- 105 -

НА РАБОТУ, КАК НА СМЕРТЬ

 

ЗА ДВА первых года войны заключенных сократилось больше чем наполовину. Новых партий — сотен и тысяч заключенных с материка — поступать не стало. Война все проглотила. Причин сокращения людских жизней можно назвать несколько.

Изнурительный, тяжелый физический труд — рабочий день длился 12—14 часов. Полуголодное существование; кормили только два раза в день, пища малокалорийная — минорные порции баланды из костей, гнилой мороженой капусты и картошки. Второе блюдо — пять-шесть столовых ложек кашицы из кормовых круп, полселедки и пайка хлеба от 600 до 900 граммов в день. Организм постепенно истощался и слабел от недоедания. Степень голодания испытал на себе. Раз в неделю за высокую выработку норм на 150 и выше процентов лагерь отпускал три килограмма ржаного хлеба. Это торжество называлось «Ларьковый день», он был праздником для тех, кто получал хлеб, а у тех, кто не получал, вызывал зависть и огорчение. Придя с работы в «ларьковый день», бригадир получал хлеб и раздавал его на виду у всех. Когда булка хлеба попадала в руки, заключенный испытывал чувство радости и довольства, глаза блестели. Разве можно было утерпеть, чтобы не откусить кусочек, а потом невозможно было оторваться, вкусно, как шоколад, и за одни присест мелким отщипыванием три килограмма с большим удовольствием поедалось. После «ларькового дня» хлеба в столовой съедалась баланда, второе, кусочек селедки, пайка хлеба 450 граммов. Иногда хотелось унести в барак пайку хлеба и продлить удовольствие, но по пути из столовой в барак пайка незаметно съедалась. После этого обеда хорошо спалось.

Медицинская помощь больным и ослабевшим не оказывалась. У медицинской службы главной задачей был осмотр заключенных на годность к физической работе. Предприятие — рудник имени Лазо — вредное силикозное для здоровья, защитных

 

- 106 -

средств не имело, заболевшие силикозом, умирали; умирали от крупозного воспаления легких, от отравления в шахте, от частых смертельных травм. Никакой охраны труда и техники безопасности для заключенных не существовало.

Было единственное направление в карательной лагерной политике — это методическое истребление «врагов народа» всеми средствами.

В мирное время, примерно в 1946—1947 годах, летом, заключенные заболели дизентерией. Вместо медицинского стационара больные лежали на талой земле около общей для заключенных уборной. Они были заживо обречены на погребение. Одни умирали, на их место ложились другие. Идя в уборную, приходилось переступать через живые трупы, невольно думалось, а где же гарантия того, что не придется здесь лежать?

Техника безопасности на руднике, в тахте совершенно не соблюдалась. Никому она не нужна. Работают в опасных местах только заключенные, а беречь их не положено. Помнится, трагический случай произошел с бурильщиком. Звали его Нуркан — казах, веселый парень, душа бригады, любил петь свои песни, пел даже, когда бурил. Мастер послал бурить в очистном забое трех бурильщиков. Они посмотрели место бурения, пришли и сказали мастеру, что бурить там опасно. Не послушали, принудили их бурить; произошел обвал, и все трое погибли. Всех случаев травматизма не пересказать, каждый день происходили печальные происшествия. Мы шли на работу, как на фронт, уверенности не было, что вернемся в лагерь. Под таким страхом приходилось годами ходить на работу.

Как-то раз я работал на скреперной лебедке, на погрузке руды с отвала в автомашины. По неисправности лебедки ударом рычага меня бросило вниз отвала. Летел метров десять вниз, а за мной летела лебедка, но упала она рядом со мной. Мне повезло. Пришел в себя в медпункте рудника. Остался цел и невредим.

И, наконец, неполноценное зимнее обмундирование при колымских морозах и ветрах, спецодежда для работы в шахте в мокром забое и па других объектах не выдавалась. Все это делало людей беззащитными перед смертью.

Война принимала затяжной характер и все больше требовала оборонного материала. Из-за недостатка заключенных рабочих рудник «Лазо» переживал большой кризис, некому стало работать. Но остановить рудник «Лазо», видимо, было нельзя.

