ДРУГАЯ СТОРОНА МЕДАЛИ
Вторая мировая война закончилась больше 50 лет тому назад, но правда о ней еще не восторжествовала. Многие до сих пор еще убеждены в том, что миллионы людей, которые попали в плен к немцам или добровольно перешли на сторону неприятеля, а потом отказались возвращаться на родину, являются изменниками родины и предателями.
Конечно, граждане свободных государств, таких как Франция, Бельгия, Голландия должны были защищать свою родину, свою свободу, свои законы и т. д. Но каким образом этот критерий может быть применен к бывшим советским гражданам, у которых не было ни свободы, ни защищающих их законов, ни благополучия? Ведь после свержения Временного правительства свободных выборов в России не было. Люди жили, как в плену, просто продолжали бороться за свое существование, каждый день надеясь на перемены. У меня была тетя — Клавдия Даниловна Шепелева, урожденная Кочубей, муж которой (адвокат до революции) был «лишенцем», т. е. был лишен гражданских прав и возможности работать, не получал ни пайка, ни жилплощади и никакой другой защиты от своего государства. Моя тетя каждый день приходила к маме и шепотом говорила: «Сегодня уже последний день... хуже уже быть не может».
Но дни шли, и становилось еще хуже, начались чистки, аресты, расстрелы без суда, голод, и все прочее, что заставляло людей чувствовать себя не свободными гражданами, а пленными в своем государстве...
Подобная судьба была и у моего отца профессора Константина Феодосьевича Штеппы.
Он был сыном священника в Полтавской губернии. Семья не была богатой, но жили они спокойно, в достатке, прихожане любили дедушку, они до сих пор ухаживают за его могилой. Пришла революция — не только материальное благополучие было утеряно, но отец получил кличку «сын попа», и его социальное происхождение стало черным пунктом его биографии. Другими словами, ему постоянно приходилось сталкиваться с предубеждением, что он не «свой», социально чуждый элемент, значит, потенциальный враг и т. д. При таком недоверии было трудно работать, а после бессмысленного, ничем не оправданного ареста и всего с этим связанного разве отец должен был до конца своей жизни поддерживать режим, при котором он жил буквально в плену (отец был взят в плен при отступлении армии Врангеля у Перекопа и всю жизнь боялся, что этот факт станет известным). Когда немцы подходили к Киеву, отец твердо решил не отступать с Красной Армией, хотя такая возможность у него была.
Таким образом, 19 сентября 1941 года отец, мама и я с братом оказались под немецкой оккупацией, и с этого дня все связи с советской властью были порваны, началось неизвестное — «новое». «Новое» началось со вступления немецких частей в Киев. Трудно передать радость, даже восторг населения, встречающего немецкие войска. Из всех «нор» (мест, где они скрывались) повылазили люди и с цветами, с искренней радостью встречали пришельцев. Скажу откровенно, что в то время это было для меня неожиданным, ведь всего за пару дней до этого события я вернулась из фронтового госпиталя, куда поступила работать добровольно.
Еще до начала массовых казней в Бабьем Яре к папе пришли представители украинских националистов и предложили ему стать «головой рады», от чего отец отказался, но согласился возглавить отдел народного образования в новой администрации.
Школ долго не открывали, но отец старался всеми силами помочь оставшимся учителям, профессорам, докторам и другим интеллигентам как-то просуществовать. Особенно трудно приходилось русским. Им украинские националисты не давали ни работы, ни пайка. В недоброе советское время было
много плохого, но вражды между русскими и украинцами в обиходной жизни не было.
Через некоторое время отца выбрали ректором университета, и вскоре после этого он стал редактировать украинскую газету «Новэ украинське слово» и русскую «Последние новости».
В декабре 1941 года мой брат Эрик уехал в Германию на работу. У него был повышенный интерес к Западному миру, т. к. Запад был для нас за «железным занавесом». Отец был против его поездки, однако Эрик не послушался, уехал, но вскоре понял свою ошибку. Первых «добровольцев» разместили в лагере советских военнопленных и держали их там в таких же тяжелых условиях. Мой брат пытался бежать из лагеря, но был пойман жандармерией и помещен в немецкий концентрационный лагерь. Он уже был при смерти от плеврита, когда отец его разыскал благодаря своим связям и смог добиться его освобождения.
Эрик вернулся в Киев перед самой эвакуацией. В это время дела у немцев пошли под гору. Красная Армия, снабженная американцами продуктами питания, оружием и грузовиками, перешла в наступление.
Отцу было предложено эвакуироваться с семьей в Германию. Мы попали в товарный вагон вместе с украинскими «фольксдойчами» и после многих передряг (поезд в пути был подорван, и мой муж погиб в этой катастрофе) мы приехали в Найденбург и первое время жили там в лагере.
