что в мире есть только две революционные партии: анархисты и коммунисты - что им не из чего ссориться и враждовать перед лицом недобитой мировой буржуазии. Тогда, ничего не

 


177 Не до конца ясную роль в этом коварном ударе по махновцам сыграли Бела Кун и бывший начальник чекистского отряда 6 июля 1918 года Попов, будто бы переметнувшийся к врагам большевиков, в эту пору начальствовавший в штабе у Махно.

- 277 -

зная про анархизм и даже не слыхивав имени Кропоткина (умершего как раз в эту зиму), Щербаков лишь ухмыльнулся гибкости махновской пропаганды, но формула осталась и с годами сработала. Произвели на него впечатление и те поступки Махно, которые тот совершал как раз ради такого впечатления. Жители рассказывали, что сами махновцы не грабили и себе лично ничего не брали. Они только велели жителям самим разобрать магазин и прочее. Даже дисциплину - шепотом захлебывались жители - поддерживал Махно. Изнасиловал один его командир тут бабу (вдовую или жалмерку), она пожалилась батьке. Тот вызывает: ты, сукин сын насиловал? А тот куражится: ну, что такое? Убыло ее, что ли? В первый раз, что ли? И Махно на месте его застрелил. - "Ну, а остальные махновцы, кто рядом были, - спрашивает Щербаков, - они как? Возмущались, протестовали, что без суда застрелен их командир?" - "Нет, они спокойно отнеслись", - отвечают очевидцы.

Более длительная командировка уже скорее не для наружного наблюдения, а для внедрения в качестве агентуры состоялась в район Матвеево-Курганского (на реке Миусе, впадающей в Азовское море) восстания начала 1921 года. Из села выбили штаб восстания, возглавляемый офицером Смирновым, и в село направили двух чекистов с целью выйти на след Смирнова. Ивана Щербакова послали под собственной фамилией, но дали ему липовое удостоверение, якобы он освобожден из Новочеркасской тюрьмы. Был у него и чистый бланк за печатями и подписями станичного правления, которыми он мог распоряжаться по усмотрению. Войдя в село, он направился к дому крестьянина, которого счел или ему отрекомендовали "кулаком". Подошел, поздоровался, перекрестился попросил еды. Заговорил: вот-де продержали гады в тюрьме, теперь и не знаю, вертаться ли в свою Усть-Бузулуцкую или еще куда податься? Прими пожить, обсмотреться. Да ты не смущайся, я тебя не обманываю, вот у меня бумага есть. Всем ведь верить нынче не приходится, много всяких ихних шпиков шастает. У меня-то дело верное, а вообще ты остерегайся. Пустил его "кулак". Жило почему-то все семейство в единственной комнате. Ели из одной миски, руками. Но это было еще терпимо. Гораздо хуже было Ивану, когда при нем "кулак" лупцевал дочь - за то, что та платком повязалась не внизу шеи, а "косыночкой" с узлом на затылке, открыв и шею, и уши, и часть волос. "А, гадюка, комсомолкой заделалась!" - и, сбив ударом кулака на пол, полосует веревкой. Огромным усилием воли принуждает Щербаков не выдать себя, не расстрелять на месте "кулака", но проговорить: "Правильно, так ей и надо. Но сейчас кончай, дело есть". Входит-таки в доверие хозяина, начинает уже с ним осторожные разговоры о путях, как перебраться к Смирнову, что более никакого пути в жизни ему не осталось. Хозяин указывает пути. "Хотелось бы туда с оружием прийти", - добавляет Щербаков. "А ты пойди сегодня на вечеринку, спроси там Ивана, у него пугалка есть", - вконец выбалтывается уверовавший в постояльца хозяин. Так доверился, что даже когда как-то сам Смирнов ночью подъезжал к его дому и стучал в окно, не боялся уже Щербакова, а успокоительно объяснял офицеру, что тревожиться нечего: наш человек. Но на вечеринке почему-то сорвалось у Щербакова получение оружия: то ли местный Иван ему не поверил, то ли был в лоск пьян, то ли у него и не осталось уже нагана.

С таким результатом Щербаков и вернулся в центр, в Миллерово, доложился. Напарник его достиг до самой любовницы Смирнова, но от нее конечной интимности добиться не сумел. Характерно, что Иван Щербаков никогда не поинтересовался в дальнейшем: какова судьба приютившего его "кулака"; его дочки, получившей полную свободу сиротою повязывать

 

- 278 -

косынку, как хочется; любовницы Смирнова; самого Смирнова. Дело закрыто, отчет представлен, персонажи более не занимают внимания. Да его и перебросили на другую, уже открытую работу: ведь век на секретной не удержишься, разоблачат. Он стал "уполномоченным", т.е. следователем сначала "по борьбе с бандитизмом" (т.е. крестьянскими повстаньями; сокращенно "б/б"), а позже и "с преступлениями по должности" (что в конечном счете разлучило его с ЧК).

Следователи допрашивали как у себя, так и тюремных камерах. За исключением одного (Игнатов) все держали себя на допросах корректно, как выражался Щербаков, "без пристрастия". Это трудное выражение. При царице Анне Ивановне оно означало "без дыбы, без огня, без пытки". Но без этого-то они все обходились. Сколько помнит Иван Гаврилович, даже Игнатов и тот обходился без "рукоприкладства". Сказать же, что "без пристрастия" означает "беспристрастно", - этого не мыслит сам Щербаков. Нет, они все пристрастно и убежденно защищали коммунизм. Правда, среди них была парочка следователей, по убеждениям заявлявших себя анархистами, но те признавали коммунистов своими товарищами по Мировой Революции и не хуже их ненавидели и презирали всю эту буржуазную нечисть. Для меня большой неожиданностью было узнать про широкое участие анархистов (от анархо-коммунистов до анархо-ин диви дуалистов) в карательных органах советского государства (не только от отца узнал я про это), но, поразмыслив, я догадался, что в немалой степени оно объяснялось НАИМЕНОВАНИЕМ этого органа "чрезвычайным", т.е. временным, негосударственным, вынужденным требованиями сиюминутной борьбы с гидрой контрреволюции, но, конечно же, подлежащим ликвидации, едва только вооруженная борьба кончится. Выражение же "без пристрастия", "нормально" - следует понимать в том смысле, что следователи миллеровской ЧК не прибегали ни к каким приемам, которые их подследственным казались бесчеловечными. Если и били, то в такой ситуации, в какой сам допрашиваемый понимал и принимал неизбежность и "правильность" битья. Другое дело, когда к ним приехали 2-3 ростовских следователя. Тогда вся патриархальность и провинциальность миллеровского бытия нарушилась. И раньше к ним доходили слухи, что-де в ростовской Ч К бьют и всякие средства применяют, и даже есть один следователь-садист178, который выпивши или нанюхавшись кокаину, идет в тюрьму и стреляет по битком набитой камере в кого придется, пока не надоест. Теперь же они воочию убедились, что ростовчане начали сразу и продолжали без перерыва избиением, мордобоем. Слегка шокированные, миллеровские следователи оправдывали своих ростовских коллег друг перед другом: по-первам те так обращались-де с ЯВНЫМИ бандитами, тут и спросу нет... Как правило, следователи не только допрашивали, но они же не фактически выносили приговор, а многословнее и юридически грамотнее: "выносили заключение о приговоре", "поступавшее на окончательное утверждение тройке во главе с начальником". Если приговор был к расстрелу, то полагалось телеграфно известить Москву, кажется, ВЦИК, и не приводить в исполнение в течение, кажется, 24 часов. Но нередки были случаи, когда, желая ликвидировать озлобленного врага, начальник Политбюро распоряжался пристрелить его немедля, а если Москва вдруг слала: "Приговор не исполнять", - списывали на опоздание в телеграфе. Расстреливал комендантский взвод под командой коменданта-завхоза Ваньки и в подвалах тюрьмы, и за городом.