И пришлось привозить новые партии заключенных из уголов-

 

- 107 -

ников с других лагерей Колымы. Наш лагерь снова превратился в смешанный.

Наконец, в 1943 году начальство было вынуждено изменить свое жестокое отношение к нам, заключенным, осужденным по статье пятьдесят восьмой. Убрали брезентовые палатки, всех пас переселили: в деревянные, теплые бараки, отдельно от уголовников, убрали парашу из бараков, сняли с окон железные решетки, двери в барак на замок не закрывали, можно было по зоне пройти в столовую без конвоя.

Сохранили наши бригады без уголовников, назначили из нашей среды бригадиров. Иногда мы смеялись над уголовниками:

- Вы того, шибко голос не поднимайте, теперь власть переменилась.

Надзиратели побросали железные прутья. Питание не улучшилось, осталось на том же уровне по количеству и качеству. Полуголодное существование продолжалось, сохранилась «ларьковая» подачка за высокие показатели выполнения норм выработки. Один раз в декаду можно было получить от килограмма до трех килограммов хлеба из американской пшеницы. Но это удовольствие было доступно не для всех. Нужно было крепко и много вкалывать, нужны были силы, а их-то и не было.

Перед началом промывочного сезона, чтобы люди-дистрофики восстановили свои физические силы, примерно в марте, создавались бригады «слабосилки», по рекомендации врача направляли на месяц на отдых в специально выделенный для этого барак. Обращались, как с тягловой силой — лошадьми. Зимой хозяин их хуже кормил, а накануне посевной усиленно откармливал для работы.

Так, в 1943 году я попал в бригаду «слабосилку». Месяц находился в теплом бараке, кормили три раза, пища была более калорийная. Через месяц выписали из «слабосилии». Врач осмотрела мои «экстерьер» и определила, что можно выходить на работу в шахту.

Начальник участка был из вольнонаемных, кажется, коммунист, звали его Лев Григорьевич Шварц. Он отнесся ко мне снисходительно, поручил организовать сортировочную установку для руды, что позволяло мне больше быть на поверхности. Я постепенно окреп и продолжал дальше работать в шахте.

Поскольку в тексте очерка часто упоминается слово «вахта», видимо, следует пояснить, что это такое.

Вахта — это служебное помещение для надзирателей и режимного начальства лагеря:. При входе в лагерь имелась проходная калитка и высокие ворота на высоту забора зоны, через

 

- 108 -

которые проходили разводы заключенных на работу и с работы. Вблизи вахты стояла сторожевая вышка для охраны вахты, на которой стоял вооруженный конвойный.

Внутри зоны лагеря на вахте через стенку имелось служебно-бытовое помещение для обслуги: старосты, ротных, нарядчика. Как правило, лагерная обслуга состояла из уголовников, а нарядчиком подбирался осучившийся вор, враг уголовного мира.

На вахте надзиратели могли вершить над заключенными суд и помилование; избить, надеть наручники, посадить в холодный карцер с выбитыми стеклами, который находился рядом с вахтой, поставить на стойку около вахты на мороз в нижнем белье или летом раздетого по пояс комаров кормить. Охраннику на вышке вменялось следить за стоящим на стойке, в случае движения в сторону применять оружие без предупреждения.

Однажды, в мирное время, когда около вахты на разводе присутствовало много начальников НКВД, произошло трагическое для нас событие.

На развод не явилось несколько отказников, лагерная обслуга — ротные и надзиратели — пошла на поиски. Кого находили, накидывали удавную петлю на шею из проволоки, доставляли на вахту и ставили в строй, а у них ни одежды, ни обуви.

Присутствовавший на разводе начальник снабжения майор Володченко вызвал из пошивочной мастерской заключенного-портного и послал его на склад, который стоял в пятидесяти метрах от вахты. Портной-литовец пошел в сторону склада, отошел от начальства несколько метров, солдат на вышке заметил и выстрелил и убил заключенного у всех на виду, беспричинно. Вот что такое вахта.

Девятого мая 1945 года для нас, заключенных, начался как обычный рабочий день. Людей в лагере оставалось мало, развод закончился быстро. Начальник режима и надзиратели больше занимались выводом на работу из изолятора, отказчиков из блатников. Для злостных отказчиков от работы к изолятору подали гужевой «персональный» транспорт — быка, самого настоящего, с рогами, черно-пестрого, запряженного в сани. Отказчиков-уголовников насильно погружали в сани, и бычок вез их на рудник. Там их сваливали и сдавали конвоиру Мурашко, которого боялись и дрожали перед ним самые отчаянные головы из уголовников.