Отец был вызван в Берлин в начале 1944 года, и там ему предложили работу редактора журнала «На досуге», который издавался на русском языке и распространялся по лагерям «остарбайтеров».
Когда отец вернулся за нами из Берлина, мы должны были пройти проверочную комиссию в лагере. Дед отца был немецкого происхождения (из бессарабских немцев), и отцу предложили подать заявление на получение немецкого подданства. По всему было видно, что война подходит к концу, и мы боялись принудительной репатриации. Конечно, мы знали, что ничего хорошего в Советской России нам ожидать нечего, и на семейном совете решили, что немецкое подданство, возможно, поможет нам остаться в Германии после войны. Но мы не учли возможности для Эрика быть мобилизованным
в немецкую армию. Это произошло в декабре 1944 года. Эрик прошел военную подготовку и весной 1945 года был отправлен на Восточный фронт. Это было очень опасно, но мы верили, что воевать ему не придется, как и произошло. Но мы не могли предвидеть другого: со своей частью Эрик попал в советский плен.
После отправки Эрика к месту назначения всякая связь с ним была потеряна. Мы надеялись, что он скрывается в каком-нибудь лагере под чужим именем. Отец всегда думал, что если бы НКВД арестовало Эрика, то нас стали бы шантажировать, но раз этого не было, то сохранялась надежда.
Мы жили в Берлине, пока бомбардировки не сделались такими частыми, что все издательство и редакцию «На досуге» перевели в город Плауен, в Саксонии.
В Берлине в это время начало организовываться власовское движение. Отец не был военным, и потому прямой связи с движением у него не было. Я знаю, что он принимал участие в дискуссиях КОНРа, но когда мы были в Плауене, его активная деятельность в КОНРе приостановилась.
После окончания войны нам снова пришлось эвакуироваться, т. к. по Ялтинскому соглашению Плауен переходил в Восточную зону. Отец не хотел этому верить, но когда хозяин пивной, в которую он иногда заходил, сказал: «На днях сюда придут "ваши", и я буду бургомистром, а вы моим переводчиком», отец решил уходить.
Это было длительное и мучительное передвижение на Север. Я сейчас не помню, почему отец хотел попасть в Гамбург. Но в Геттингене он встретил своего друга профессора Гоутерманса, и тот уговорил его остаться в Геттингене.
Геттинген был в британской зоне оккупации, и, возможно, это обстоятельство помогло нам спастись. Отец пошел к коменданту города, и тот посоветовал оставить семью (маму, меня и мою дочь Адочку) и скрыться в одном из лагерей под чужой фамилией. Через 2 дня отец взял рюкзак и ушел из Геттингена по направлению на запад. У него было много приключений, пока он не добрался до Вестфалии. Там ему посоветовали обратиться за помощью к кардиналу фон Галену. Кардинал выслушал его историю и предложил ему работу библиотекаря в его монастыре.
В Мюнстере отец жил до 1947 года. К этому времени стало уже спокойно: не было больше насильственных репатриаций,
и отец начал работу в газете «Посев». С солидаристами он подружился лично, но их идеологии не разделял и потому решил снова вернуться в Геттинген, заняться написанием воспоминаний и поиском возможностей эмигрировать в Америку.
Фриц Гоутерманс жил еще в Геттингене, и они вдвоем с помощью немецкой машинистки написали книгу «"Чистки" и вынужденные признания». Книга была напечатана в Англии на немецком, потом на английском языке, а позже переведена на многие иностранные языки, включая арабский и китайский.
Вскоре после войны началась эмиграция из Германии в США, Канаду, Южную Америку и даже в Австралию. Я точно не знаю, каким образом отец связался с университетом в Боготе, в Колумбии, но оттуда приехали два человека, которые предложили ему кафедру русской истории в местном университете.
Начали оформлять документы, мы с папой даже ходили на курсы испанского языка (отец очень хорошо знал латинский язык, а в монастыре в Мюнстере даже на нем говорил). Испанский язык давался ему очень легко, и он мог уже свободно читать на нем лекции.
Но человек никогда не знает своего будущего. Когда уже все документы были оформлены, оказалось, что немецкое подданство представляло препятствие для эмиграции. Все надежды рухнули... Теперь я думаю, что это было к лучшему — мы до сих пор читаем о разных беспорядках в Колумбии. Мой дядя Виктор (брат моей матери) был убит коммунистами в Аргентине в это же время. Кто мог гарантировать, что с нами не случится ничего подобного?