 


178 Очень распространенное такое неправильное словоупотребление термина "садист" вместо "изверг", "изувер", "злодей", "мучитель". По-настоящему же слово "садист" - слово из сексуального (эротического) словаря.

- 279 -

Иван Щербаков на расстрелах не присутствовал, но ему перепадала в качестве служебного обмундирования конфискованная одежда расстрелянных. Так, он помнит, как ездил в командировку "в хорошей старинной лисьей шубе", которая вся обовшивела от поездки. Таких ярких картин, что нарисованы В.Катаевым в "Уже написан Вертер", Щербаков не помнил, да ему и была бы чужда до самого конца жизни мысль посмотреть и почувствовать "с той стороны", за расстреливаемых.

Среди следователей, наверное, самым грамотным был Щербаков; прочие едва умели писать, даже Игнатов - "уполномоченный по правым и левым партиям". Почерка у всех были ужасными, включая моего отца. Разобрать эти каракули никакой "прокурор по надзору", кабы таковой и существовал, был бы не в силах. Поэтому, что говорилось на допросах - оставалось непрочитываемой тайной, а судьбу арестованного решало революционное сознание следователя, не отягченное никакими инструкциями. В свободное время начальник Сергеенко с провалившимся носом ходил и напевал:

"Не для меня придет весна, не для меня Дон разольется,

Не для меня в краю родном "Христос воскресе" раздается",

донскую тюремную дореволюционную песню. В первой половине 1921 года прислан был из Ростова новый начальник Политбюро Мазник, а Сергеенко понизили, оставив тут же. Мазник был пожилым, интеллигентным и сурово выглядящим аскетом с подпольной биографией. Ни себе он ничего не искал - даже квартиры не завел, а ночевал и ел (пить не пил) в служебном кабинете; ни подчиненным не позволял урывать жизненные блага. Узнав, что завхоз Ванька сумел поставить сотрудника на четыре пайка сразу (общий, повышенный, военный, боевой), Мазник немедленно распорядился: "Это безобразие прекратить!" Для Ивана Щербакова Мазник был живым воплощением настоящего революционера, в нем сливались воедино все черты от Овода до Дзержинского. Выделялся на общем фоне.

Еще при Сергеенко однажды послали Щербакова следователем Ревтрибунала на хутора станицы Митякинской (в полусотне километров к юго-западу от Миллерова). Ревтрибунал был сформирован в Миллерово, полномочия даны неограниченные ("Все, что сделаете, мы тут в Миллерово утвердим"), никакую Москву о расстрелах уже извещать не следовало, да и не было на хуторе телеграфа, а надлежало "нагнать страху на бандитов". Три члена: шахтер-председатель, крестьянин и седой полуинтеллигент-полурабочий. Секретарем был средних лет Федосеев, а Щербаков -следователем. Сопровождал их отряд красноармейцев двадцать. Следственно-судебная работа чередовалась с перестрелками и сражениями. Общее настроение, видимо, точно передано стихами В.Луговского, где художник, два чекиста и автор под "метели волчий вой" встречают новый 1919 год:

"Чекисты пили истово, кожанками шурша. Кипела у художника широкая душа. Он славил Микель Анджело, Давида возносил, я гнал стихи Верхарна, гнал из последних сил. Чекисты пили истово и пели "Ермака". Разгромлена Германия, Европа в стылой мгле, но трубы Революции гремят по всей земле... Зачем любить, коптить добро, других опережать, когда приходит коммунизм - вот он - рукой подать! И пели трубы чистые, преграды все круша. Чекисты пили истово, кожанками шурша. Пойдут они по улице, зайдут в старинный дом. Там до утра потрудятся и выйдут вшестером.

 

- 280 -

И впереди старик пойдет - полковник с бородой, за ним два пана, позади - поручик молодой. Тяжелая работа, нелегкая судьба. Полночные аресты, полночная пальба. Так много лет один из них на свете проживет. Второй умрет в тридцать седьмом, как мученик умрет. Из них не первый, ни второй не выдаст никому тот давний молодости зов, метельный гром Коммун." ("Баллада о Новом годе", "Москва", 1957, №3, с.33-36.)

Отец сделал единственную поправку к этому стихотворению: "Я никогда не видел пьянки среди чекистов, и не слышал". Да, так вот население в этих местах большей частью сочувствовало "бандитам", поэтому "пособников бандитов" беспощадно расстреливали. Сведения получали от немногих, сочувствовавших красным, причем если информация исходила от своего осведомителя, то ей верили безоговорочно, ни к каким проверкам и вторым свидетельствам не прибегая. В этой экспедиции трибунальцы уже не чинились, били и отнимали, как хотелось. Глядя на них, Щербаков тоже потянулся: "Раз они - то и мне можно". Роясь в сундуке какого-то расстрелянного, увидал новенький казачий мундир. Сам же так до сей поры ходил в обтерханном гимназическом, который где только не ночевал! Проворно вытянул сверкающее казачье одеяние, примерил - в самый раз. Целых два года щеголял потом в этой добыче.

Потянулся и к избиениям. Донесли (одна баба, любовью связанная с "бандитским" командиром), что лесничий на участке - связной с лесовиками. Загреб Щербаков лесничего, допрашивает. А тот - человек интеллигентный, учебные заведения кончал, хмуро и кратко обрезал: "Ни на какие вопросы отвечать не буду. Стреляйте". Бился-взвивался над ним Иван, не вытерпел, ухватил наган за дуло и: "Я тебя заставлю, гад, говорить!" - опустил рукоять на череп подследственного. Опускать-то опускал, да не опустил. Мгновенное движение лесничего - и наган очутился у него в руке, а Щербаков растерянно соображал: "Все наши ушли кто куда. У дверей, правда, должен быть красноармеец-часовой, но он всегда с бабами любезничает. Пристрелит." И в самом деле, ничто не препятствовало лесничему уйти. Но что-то (общее ли сознание обреченности? "бедная неведущая усталость, которая не хочет больше хотеть"? отсутствие животного инстинкта самосохранения? отвращение убивать ближнего?) заставило его произнести: "Я не хочу, чтобы на моем трупе были синяки", - и вернуть наган ошалевшему следователю. Лесничего, конечно, расстреляли. И он даже немножко - не по существу допроса - разговаривал после происшедшего инцидента. Но Щербаков больше не прибегал к таким приемчикам.

