ПЕРЕБЕЖЧИК

В моем отделение пришлось освободить две маленьких палаты, куда клали тех, кого считали нужным изолировать от массы умирающих. Запомнились отдельные случал. В одной из маленьких палат лежали двое авитаминозников, истощенных и с расстройствами психики. Оба сидели с ногами на койках, прислонившись к стене. Один из них — агроном по специальности — плакал и что-то старался доказать своему собеседнику. Тот смеялся и дразнил его: «Агропеллагра, видение второго километра!» (второй километр — кладбище). Агроном вскоре умер. Другой начал поправляться. Как-то я зашел к нему. Он сидел на своей кровати в той же позе на белом фоне стены, в белом белье, сам истощенный и бледный. Измученные черные глаза смотрели неподвижно. Он что-то непрерывно говорил. Подойдя к нему, я услышал: «Звезды в мире, на Памире, и в квартире, и в сортире...» Потом он повернул голову ко мне и произнес: «Не могу, доктор! Рифма замучила!» В конце концов через несколько месяцев он поправился и по освобождении из лагеря его взяли родные.

Еще в первые дни заключения я услышал от старого лагерника, в прошлом высокопоставленного партийца, интеллигентного человека, определенное мнение, что лагерь никого не исправляет, но только портит. Кто бы ни попал, выходит отсюда либо уркой, либо контрреволюционером. Мой личный опыт показал, что это не так — лагерь не исправляет, но в основном и не меняет людей. Урка остается уркой, его не убедишь, он просто считает, что каждый из нас занимается своим делом: «Твоя специальность — врач, моя — вор». О своем прошлом рассказывают неохотно, откровенных высказываний можно ждать только на первых порах, когда человек попадает в новую обстановку, теряется и не понимает, что с ним будет впереди.

Среди массы тяжелых и каких-то безликих больных мне запомнился один молодой летчик. Пассивный и слабый, он едва ходил, держась за стенку, говорил кратко, приглушенным голосом, видел плохо, различал только силуэт собеседника. По консультации окулиста он страдал сифилисом, я же считал, что все его

поражения — авитаминозные, на фоне тяжелой психической травмы. Это был зять одного из заместителей Наркома внутренних дел, сам работник НКВД (физиономист), летчик — как вольнонаемный в последнее время был военным летчиком на Мур-мане. Тесть — зам. наркома — пытался использовать его для переброски в Америку каких-то секретных оппозиционных документов, дал адрес в одном из штатов. Самолет снабдили всем для дальнего полета — подвесными баками и горючим. Но горючего не хватило, и он, не долетев до США, сел в Канаде. С Канадой же у нашего правительства действовала договоренность о выдаче военных преступников и перебежчиков (не возвращала перебежчиков, например, Турция).

При его связях, однако, он остался жив и даже в лагере имел связь с Москвой, и служил иногда для нас источником политических новостей. Наши местные власти почему-то его терпеть не могли, требовали от меня его выписки, я же продолжал лечить, для меня это был «интересный случай авитаминозного поражения нервной системы». Он поправлялся довольно быстро, начал свободно ходить, легко писать, играть на гитаре, зрение восстановилось.