ПРЕДЧУВСТВИЕ ТРАГЕДИИ

ПОСЛЕ февральского — мартовского Пленума ЦК ВКП(б) и доклада Сталина на нем об усилении борьбы с врагами парода, безоговорочным требованиям искать врагов преимущественно с партбилетом в кармане и в Ненецком национальном округе были репрессированы старые кадры НКВД. Узаконено моральное и физическое издевательство следователям, го есть любой ценой добиваться от арестованных личных признаний как доказательства вины.

Новые кадры НКВД, прокуратура активизировали репрессии рабочих, колхозников и служащих. Накануне выборов в Верховный Совет СССР, по усмотрению НКВД всех неблагонадежных избирателей репрессировали. В помощь НКВД для выполнения опера тинных дел приходилось по явке направлять окружной партактив. Когда я полюбопытствовал, в чем же заключалась их работа, оказалось, что они ездили в район арестовывать подозрительных избирателей. Так на доле осуществлялось избирательское прямое право при тайном голосовании согласно сталинской конституции.

После октябрьской облавы, арестов пошли женщины в окружком партии ко мне, как будущему депутату Верховного Совета СССР, с жалобами на незаконные аресты мужей. Пришлось выслушивать возмущение, слезы, истерику и стон народа. Нужно было иметь в груди не сердце человеческое, а холодный камень, чтобы не сочувствовать горю женщин. В результате наблюдений за событиями и размышляя, у меня складывалась своя «философия» сомнения и недоверия к работникам НКВД и прокуратуры. В отдельных случаях я им высказывал свое личное мнение и брал под защиту своих клиентов. Но работники НКВД и прокуратуры оставались при своем мнении. Это сильно огорчало меня, как политического лидера округа.

Было это в декабре 1937 года. Начальник Главсевморпути Отто Юльевич Шмидт обратился в окружном партии с прось-

бой направить санитарный самолет окрисполкома на Вайгач, чтобы вывести роженицу с полярной зимовки. Посоветовались и окрисполкоме с заинтересованными товарищами, дали согласие направить самолет.

Летчик Сущинский с большой охотой принял предложение. Назавтра, с раннего утра самолет стоял на старте, хотелось полнее использовать короткий световой полярный день. Сводка состояния погоды на Вайгаче, как нарочно, не поступала, а в Нарьян-Маре погода летная. Ждали сводку о погоде, сидя в самолете. Нервы не выдержали, самолет взлетел и взял курс на Вайгач без радиограммы. Как только самолет поднялся в воздух, поступила телеграмма с Вайгача, что у них пурга. Но уже было поздно. Самолет в воздухе не имел радиосвязи с землей, теперь все надежды на опыт замечательного летчика Сущинского. Наступило утро следующего дня, никаких ниоткуда не поступало сведений о нахождении самолета. Запросили все радиостанции: Амдерму, Вайгач, Варандей о нахождении санитарного самолета. Получили сообщение, что не видели, не слышали пролет самолета.

Пришлось доложить в Совнарком о неизвестной вынужденной посадке самолета (экипаж — летчик Сущинский и механик). Организовали поиски пропавшего самолета по пути предполагаемого полета. Привлекли оленьи и собачьи упряжки, самолеты У-2, но все безрезультатно. Потратили на поиски две недели и доложили в Москву, что поиски пропавшего самолета прошли безуспешно.

В районе Варандея самолет встретила сильная пурга, потеряв земные ориентиры, самолет отклонился от курса и совершил вынужденную посадку в безлюдной тундре между Амдермой и Карой. Мотор выработал горючее и заглох, стало холодно. Нужно было решить, куда идти. Если на юг — это безлюдная тундра, а если на север — то есть надежда на случайную встречу с охотниками-ненцами. Они покинули самолет, надели ненецкие малицы, тобаки, лыжи, забрали остатки продовольствия и пошли на север. За несколько дней своего пути по тундре они поломали лыжи, продовольствие кончилось. Голодные, выбившись из сил, они были обречены на неминуемую смерть. Надо же такому случиться: ненец охотник ехал на собаках осматривать капканы и случайно обнаружил двух человек, совершенно обессилевших. Он погрузил их на собачьи сани и увез к себе в охотничью избушку. Обогрел, накормил, выходил и спас их от смерти. Только в феврале 1936 года, когда световой день стал более длинным, погода стала более устойчивой, охотник отвез их в

Амдерму. Из Амдермы на самолетах Главсевморпути Сущинский и механик возвратились в Нарьян-Мар, что вызвало сенсацию, как говорится, из мертвых воскресли.