Уместно здесь сказать об общем характере воспоминаний моего отца. Люди, как известно, обладают крайне избирательной памятью. Фрейд сообщил, что большая часть человечества не желает помнить неприятного для себя, загоняет неприятное, стыдное и болезненное в подсознание. Лично я преимущественно помню как раз неприятные для меня сцены, в которых не хотелось бы пережить себя вторично. Среди того, что припоминает мой отец, превалируют не победы-успехи, а ситуации, в которых он ощущал неловкость. Элемент хвастовства отсутствует начисто, а элемент смущения, перекрываемого смехом, весьма заметен. Отсутствует и раскаяние в собственном проколе. Нет, как высокопарно выразился выше процитированный Луговской, он "никому не выдаст метельный гром Коммун". Но и реабилитировать свое прошлое, навязать его в ореоле - он не пытается. Как я уже сказал, Луговской довольно точно передает настроение тех зим. Но, поэтическими красивостями смазывая реальность, делает ее неправдоподобной. В самом деле, двое чекистов заходят в

 

- 281 -

полночь в дом и на рассвете выводят оттуда на расстрел полковника, поручика и двух панов? Кабы так, работа чекистов иссякла бы за несколько недель: откуда бы взяться столь большому числу "полковников", "поручиков" и "панов", что труженикам-чекистам и по сию пору приходится выводить из домов "врагов"? Ни разу в воспоминаниях Ивана Щербакова не фигурировал в качестве репрессируемого "нетрудовой элемент". Пусть "лесничий", пусть "кулак", - но ТРУЖЕНИК, а не "пан". В том-то и суть, что возникнув как ЧРЕЗВЫЧАЙНЫЙ орган истребления "полковников, поручиков да панов", орган этот занимался СИСТЕМАТИЧЕСКИ совсем иными истреблениями и репрессиями. И дошел до того, что посадил в тюрьму меня, родившегося уже почти полтора десятка лет после создания этого "временного органа". Оправдывался же и оправдывается этот орган мемориями о "панах".

А вот сложный эпизод этой карательной трибунальской экспедиции. Попался им в руки "настоящий бандит" (сравнительно с "пособниками бандитов", коих преимущественно и стреляли). Парень лет 18-20. Разложили они его на лавке, принесли плети: говори, дескать, кого в селе знаешь своих.

Испугался плетей и раскололся, потек. В частности, назвал одну бабу из села как любовницу командира повстанцев. Ее тут же дернули - выкладай! "Ничего не знаю". Ах, так?! Растянули ее, задрали юбку и всыпали плетей, благо уже принесены. Секут ее, а она не признается. Парень слышит и вздыхает следователю: "А я-то как растерялся... Вишь, баба, а сильнее меня получилась..." У этого парня со временем сложились почти душевные отношения со следователем Щербаковым, т.е. "душевные" по-следовательски. Тот его даже заверял, что не расстреляют его, раз он все как есть без утайки выдал. Ну, бабу посекли и отпустили, ничего не добившись. А бандита этого на радостях, что "настоящий" попался, председатель порешил везти в саму станицу и там судить открытым принародным судом. Привезли. Щербаков испытывает некую неловкость: обещал же жизнь! Мнется и буркает председателю: "Не надо, пожалуй, его расстреливать". Шахтер молчит. Суд проводят "по всем правилам": назначают обвинителя (Щербакова) и защитника (разыскали старого юриста). При стечении народу защитник закатил такую речь, требуя оправдания подсудимого, что недоучившийся гимназист уяснил: не тягаться мне с ним. И, выступая как обвинитель, перечислил лишь грехи бандита, не потребовав применения высшей санкции. Но суд не прислушался ни к мнению защитника, ни к мнению обвинителя - парня расстреляли. И защемило у Ивана. И до сих пор щемит.

Трибунальцы, хоть им было дозволено все, не бесчинствовали, заложников не брали, домов не сжигали, баб не насиловали. С последним уладилось полюбовно: одна из сочувствующих красным устроилась спать с председателем, а потом спохватилась: "Ребятки, вам ведь тоже нужно!" - и привела охотниц каждому. Иван, правда, не воспользовался: он еще женщины не знал и ТАК начинать не влекло. Закончилась трибунальско-карательная эпопея угрозами с двух сторон. С белой прошел слух, будто на станицу идут крупные силы повстанцев до полутора тысяч сабель; где им сопротивляться при 20 штыках! Ноги надо уносить. С красной стороны добрались до них трибунальцы из Ростова, которые неодобрительно взглянули на самозваный трибунал из Миллерово. "Уймитесь, ребятки, - сказали они. - Наломали вы тут дров, каких-то "пособников" придумали-постреляли. Да и барахло себе гребете." Словом, счастьем оказалось, что срок командировки, проставленный в мандатах, истекал, и можно было без

 

- 282 -

сраму в самый раз вернуться домой, не утикая от врагов и не попав под арест своих.

Так вот в хлопотах прошел 1921 год. И не позже февраля 1922 года Иван Щербаков стал работать в Реввоентрибуеале Северо-Кавказского военного округа и Первой Конной армии179, точнее, в его выездной сессии №13, базировавшейся на Новочеркасск, хотя числился по-прежнему за Миллерово (начальником был Мельников - председатель сессии). В Урюпинскую (где жила Наталья с дочерью) возвращаться и не думал, а все определеннее оседал в Новочеркасске, где чекисты занимали опустевшую гостиницу "Якорь" напротив собора на центральной площади у Александровского сада. Правда, ему почти все время приходилось бывать в разъездах с мандатами вроде такого (напечатан на обороте типографского Талона квитанции Государственного казначейства на 33 рубля, погашенного 2 сентября 1914 года):

 

"МАНДАТ

Дан сей сотруднику по разработке дел управления уполномоченного Донского Областного Отдела Государственного Политического Управления тов. ЩЕРБАКОВУ Ивану в том, что он с двумя красноармейцами 34 отд. роты т.т. Нецветаев Михаил и Кривоногое Степан по делам службы секретно-оперативной важности командируется по Черкасскому Округу в районе ст.Кагальницкой, Мечетинской и других.

Тов. ЩЕРБАКОВУ предоставляется право ношения и хранения всякого рода оружия, производство обысков и арестов, выемок и изъятия по его усмотрению.

Тов. ЩЕРБАКОВ аресту и задержанию без ведома Уполномоченного ДОО ПТУ Черокруга не подлежит.

Всем организациям, как военным, так и гражданским, а также отдельным лицам, стоящим у власти просьба оказывать тов.ЩЕРБАКОВУ всяческое законное содействие, что подписью и приложением печати, а также и собственноручная подпись его ... удостоверяется.

Настоящий мандат действителен по 10 мая 1922 г.

Уполн. ДООГПУ Черокруга А.Чернявский

секретарь М.Бетенин"

 

Наполовину оттиснувшийся штамп на полях (иной, чем на следующем документе) и бледная печать ГПУ у подписей. Датировано 24.04.22, исх. № 2339. Фамилии красноармейцев вписаны в оставленное место чернилами, как и образец подписи. Либо же такое удостоверение выдавалось ему:

 

"Российск. социалистич. федерат.

советск. республ.

Н.К.В.Д.

ГОСУДАРСТВЕННОЕ

ПОЛИТИЧЕСКОЕ УПРАВЛЕНИЕ

ДОНСКОЙ ОБЛАСТНОЙ ОТДЕЛ

УПОЛНОМОЧЕННЫЙ по

новочеркасскому округу

21 мая дня 1922 г.