Мне пришлось один раз попасть в руки Мурашко. Страху натерпелся. Я заболел, бригадир направил в лагерь на медицин-

 

- 109 -

ское освидетельствование, конвоировал Мурашко. Он шел за мной и вслух злился, угрожал мне расправиться со мной в случае, если я симулирую. Но обошлось благополучно, была высокая температура.

Когда на шахте разнарядка окончилась, нехотя, неторопливо мы пошли в шахту. Послышался громкий крик:

— Стоите! Война кончилась!

Со всех сторон были слышны крики «Ура!» «Победа!»

Взрывшики заложили заряд на откосе сопки и рванули — это был салют в честь Победы.

Вскоре официально объявили, что сегодня, 9 мая — выходной день в честь Победы. Это было примерно в 10 часов утра. Природа тоже радовалась. День выдался теплым, тихим, солнечным.

Всех заключенных под конвоем отправили в лагерь. К нашему приходу протянули из поселка радио, установили на улице лагеря громкоговоритель. Из Москвы не умолкала речь диктора Левитана, гремела музыка.

Для заключенных в лагере организовали праздничный обед в честь Победы. На улице расставили столы. На торжественный обед пришли в лагерь начальник рудника Жиленко, главный инженер, геологи, секретарь партбюро и т. д.

Всех заключенных отлично накормили, подали по порции спирта. Начались тосты в честь Победы, в честь славных советских воинов. Принесли баян, начались песни, пляски. Некоторые заключенные, особенно бурильщики, спиртным отвели душу, налившись допьяна.

Через некоторое время после окончания войны, по радио огласили Указ Верховного Совета ССР об амнистии. Нас, политических, Указ не коснулся: Сталин остался самим собой, никакой пощады пятьдесят восьмой статье. Он совершенно исключил наш вклад в общее дело Победы. Заключенные с большими сроками были обречены на физическое уничтожение.

Начальство рудника уверяло заключенных, что после окончания войны будет амнистия для пятьдесят восьмой статьи. Призывали работать, давать план оборонной продукции. Они были удивлены и возмущены, для видимости, Указом об амнистии. Но они снова стали уверять нас, что после разгрома японского милитаризма будет амнистия. Этой агитации никто не перил. Та часть заключенных по пятьдесят восьмой статье, которая питала иллюзию об амнистии или в вольном поселении на Колыме, убедилась в жестокости Сталина и его непоколебимой жажде довести расправу с «врагами народа» до конца.

 

- 110 -

В рассуждениях на свободные темы некоторые заключенные строили иллюзии, что война научит Сталина, он вспомнит про своих братьев и сестер, загнанных безвинно на каторжные работы. А заключенные «братья и сестры» работали сверх своих сил, давали оборонную продукцию. Но за эту работу только начальству рудника «Лазо» на грудь вешали ордена.

Мне приходилось работать в забое при свете коптилки. Я должен был отобрать из руны оловянные камни с содержанием касситерита 60—70 процентов. Я так освоил это ремесло, что в темноте на вес определял наличие касситерита в руде. Остальную мелкую рудную массу грузил в вагонетку, выдавал на-гора, рассыпал на железный лист. При дневном или электрическом свете выбирал мелкие, с горошину, касситеритовые камешки и складывал в мешочки. Мои мешочки без проверки с биркой шли на заводы. В ватных рукавицах мелкие фракции выбирать было трудно, приходилось работать голыми руками на морозе. Меня никто не принуждал голыми руками работать, но иначе я не мог, так был воспитан с молодости работать честно и качественно...

Наш лагерь был интернациональным: австрийцы, югославы, венгры, румыны, греки, корейцы, японцы, поляки (целый барак их привезли летом 1941 года, но вскоре увезли), немцы, один француз, белорусы, украинцы, персы, грузины, казахи, киргизы, калмыки, осетины, чеченцы, ингуши, узбеки, татары, армяне, ненцы, коми, карелы, русские, финны, литовцы, латыши, эстонцы...