В апреле 1938 года окрисполком направил Сущинского искать самолет. Он с ненцами нашел его, выкопал из-под снега, заправили горючим, завели мотор и взлетели до Амдермы, а затем своим ходом самолет прилетел в Нарьян-Мар. Самолет доставлен в полной сохранности, вступил в строй ненецкой окружной авиации. Прокурор города Комаров возбудил уголовное дело на летчика Сущинского за преднамеренный простой самолета.

Когда мне стало известно о возбуждении уголовного дела на летчика Сущинского, я имел беседу с прокурором Комаровым и начальником НКВД Березиным. Я им высказал свое мнение. Я скачал, что не нахожу уголовного преступления, самолет в полной исправности. Ну допустим, простой образовался, но ведь надо понимать жизнь. Мы первыми в округе осваиваем воздушное пространство Арктики, набираемся опыта. Всякие неожиданности возможны в новом деле. Сущинский рисковал жизнью, его награждать надо, а мы его за это — судить. Нужно хотя небольшое терпение. Я уверен, что за наш опыт освоения воздушного пространства Арктики последующие поколения нам спасибо скажут, а вы только судить. Как будто другого выхода нет.

Окружной прокурор Бекетов написал в окружном партии представление на коммуниста Шмыгова (по специальности врач-гинеколог) о том, что он допустил преступную халатность при исполнении служебных обязанностей: по вызову не прибыл вовремя к роженице на лесозавод, она умерла. На Шмыгова заведено уголовное дело, он предстанет перед судом, а поэтому просят окружном партии решить вопрос о партийности Шмыгова.

Я пригласил Шмыгова на беседу. Когда сказал, с чем это связано, он со страху закатил истерику, обморок. Я выслушал его до конца. Через некоторое время попросил к себе нового начальника НКВД Березина и прокурора Бекетова и высказал свою позицию на действия Шмыгова. А дело было вот как. Больница лесозавода находится от Нарьян-Мара в трех километрах. Ночью начался ледоход на реке Печоре, всю сушу земли от лесозавода до города затопило водой, всплошную несло лед из шаров и озер, лодочная переправа во время ледохода не работала. Это период распутицы. Однако врач Шмыгов нашел частного смелого лодочника, с большим трудом и риском для жизни переправился на лесозавод к роженице, но было уже поздно. Ледоход — явление природы могущественное, и человек

не в состоянии с ним бороться. Я не вижу личной вины Шмыгова, за которую нужно было его судить. Поэтому обсуждать вопрос о партийности Шмыгова мы воздержимся. Вот таково мое мнение. Но возвращении из лагерей Колымы я поинтересовался судьбой Шмыгова, он продолжал работать в Нарьян-Маре.

Осенью 1937 года пришел в окружном партии на прием ко. мне кандидат в члены ВКП(б) Гордеев, работник торговли на лесозаводе. Он устно изложил свою жалобу о предвзятом обвинении его в крупной растрате. Я внимательно выслушал его и поверил коммунисту, без веры жить нельзя, и занял позицию защитника.

Прокуратура округа сообщила в окружном партии, что коммунист Гордеев скоро предстанет перед судом за крупную растрату, окружному партии необходимо решить вопрос о его партийности. Прокурору и следствию я устно сказал, что мы в окружкоме партии с выводами торопиться не будем: «Вы уверены в его виновности, судите! Партдокумент мы возьмем на хранение».

Состоялся суд, и приговорили Гордеева к десяти годам лишения свободы, в зале суда Гордеева взяли под стражу. Я и в этом случае не торопился с выводами. По кассации Верховный Суд РСФСР Гордеева полностью оправдал. С большим удовольствием я вернул партдокумент Гордееву. Я рисковал, занимая принципиальную позицию. В случае неудачи все бы засчиталось против меня.