№ 2843

г.Новочеркасск

УДОСТОВЕРЕНИЕ

Дано сие сотруднику по раз. дел б/б Управления Уполн. ДООГПУ Черокруга тов. ЩЕРБАКОВУ Ивану в том, что ему действительно предоставлен кратковременный отпуск сроком на 3 дня по семейным уважительным причинам, для чего тов. ЩЕРБАКОВ выезжает в г.Миллерово.

Всем советским, как гражданским, так

 


179 С этими учреждениями связаны имена Орджоникидзе, Ворошилова, Буденного В.Трифонова.

- 283 -

и военным, а так же отдельным лицам стоящим у власти просьба оказывать всемерное содействие тов. ЩЕРБАКОВУ в пути его следования, что подписями и приложением печати удостоверяется. Тов. ЩЕРБАКОВУ даны требования за №№ 371413-371414.

Действительно по 28 мая 1922 г.

Уполн. ДООГПУ Черокруга Чернявский

Секретарь Бетенин"

 

Приложена печать. При воспроизведении я подчеркнул текст, вписанный от руки в машинопись или штамп.

Вез как-то Щербаков с подобным мандатом в сопровождении одного красноармейца на открытой площадке товарного поезда из Новочеркасска в Ростов своего подследственного главаря одной из мелких банд. Сидел, курил, уповая, что красноармеец стережет. Тот, видать, полагал то же самое. А арестованный рванулся, схватился за ствол винтовки и ну тянуть. Вместо того, чтобы стрелять в него - приказано-то доставить следственного, а не труп его - Иван тоже вцепился в винтовку и тянет к себе. Тянут они, поезд громыхает неподалеку от Аксайской, "бандит" вдруг толкает их обоих от себя той же винтовкой, отпускает и прыгает. Палят вдогонку, мимо, впустую.

Впрочем, чаще всего приходилось заниматься не бандитизмом, а преступлениями по должности: нэп умиротворил крестьян-повстанцев, а власть начала корруптировать. Весной 1922 года проводилась "Неделя красного террора уголовникам". Я не знаю, была ли это регулярная кампания вроде "месячника безопасности движения", или велось сие мероприятие в преддверии процесса над партией социалистов-революционеров. Как бы то ни было, до РВТ донеслись сведения, что в станице Ольгинской (неподалеку от станции Аксай) под флагом этой недели власти побили цыган: те, дескать, лошадей уводили, ну, и правых, и виноватых без разбору прибрали. Послали Щербакова выяснить. Поехал. Еще дорогой, добираясь лодками в разлив по большим и опасным волнам, услышал некоторые подробности, не оставлявшие сомнений: было, принимали участие и председатель совета, и председатель ячейки. Приехал в станицу и сразу к властям. Те смотрят - в казачьем обмундировании, выговор нашенский, донской. Заговорили как со своим, ничего не скрывая. Ну, побили. И всякий бы поубивал. Цыгане же - не казаки, чего воня из-за них идет? Щербаков слушал-слушал, а потом предложил протокол подписать. Вернулся и доложил начальнику Мельникову: виноваты в превышении власти, надо судить. Впрочем, еще прежде, чем он доложил, те сами приехали в Новочеркасск и заявились к Мельникову по старинной дружбе с дарами. И Ивана не обошли: чебачков чудесных поднесли. Иван было похмурился, но видя, что начальник взял все, принял, в конце концов, снедь (а питались они плохо: в столовых бурда, как в современных тюрьмах), но нарочито пробурчал: "Это не освободит вас от ответственности". Да, прочел Мельников обвинительное заключение, составленное следователем Щербаковым, и проговорил вроде бы в абстрактном раздумье: "Вообще-то, ты Щербаков, хорошо работаешь. Грамотный, толковый. Но вот есть у тебя одна крайность: если поступило заявление, то ты его только усилишь, все сделаешь, чтобы выискать вину, а

 

- 284 -

не подойдешь объективно". Вот ведь как прозвучал призыв: к своим "относиться объективно", т.е. искать смягчающие и выводящие из-под ответственности обстоятельства. Щербаков не воспринял укора в этой фразе. И только много лет спустя осознал, что произнесена она была не в качестве общего умозрения для-ради характеристики его, щербаковского, стиля работы, а в виде начальственной резолюции на составленном им обвинительном заключении: "Не утверждаю. Дело прекратить". Но дело пресеклось - само собой.

Другая история того же рода, только разветвленнее, запутаннее, одним концом едва ли не выходящее в Политбюро ЦК, а другим - в область сексуальных отношений Ивана Щербакова, тоже имела началом расследование преступления по должности.

Напомним, что до революции Новочеркасск был столицей бутафорски автономной Области Войска Донского, С 1805 года, когда был основан и когда туда перенесена столица из Черкасска, расположенного на острове. Как столица он, конечно, и многолюднее (жителей в 4 раза больше, чем в Урюпинской), и, главное, богат заведениями: мужская и женская гимназии, реальное училище, кадетский корпус, духовная семинария, учительская семинария, женский институт ("благородных девиц"), техническое училище, юнкерское училище, епархиальное, женское, военно-фельдшерское, военно-ремесленное и мн. др. Перед войной возник Донской политехнический институт, Сельскохозяйственный институт, а с началом войны из Варшавы сюда эвакуировали часть университета, а из Юрьева (Дерпт) - Ветеринарный институт с высококвалифицированной профессурой. 25 православных церквей, одна единоверческая, 5 старообрядческих молелен. Областная больница, дом умалишенных, уйма общественных больниц. Общество донских врачей, общество сельского хозяйства, общество скаковое. Публичная библиотека, два театра, 67 заводов, 3 постоянных базара да 2 ежегодных ярмарки. Атаманский дом с монументом Платову перед ним. Донской музей. Общество взаимного кредита. Отделения пяти банков.

До революции здесь жить - было мечтой и счастьем. Поэтому тут теснились офицерские семьи - ведь даже управлялся Новочеркасск Войсковою комиссией, все здесь бряцало и дышало оружием, блистало погонами. (Погоны - современный читатель, наверное, даже и не помнит, что не было слова, ненавистнее большевикам в Гражданскую, нежели "погоны". Лозунг-то был: "Бей золотопогонников!") На Хопре мало заметили Октябрьский переворот, а Новочеркасске и вовсе октябрьского происшествия не приметили. Еще политики отметили - как курьезный эпизод - попытку большевистского правления Подтелкова - Сырцова в январе 1918 года, но семьи, простые обыватели, до самого конца 1918 года жили спокойно, наслаждаясь и страдая обычными радостями и горестями. Даже дороговизна не задевала благодатного края. Год девятнадцатый повымел из Новочеркасска всех мужчин: офицеров и казаков в Донскую армию Вооруженых сил юга России под водительством Деникина, а рабочих с заводов как подозрительных офицерам на большевизм - прочь из города. Заводы остановились и от нехватки сырья, отсутствия транспорта, исчезновения рынков.