Судьба сделала новый поворот. Тот консул, который вел дело отца, в свое время проходил курс в американской школе разведки. Он предложил отцу послать туда заявление, и через 2—3 недели отец уехал в Обераммергау преподавать русский язык и историю американским офицерам.
Это не была школа «юных шпионеров», как когда-то было напечатано в «Новом русском слове» (нью-йоркской русской газете). Я позже работала преподавателем в этой школе и знаю, что там готовили не шпионов, а специалистов для работы с перебежчиками, т. к. в это время было уже много перебежчиков из Красной Армии, и нужны были люди, чтобы проверять их и помогать им устроиться.
В это же время в Мюнхене (недалеко от Обераммергау) открылся Институт по изучению Советского Союза и начала формироваться антикоммунистическая организация СБОНР (Союз Борьбы за Освобождение Народов России). Конечно, отец принял активное участие в этой работе. В Мюнхене появилось много эмигрантов и оставшихся в Германии русских интеллигентов, и все они принимали активное участие в работе института.
Еще во время пребывания в Вестфалии отец познакомился с Борисом Ивановичем Николаевским, дружба с которым имела огромное значение для всей его последующей жизни.
Борис Иванович был известным социал-демократом и пользовался большим уважением у руководителей социал-демократии. Взгляды на историю моего отца были материалистическими, но с социал-демократами он не мог сблизиться по чисто национальным причинам. Большинство американских социал-демократов было еврейского происхождения, и они не могли простить отцу сотрудничества с немцами.
Борис Иванович Николаевский нашел нам спонсора для эмиграции г-на Левина, который оказался благородным человеком и даже помогал нам материально, благотворительными посылками. По протекции Николаевского отец получил не только визу, но и стипендию от Фонда Форда, благодаря которой мои родители могли существовать первые годы в Америке.
Стипендия выплачивалась ежемесячно. Фонд оплатил также работу по переводу на английский язык фундаментальной монографии моего отца о советской исторической науке и историографии под названием «Русские историки и советское государство» (Russian Historians and the Soviet State). Книга эта вышла в свет только в 1962 году, уже после смерти отца, последовавшей 19 ноября 1958 года.
Всю свою жизнь в эмиграции, несмотря на угрозы и обвинения из Советской России, отец продолжал бороться с идеей коммунизма. Он написал большую историческую работу «Основы сталинизма», в которой доказывал утопичность попыток сталинистов переустройства мира на коммунистических принципах.
От моего брата Эрика никаких сведений мы не получали. Отец умер в неведении о его судьбе.
Только в 1960-х годах с помощью Красного Креста мы узнали о судьбе Эрика. Может быть, было даже и к лучшему, что отец не знал правды о его страданиях. В своей книге мой брат рассказывает о своих злоключениях и надеется, что найдутся люди, которые отнесутся к нему с сочувствием. Эрик пробыл 10 лет в каторжных лагерях на Колыме. Это совершенное чудо, что он остался жив и, сравнительно, здоров. Без Божьей помощи этого бы не произошло.
В воспоминаниях моего брата простым, понятным языком рассказано о фактах массового уничтожения людей, об ужасах, творившихся в лагерях. Этого нельзя забыть!
Сталин считал всех русских людей своими потенциальными врагами. Ведь каждый человек, который жил до революции, был свидетелем того, что жизнь до революции была лучше для всех классов общества.
Кто видел в советское время такие ярмарки, какие описывал Гоголь, где на огромных столах были разложены штуки ситца, из которых крестьянка могла выбрать материал себе по вкусу? Кто видел описанные у Лескова кабаки, в которые захаживали мужики и заказывали себе фаршированного гуся или жареного зайца? Где можно было купить удобную обувь, белье или простыни? После НЭПа все это исчезло. Но у людей были глаза и работала память. Вещи познаются сравнением...
«Хлеб можно было купить за 2 копейки... и ешь его, сколько тебе угодно». Конечно, все, кто это помнил, были потенциальными врагами... А как можно было заставить забыть весь народ? Только страхом. Все боялись, говорили шепотом или вообще не вспоминали... Лучше так, чем в лагере, в котором совсем уж плохо. Рабский неоплачиваемый труд... Наказание трудом... и каким трудом!..
Мой отец написал много статей и книг на эту тему. Всю свою жизнь он жил под страхом ареста и попадания в такие лагеря. То, чего он так боялся, произошло с его сыном Эриком, который по приговору получил 20 лет каторжных работ. После смерти Сталина по амнистии Н. С. Хрущева Эрик был освобожден, но ни в Киев, ни к своей прошлой жизни вернуться не смог.
Теперь Эрик живет в Германии. Советской власти больше нет, и у него есть возможность опубликовать свои воспоминания для того, «чтобы люди не забыли»...
А. К. Горман