В декабре 1937 года мне стало известно от бригадиров колхоза «Харп», что НКВД арестовало всех бригадиров оленеводческих стад и председателя колхоза Петра Выучейского как вредителей. Вредительство выразилось в недостаче оленей. Между прочим, я присутствовал при подсчете оленпоголовья, никаких недостач не было обнаружено. Просчет проводился правильно, я разбираюсь в оленеводстве. Я убежден, что в отношении колхозников допущена вопиющая несправедливость.

Первым делом просил начальника НКВД Березина внимательно подойти к расследованию дела о колхозниках «Харпа», я уверен, что допущена ошибка. Открытым текстом я направил телеграмму наркому Ежову и первому секретарю Архангельского обкома партии Никанорову, требовал освободить из-под ареста колхозников «Харпа», считаю это дело рук клеветников, карьеристов и провокаторов.

В январе 1938 года я выехал на сессию Верховного Совета СССР и вернулся в Нарьян-Мар в феврале 1938 года и сразу

поинтересовался делом колхозников «Харда», узнав, что из органов НКВД дело передано в окружную прокуратуру. Вскоре окружной судья тов. Львов пригласил меня к себе на беседу по делу колхоза «Харп». Имеется недостача оленей, требуется разобраться, найти истину и квалифицировать недостачу. Судья спрашивает меня: «Что за порода оленей под названием «нам-нюку?» Я объясняю, что это двухгодовалые бычки. Вот теперь ясно, что эти бычки были записаны к плодовой части, а приплоду не дали, образовалась недостача оленей в пределах их численности. Так были установлены истина и справедливость, и колхозники были выпущены из тюрьмы. Клеветнический и провокационный донос на колхозников написал инструктор обкома партии И. Ганичев, находившийся в командировке в Нарьян-Маре в декабре 1937 года.

В феврале 1938 года на мое имя, как депутату Верховного Совета СССР, поступила жалоба от гражданки Дракиян. Она просила меня помочь ей устроиться на работу. История с жалобой была такова. Дракиян работала медсестрой в больнице в Табееде. Органы НКВД проникли далеко в тундру, в Табседу, и арестовали Дракиян как шпионку. В тюрьме, в Нарьян-Маре, она родила, затем ее освободили за отсутствием вины. Такова вкратце ее история. Дракиян искала работу в Нарьян-Маре, но все было безрезультатно, ей отказывали из-за отсутствия вакантных мест, вернее, боялись ее прошлого, тюремного.

Дракиян в жалобе писала, что она обращалась в прокуратуру к Бекетову и просила помощи в устройстве ее на работу. Но прокурор остался прокурором — в помощи ей отказал.

Получив такую жалобу, я пригласил к себе на беседу прокурора Бекетова. Состоялась обстоятельная беседа. Прокурор Бекетов отстаивал свое убеждение, пусть Дракиян устраивается па работу па общих основаниях и т. д. Я высказал свою партийную позицию, подверг критике действия коммуниста прокурора как формальное и бездушное отношение к человеку.

— Неужели вы, прокурор Бекетов, поставлены только для того, чтобы подписывать ордера на арест. Дракиян по вашей преступной халатности была безвинно арестована, пережила много унижений, страданий, родила в тюрьме, теперь ее боятся, не принимают на работу, и вы говорите, что вы ни при чем. Какой после этого Вы прокурор — блюститель законности?

На жалобу Дракиян я письменно ответил и просил устраиваться на работу в Нарьян-Маре: «Встретите трудности, обращайтесь ко мне. С приездом начальника культбазы Табседы из Москвы решим о вашем трудоустройстве на прежнем месте».

Дракиян, получив мое письмо, взяла дитя свое в охапку, под малицу и поехала на оленьих нартах по тундре в Табседу. Показав мое письмо, она сразу устроилась на работу на прежнее место. Жалоба была на контроле. Когда вернулись к ней, пришлось разыскивать, где же находится Дракиян? В Нарьян-Маре не проживает. Запросили Табседу. Дракиян прислала телеграмму в окружном партии, передает: «Спасибо за оказанную помощь, устроилась на прежнем месте работы».