В январе 1920 года буденновцы вошли в Новочеркасск (ой, читайте Бабеля!), за ним пришла НОЧКА - Новочеркасская Чрезвычайная Комиссия, расстреливаемых в марте 1920 года не заносили ни в какие списки, ни в книги смертей и рождений. К концу 1920 года Новочеркасск стал городом генеральских и офицерских вдов и сирот; лишь у немногих сохранялся "соломенный муж" или отец в Галлиполи, Праге, Париже или болгарских

 

- 285 -

лагерях. Так мыкались в этом году - а еще страшнее в следующем, когда "угар нэпа" всколыхнул спекуляцию, дороговизну и социальные контрасты - и моя мать, Лариса Пименова, шестнадцатилетняя девушка с тремя сестрами от 7 до 13 лет и матерью - вдовой есаула. Но тогда еще Иван Щербаков не подозревал о ее существовании, и встретились они в другую историческую эпоху - через целых семь лет. Столица области была перенесена в Ростов; область некоторое время называлась "Донская", но потом исчезла и эта пуповина, название стало "Ростовская". Город Ростов возник на основе крепости Св. Анны, заложенной в 1731 году, а в 1761 году для вытравления всякой памяти о царице Анне Ивановне переименованной в Крепость св. Дмитрия Ростовского180. Вскоре после этого рядом с Ростовом поселили (в России всегда так: не "поселились", а "поселили") армян, выведенных из Крыма христолюбивой царицей Екатериной, еще когда Крым был самостоятельным государством под сюзеренитетом Высокой Порты. Их поселок, названный Нахичеванью, внес коммерческую струю в эту местность, и Ростов начал быстро расти, значась сначала в Таганрогском градоначальничестве, потом - уездным городом Екатеринославской губернии, а с 1888 года - окружным городом Области Войска Донского. В начале XX века численность жителей в Ростове была уже вдвое больше, нежели в Новочеркасске (хотя Ростов и Нахичевань считались самостоятельными поселениями и даже были разделены во избежание слияния специально засеянным пшеничным полем, в статистике их численность давали совместную). К 1925 году (раньше статистики не было) в Новочеркасске осталось прежнее число (т.е. с учетом естественного прироста - выбит каждый второй), а в Ростове стало в 2,5 раза больше прежнего. После победы большевиков Новочеркасск остался центром Новочеркасского округа.

Щербаков не вполне так воспринимал этот город в ту пору. Он знал, что "Новочеркасск - город офицерских жен и студентов". В силу своей интеллигентности в "студентов" он не вкладывал клеймящего как контрреволюционеров смысла, хотя скорее всего другие чекисты - вкладывали. В "офицерских жен" он не вкладывал оттенка жалости и сострадания. Напротив, они для него - явные пережитки и символы никчемно-роскошного классово-враждебного прошлого. Рассказывая об одной генеральше (о ней речь еще впереди), он подчеркивает, что несмотря на то, что ее ограбили и пощипали, отняли мебель и драгоценности, все еще хватало в ее доме и пианино, и серебряных ложек и небывалых вазочек и рюмок. Именно под этим углом зрения взирали на "генеральш" тогда красные комиссары. Поэтому, когда презжали они в Новочеркасск (проездом или надолго) и желали устроиться с уютом, останавливались как раз у "генеральш". Конечно, можно было бы бывших владелиц взять да выселить (как, к примеру, поступил в Сухуми в 1924 году один выдающийся комиссар, в будущем выдающийся абхазский писатель, поселившись в соборе, о чем гласит мемориальная надпись на стене собора), но тогда возникла бы проблема с прислугой; предпочитали селиться с готовой прислугой - владелицей и ее семьей. В 1920-1921 году в Новочеркасск прибыл и остановился у вдовы генерала Николая Коротченцова некий столь грозный комиссар, что даже в ЧК имя его боялись произносить вслух. Слово его было законом не то что для Новочеркасска, но даже и для Ростова; звучало непререкаемо. По некоторым деталям Иван Щербаков догадывается, что это был Молотов.

 


180 В 1981 году, гуляя, я узрел в Ростове мемориальную надпись: сие-де стена той самой крепости св. Анны. Не верьте надписям! Не было этой стены в 1946 году, заново ее из современных кирпичей сложили!

- 286 -

Тот ведь в 1920 году короткое время был секретарем (председателем?) донецкого губкома, а в марте 1920 года стал кандидатом ЦК, что по тогдашней номенклатуре означало, что вошел в перечень первых тридцати имен в стране: примерно соответствует в сегодняшней табели о рангах званию "кандидат в Политбюро". В ноябре 1920 года Молотов провозглашается секретарем ЦК КП Украины, в марте 1921 года - членом ЦК, секретарем ЦК и кандидатом Политбюро ЦК РКП(б), т.е. входит в первую десятку лиц. Пожив какое-то время у Коротченцовой, комиссар приезжает к своей новочеркасской "жене", но при этом по выбору этой подруги он прихватывает в новый дом мебель, кольца и прочие ценности. Когда его перевели на работу в Харьков, он бросил новочеркасскую жену и новоприобретенную мебель, естественно, на старом месте. Прошло около года, когда сын генерала Николай (студент последнего курса Донского политехнического института), видя, что назад грозный комиссар не возвращается, начал добиваться возвращения семейной мебели от комиссаровой временной подруги назад. Писал он в уголовный розыск - не помогло. Написал он в ростовские органы, партийные или чекистские, не знаю. Словом, как-то поблуждав в ГПУ, пришел запрос в Выездную сессию № 13 Реввоентрибунала, где единственным следователем работал мой отец. И хотя было это за 10 лет до моего рождения, день этот стал судьбоносным для меня.

Щербаков начал с ознакомления с семьей заявителя. Сама генеральша, ее сын Николай, дочь Вера (24 года, замужем за студентом, эмигрировавшим с белыми в Париж) и младшая дочь Наталья (17 лет) - они особого сочувствия у него не вызывали. Живут они - по его меркам - роскошно. Едят сытно (не без помощи посылок из Парижа и продажи своих вещей), что для вечно голодного чекиста Ивана существенно. Но заявление есть заявление, а Мельников правильно подметил способность Щербакова лишь подчеркивать-усиливать обвинение, но не смягчать. Поэтому он прихватывает Наталью для опознания вещей коменданта-завхоза-расстрельщика в качестве понятого и идет к обвиняемой в похищении имущества и драгоценностей. Та же нисколько не отрицает, что имущество принадлежало Наталье Коротченцовой и ее семейству - В ПРОШЛОМ. Я-де купила все это у них. Опознанию же не препятствует, соглашается с говоримым Натальей. Пришлось Коротченцову-дочь отпустить, и остались чекисты-трибунальцы с подозреваемой беседовать. Тут та немножко сменила пластинку: не столько на легальность владения ею этим имуществом стала напирать, сколько на бесцельность следствия по этому делу. "Было уже следствие. Приходили из уголовного. Ну, ничем и кончилось. Ведь перед Ним все ничто. Да и я их не обидела, наградила," - и зазвучала новая нота: "И вас не обижу".

Иван некоторое время пытался выяснить: "Да кто же он?!" - но допрашиваемая от ответа уходила: "Этого нельзя говорить. Даже имени его называть нельзя". Потом стал догадываться, что ему просто-напросто предлагают взятку. Взглянул на завхоза, увидал в его глазах то же понимание, перемигнулся и произнес: "Да что вы можете?" - "Да я все могу!" - "Муки?" - "И муку, и из вещей." - "Ну, только не тяжелых." - "Будет, голубчики." - "Ладно, сейчас мы пойдем, а назавтра приготовьте мешок муки и прочего; вечером зайдем." И прямым ходом Щербаков направляется к Мельникову, докладывая: "Обвиняемая пыталась подкупить нас взяткой. Поскольку в инструкциях разрешается в случае настырного предложения взятки проводить провокацию взятки для полного

 

- 287 -

изобличения преступника181, прошу разрешить мне провести провокацию взятки, чтобы дело было крепче". - "Разрешаю." Оформив разрешение письменно, они договорились, что когда Щербаков с завхозом снова пойдут к преступнице, Мельников с отрядом чекистов ворвется "арестовать" на месте преступления. Приходят, их ждет шикарный стол, в передней наготове мешок муки. Выпивают. Она напяливает им на пальцы кольца. Еще выпивают, она начинает заигрывать одеялом на постели. Стук в дверь, Мельников с отрядом, на месте преступления Щербакова и завхоза с кольцами на руках "арестовывают" и уводят.

Назавтра Щербаков снова идет в семейство Коротченцовых допросить их по существу показания обвиняемой, будто бы та все спорные вещи получила от Коротченцовых законно, а не отнятием. Мне странно, что гепеушник ходит с допросами по домам, а не вызывает к себе, но, кажется, тогда был таков стиль работы: вызов был эквивалентен аресту. Впрочем, не исключено, что в покинутом людьми "Якоре" просто не топили, и следователь ходил в жилые дома погреться. То ли не всех он застал сразу, то ли возникали новые следственные надобности, то ли ему у Коротченцовых нравилось, но визиты учащались. И вскоре хозяйка дома с неотразимой светской простотой предложила Щербакову перейти на жительство к ним, на улицу Воспитательную, дом 13. От "Ночки" это было рукой подать - площадь перебежать. Зато жилой дом. Две комнаты: большая, кабинет и маленькая - спальня с совершенно отдельным входом. Никакой зависимости от семейства, столоваться отдельно, самостоятельно. Щербаков посоветовался с Мельниковым, тот разрешил, и он перебрался. Для генеральского семейства заполучить на жительство приличного чекиста было огромным успехом: щит от вселения грабителя и грубияна, заручка у власти, социальный престиж. И не только никакой вражды к Ивану семейство не проявляло, но с ходу Вера начала обвораживать его своей женской чуткостью. Все воспитание генеральско-офицерских дочерей строилось на фундаментальной ценности "удачного брака". Для того дочки растились, чтобы выдать их за человека с надежной карьерой. Студент - будущий инженер - был хорошей партией до революции, когда инженеры обеспечивались как боги. Чекист при новой власти сделался идеальнейшей партией, все равно что молодой генерал при прежней власти. Но желание Веры "приласкать" Ивана наткнулось на сопротивление самого Ивана. Зачем ему, молодому и нецелованному, женщина на 4 года его старше? "Уж если крутить, то с младшей", - рассудил-ощутил Иван, и начал роман с Натальей, младшей его тремя годами. Та оказалась нетронутой девицей. Поддалась сразу же, родители лишь одобрили. Подарила ему свою карточку, процитировав стихи:

"Возлюбите врага", - проповедал Христос. Ты ль не враг мне! Но сколько мучительных слез мне твой образ принес!

Иван гулял с нею по центральным площадям в казачьем мундире с двумя револьверами, небрежно сунутыми за пояс. И хотя никаких обещаний произнесено не было, и в ЗАГС они не ходили, сам он воспринимал случившееся как уже состоявшийся брак, который, конечно,

 


181 Мой отец настаивает, что существовали ПИСЬМЕННЫЕ чекистские инструкции, предусматривавшие провокацию взятки и регламентировавшие ее проведение, причем именно в терминах "провокация". Твердость его воспоминаний в этом пункте естественна, если взять во внимание последующее, когда ему пришлось оправдываться, ссылаясь на инструкции.

- 288 -

рано или поздно они оформят. Условие "не столоваться" было, естественно, забыто, и когда из станицы Ольгинской Ивану привозили рыбную взятку за цыган, он угощал семейство Коротченцовых лещами и судаками. Коротченцова-мать несколько недоумевала, как относиться к случившемуся: "Кабы это было с офицерами, то я бы знала: если что-нибудь случится, то он женится, такой порядок. А теперь уж и не знаю, все перемешалось". Но, размышляя так, делалась лишь предупредительнее к Ивану. Сама Наташа, видимо, ощущала себя неловко без церковного брака и даже без советского гражданского. Но в лоб она не требовала, а, прибегая к распространенной женской стратегии "убегать, чтобы догнал, коли любит", - вела беседы вроде такой: "Когда я выйду замуж, ты будешь у меня первым любовником". Ожидался ответ типа: "А разве ты сейчас не замужем?" с последующими репликами и поступками, скрепляющими замужество. Но неискушенный ни в словаре цветов, ни в чувственных беседах, принимающий лишь прямой смысл слов и, может быть, немножко неуверенный в себе, а оттого, вдергивающийся, как черепаха под скорлупу, Иван возмущается: "Значит, она меня за мужа не считает! Что же она за развратная такая, что ей двое зараз надобны!!"

Дни кипели, набегали один на другой, слишком-то задумываться было некогда. Не успел Иван Щербаков закончить дело о похищении вещей у бывшей генеральши Коротченцовой, как неожиданно его вызывают на прежнее место работы в Миллерово, отзывая тем самым из Новочеркасска. Естественно, тем самым дело от ретивого следователя отбиралось. Щербаков подчиняется, едет, но в Миллерово ему не по себе. В Новочеркасск манит и обжитая любовь, и мечта поступить учиться в новочеркасский вуз. И - о счастье - незадолго как раз приказом по ГПУ прошло разрешение увольняться из ВЧК-ГПУ. До того состояние на службе в ЧК приравнивалось состоянию на действительной военной службе (например, декрет СТО от 17.12.1920), а оттуда "по собственному желанию" не уйдешь. При перестройке же ВЧК в ГПУ дали послабление (штаты урезали). Несколько миллеровских знакомых Щербакова уже воспользовались, улизнули в штатские. Подумал-поколебался он и уволился "ввиду желания учиться". Немедленно приехал в Новочеркасск. Тык-мык, и выяснилось, что никакой профессии у него нет, никуда на работу не берут. Безработица тогда была всамделишной, беспощадная и сокрушающая. Так что в Новочеркасске он снова ткнулся по старому адресу. Объяснил все начальству и, не питая к нему никакой злобы, его приняли на службу уже непосредственно в Новочеркасское окружное управление ГПУ. По-видимому, к этой эпохе относится оборванное его удостоверение за № 2157 от 10 апреля 1922 года, действительное по 10 мая, продленное до 1 июля (сколь многозначительны такие краткосрочные продления! сколько в них от дыхания той эпохи, менявшейся не по дням, а по часам!). Впрочем, до июля он не дослужил.

Раз он стал опять работать в "Ночке", не мог он не интересоваться делом Коротченцовой и не мог не видеть, что оно неблагополучно застряло, как и предрекала похитительница. Самолюбие же его подогревалось семейством Коротченцовых (где он был теперь своим человеком, родней, можно сказать). При Ивановом самолюбии, да в его возрасте, каково было ему слушать от любовника генеральши Коротченцовой, инженера из Нахичевани поучающую сентенцию: "Напрасно вы за это дело взялись. Ничего не выйдет, вы только лично себе наживете неприятности". Да никаких неприятностей себе он никогда не остерегался! Да он же за всеобщую справедливость пер на рожон даже против офицерья в Усть-Медведицкой в 1919 году, когда Горького брал вызывающе из

 

- 289 -

гимназической библиотеки! Нежели же он поверит, будто его товарищи по построению коммунизма учинят ему гадость, когда он преследует стяжателей?! И незаметно подогретый Коротченцовыми, назавтра он кипятится с комендантом "Ночки", почему это до сих пор против взяткодательницы мер не принимают. Тут его вызывают зачем-то в Ростов. Что не к добру - Щербаков как-то учуял сразу, но не знал за собой никаких грехов, кроме как второй год носимого казачьего мундира, и надеялся, что незаконную ревизию ему как-нибудь простят, потому что ходить все равно не в чем больше. Ведь по закону конфискованные вещи могли быть выданы сотруднику.

Но следователь ростовского Реввоентрибунала Тер-Григорянц заговорил с ним о другом: взятку у гражданки такой-то брал? - Да, есть и докладная с визой начальника Мельникова, что я проводил операцию "провокацию взятки". - Значит, провокацию взятки признаешь? - Само собой, это же хорошо известный прием для обличения преступника. - Ага, в целях облегчения следственной работы применил и неоднократно применял провокацию взятки? - Ну, о чем ты меня спрашиваешь? Разве ты сам не чекист, как и я?! - Я-то чекист, а вот ты распишись на протоколе. Расписался? Конвой, отвести!

И Щербаков, приехавший с должностными чекистскими пакетами, сам вдруг оказался в страшной ростовской тюрьме. Тюрьма была жуткой при белых (гибельнее ростовской контрразведки слыла на всю белую Россию только одесская, при которой пригрелся Розенблюм-Рейлли, и про которую писал Катаев), осталась кошмарной и при красных. Один штрих: нар не было, все на полу, причем умещаются только лежа на боку, впритык друг к дружке. Повернуться можно только всем сразу. В бытность в камере Щербаков сблизился ("ел вместе") с тоже бывшим чекистом Твердохлебовым, который сидел за то, что на допросе застрелил подследственного ("подлец он был", "ну, пришлось застрелить", "ни за что сижу"). Прочие сокамерники сторонились их обоих. Провел он там пару месяцев, обвиняемый по ст. 115 только что вышедшего Уголовного кодекса 1922 года (мало кому известного, ибо вскоре был заменен кодексом 1923 года): "Намеренное создание условий, в которых подследственный неминуемо должен предложить взятку..." Наташа его не бросила, и вместе с его сестрой Натальей приезжала в Ростов, привозила передачи (тогда не ограничивали), даже махала ему платочком, когда он влезал на подоконник и высовывался в окно (тогда не было никаких намордников; я еще помню в детстве - год 1936 - видел казавшиеся мне жуткими лица в окнах некрашеной страшно-кирпичной ростовской тюрьмы, выходившей на прохоже-проезжую улицу). Через пару месяцев, когда сочли, видимо, что отбили у Щербакова охоту совать нос, куда не след, его вызвали и объявили, что поскольку преступные деяния он совершал до выхода закона, он освобождается от ответственности за них и из тюрьмы. Лето было на исходе. Он направился опять в "Ночку". Теперь ему пришлось беседовать с начальником по кадрам. "А мы можем тебя и не взять обратно, - раздумчиво заговорил тот. - По закону я не имею права брать на службу чекиста, если он побывал в тюрьме." - "Да я что, прежде тюрьмы не видывал, что ли?! - горячился Иван. - Сколько раз мне приходилось допросы в тюрьме снимать, эк чем удивил!" - "Все равно, по закону не могу. Иди к начальнику. Если он разрешит, так и быть, сделаем тебе одолжение," - присматривался к нему начкадрами. Щербаков пошел к самому главному начальнику Чернявскому - уполномоченному по Черокругу, деятелю интеллигентного вида, вовсе не походившему на типичного чекиста. Тот стыдился Щербакова, мялся, а Щербаков кипятился:

 

- 290 -

"Да я же только потому пошел на провокацию взятки, что она так нагло ее предлагала. Она похвалялась, что "наградила" угрозыск, вот из-за этого я и решил, что ее надо изобличить!" Чернявский-то знает, что парень ни в чем не виноват, видит, что он весь как на ладони и ни к какой интриге-подсиживанию непричастен. Понимает, что мальчишка не догадывается ни о том механизме, который прокрутился, чтобы его устранить от этого дела, ни о той паутине, в которую затянули его Коротченцовы. Такие прямолинейно-наивные тоже бывают нужны, они сгодятся не в том, так в ином деле. Распорядился принять Щербакова обратно.

Никаких значимых поручений в этот период службы он не получал. Одна только история запала ему в память, да и то сопутствующими обстоятельствами. Николай Коротченцов, свысока и как старший, и как грамотный, и как незапятнанный филерско-опричной службой относившийся к Ивану Щербакову, тоном одолжения раз вымолвил: у такого-то, де, генерала, потомка казачьего генерала времен наполеоновских войн (да еще известно ли, мол, Щербакову, когда велись эти войны?) имеется редкой красоты картина, вывезенная его предком из Лувра. Ну, нынче к бедствующему потомку подбирается французская разведка купить этот шедевр, а тот вроде бы отдает за бесценок. Щербаков-то был образованнее, чем хотел его считать Коротченцов, встрепенулся и побежал с рапортом по начальству. Начальство дозволило произвести обыск и в случае надобности - арест, дало мандат и красноармейца в подчинение. Отправился Иван, а туда уже заявился некий безногий (или безрукий?), который с ходу попер на Щербакова, выставляя его прочь из квартиры, оттесняя от живописного шедевра. Иван ему в лицо сует мандат, а тот отмахивается: я, мол, и сам особист, ты мне не указ! Взводит себя до психического вопежа (что было в те дни заурядной вещью), Иван со своей стороны приказывает красноармейцу стрелять, если тот еще хоть раз шаг ступит. Словом, скандал вышел огромный, усугубившийся тем, что, как позже выяснилось, этого особиста182 прекрасно знало начальство Щербакова и считалось с ним. До стрельбы не дошло. Зато очень вскоре Щербаков повстречал особиста в доме Коротченцовых: его охмурила Вера и женила на себе. Хоть и увечный, а власть. Пользуясь своим авторитетом, а главное - умением психовать и махать протезом, этот особист устроил Коротченцовым баснословное по тем временам мероприятие - поездку на пароходе за продуктами.

Вскоре Щербаков уволился-таки из ГПУ окончательно. Как всегда в жизни, мотивов было много, и не то, что мне, а ему самому трудно сейчас разобраться, ЧТО же оказалось решающим.

Повлияло, сильно подействовало то, что пришлось увидеть и пережить в ростовской тюрьме.

Разочаровался в службе, надоело - это тоже. Уже не ждал, как верилось (и внушалось) поначалу: вот быстренько с врагами справимся, наступит коммунизм. Нет, поиски "врагов" делались способом перманентного существования.

Немаловажным было и общее отношение к чекистам в ту пору. Нечего напоминать, что они не пользовались как сыщики, жандармы, заплечных дел мастера во все эпохи - никаким уважением у обывателей, не умевших проникнуться почтением к государственной важности задачам, стоявшим перед этими органами. Но - хуже - они не пользовались в ту пору уважением и среди партийных работников. Например, мне рассказывала

 


182 "Особый отдел" реввоенсоветов армий и фронтов находился в двойном подчинении РВС Республики и ВЧК по соглашению от 19 января 1919 года между Дзержинским, Троцким и Свердловым

- 291 -

Руфь Григорьевна Боннэр (мать жены А.Д.Сахарова), бывшая работником обкома Иркутской области времен Гражданской войны и позже, что тамошнего начальника ЧК Бермана (прославившегося в 1926 году внедрением термина "вредитель") в обкоме иначе как "кровавый мальчик" не звали. Известно, что, например, Зиновьев в Петрограде враждовал со своим главным чекистом Евдокимовым. Что Дзержинский в пьяном виде приставал к собутыльникам и просил застрелить его, потому что нет места на земле человеку, пролившему столько крови, а когда его решили продвигать в Политбюро, то перевели его на штатскую работу. Щербаков ничего этого не знал в те годы, но зато видел, как его друг Просвитухин (председатель окружкома!) морщился, видя чекистов. "Охота тебе связываться с ними", - брезгливо ронял он еще в 1920 году, когда Щербаков от него уходил в ЧК. Он же волновался: не подослало ли ЧК кого-нибудь следить за ним самим, и выспрашивал об этом Щербакова. В те же годы 1920-1922 он признавался Ивану: "У меня какое-то раздвоение. С одной стороны, я могу теоретически доказать неопровержимо целесообразность всего, что делается, вплоть до ЧК. С другой стороны - я понимаю, что этого делать нельзя, и все это не то!" Словом, не было в те годы воззрения на ЧК как на "меч Революции", не поработали еще писатели Шейнин, Никулин и Ардаматский, не говоря про "17 мгновений Штирлица". А общий партийный взгляд на них был более человеческий: как на людей с пониженной нравственностью. В лучшем случае - как на неврастеников.

Подействовали и уговоры сестры, которая в это время жила у него же, т.е. в семействе у Коротченцовых. "Карьеры ты тут не сделаешь, и в институт не подготовишься - времени свободного не будет!" - резала она. Хотя термин "карьера" был ему чужд, резал слух, но бесперспективность бытия, если останешься в "Ночке", была очевидна. Одно время надеялся он, что вот брат фактической жены Николай Коротченцов поможет подготовиться ему к поступлению, но стало ясно, что не столь хорошо расположен к нему Николай, не станет бесплатно репетировать его... Поэтому соблазнительные предложения всегда влиятельной для него сестры уехать в Царицын, где, дескать, проживают родственники (сестра отца - тетка Пелагея, что замужем за бывшим купцом Андреем Андреевичем Зотовым, у которой уже взрослая дочь Маруся и сын), и где имеются прекрасные знакомые (семейство принятой в свое время Натальей в партию учительницы Прибыловой), звучали убедительно для Ивана.

Не знаю, в какой мере стремился он подсознательно прекратить отношения с Наташей Коротченцовой. Сослуживцы уговаривали его: женись на ней, смотри, как она тебя любит - когда арестовали, передачи тебе носила, не забыла; не каждая бы так поступила бы! Цени! Женись! На самолюбивого Ивана такие уговоры могли подействовать только наоборот. Ему еще дважды предстоит попадать в тюрьму, и оба раза его тогдашние жены будут таскать ему передачи и вызволять его из лагеря. И обеих он также оставит почти немедленно после освобождения. Наташа же, видимо, преданно его любила. Забеременев, не стала докучать любимому признанием, все выжидала, покамест он не бросил ее - тогда тайком сделала аборт (в ту пору разрешенный) и никаких писем, упреков. Это не мешало ей для воздействия на Ивана рассказывать-сочинять ему, как ее "сватают" старшие студенты, как она с ними гуляла. Его же злило: как это она смеет по улицам гулять с офицерами, гундоровскими казаками - лютой контрой?!

 

- 292 -

Но, по-видимому, самым важным фактором была вся атмосфера 1922-1923 годов - атмосфера набравшего силу нэпа, начисто перечеркивавшего идеологию немедленного приступа к строительству коммунизма, "метельный гром коммун". Ибо от всей гордости и героики гражданской войны остался только отказ на Генуэзской конференции платить долги царского правительства:

"Мы долгов не платим и платить не будем. Но под этим изношенным платьем как пойду я к людям? Как войду я в жизнь иную под зазывы лавок, если рядом вход в пивную, от меня направо?"

Ведь именно тогда впервые стала продаваться водка ("рыковка"), до того запрещенная в продаже, а теперь продаваемая от имени социалистического государства!

"Как мне быть твоим поэтом, коммунизма племя, если крашено рыжим цветом, а не красным - время?"

Этому барду (Н.Асееву) вторил мэтр и учитель (Маяковский):

"Слух идет бессмысленен и гадок, будто радость развоскресенена. Комсомольцы лейб-гусарами пьют, да ноют под стих Есенина. И доносится до нас сквозь губ искривленную прорезь: "Революция не удалась! За что боролись?" - и свои 19 лет под наган подставят - и нет! Или горло впетлят в киоски..."

Тогда пильняковский полет "Голого года" сменился безнадежностью "Красного дерева", а платоновский "Чевенгур" - "Епифановскими шлюзами". И это не отрешенная от действительности поэзия и литература. Уже упоминавшийся как наиболее грубый следователь Игнатов в этом году стрелялся - и Иван знал, что причиной был НЭП. Сестра Ивана уже рвала свою связь с большевистской партией. Она говорила о новом руководстве Урюпинской: "С этими людьми невозможно работать!" И здесь Наталья (подобно своим дедам, а спустя десятилетия так же поступал я), а за ней и Иван, лишь воплощала некоторое заметное социальное явление, снова была "как все из меньшинства". Ибо вот из тогдашнего самиздата:

"... та же картина подавления рабочей самостоятельности, инициативы, борьба с инакомыслием всеми средствами. Объединенные силы партийной и профессиональной бюрократии, пользуясь своим положением и властью, игнорируют решения наших съездов о проведении в жизнь начал рабочей демократии. Наши фракции союзов, даже фракции целых съездов, лишаются права выявить свою волю в деле избрания своих центров. Опека и давление бюрократии доходит до того, что членам партии предписывается под угрозой исключения и других репрессивных мер избрать не тех, кого хотят сами коммунисты, а тех, кого хотят интригующие верхушки. Такие методы работы приводят к карьеризму, интриганству и лакейству, а рабочие отвечают на это уходом из партии..."

Настолько весомым было это обращение "двадцати двух" к Коминтерну, что отвечать на него пришлось лично самим Троцкому, Радеку, Зиновьеву, Рудзутаку, а циркулярно парторганизациям пришлось объяснять самому Молотову. Но объяснения сверху не устраивали рабочих: Мясников, зачитав на пермской областной конференции секретное письмо Ленина,

 

- 293 -

вызвал этим демонстративный уход с конференции всей мотовилихинской делегации (31 человек) в знак протеста против политики губкома и ЦК. Суммарно в эти годы из партии ушел каждый второй ее член.

В этой волне энтузиастов и верующих, отливающей от аппаратной партии, затерялись Иван и Наталья Щербаковы, а также их духовная мать - учительница Евгения Ивановна Лосева.