Глава 15.

ИСКУШЕНИЕ КОММУНИЗМОМ

 

— Через искушение коммунизмом, как предсказал Достоевский, прошли многие, — так говорил Левкович, отвечая на мой вопрос о том, как он из БЕЛОГО САВЛА ПРЕВРАТИЛСЯ В КРАСНОГО ПАВЛА?

— Искушение «хлебом» здесь не самое главное. Оно для того «народа», о котором лицемерно твердил Крапивлянский.

Крестьяне мечтали о земле, но большевики никогда серьезно не думали ее им давать. Это не было в их интересах — создавать новых буржуев, да еще более цепких и заскорузлых, свободных от того интеллигентского налета, которым отличались старые.

Не думали серьезно большевики и о материальных выгодах для рабочих. Рабочий класс они называли «движущей силой революции». Он — ее живое оружие и, если угодно, ее пушечное мясо. «Диктатура пролетариата» не больше, как эффектная пропагандная формула.

Как только боевая стадия революции прекращается, «движущая сила» ее становится ненужной. Рабочему классу тогда отводится место, которое ему надлежит: место «непосредственных производителей», носителей рабочей силы и — не больше того.

О «союзниках» рабочего класса — крестьянах, ремесленниках, мелких торговцах и говорить нечего: все они обречены на «снос» — в переносном, а, когда это требуется, то и в прямом смысле.

Настоящим же вождем революции, диктатором, и в борьбе, и в конструктивной ее стадии является партия.

Партия — авангард или, точнее сказать, командующий штаб революции. Пусть она авангард рабочего класса, но состоит она не из рабочих.

Она состоит из отборных людей всех классов, ИЗ ЛУЧШИХ людей, то есть, другими словами, из аристократов.

 

Диктатура пролетариата на деле выходит диктатурой аристократии. Аристократы здесь, конечно, не в смысле выродившихся носителей громких фамилий — у нас, в России, ставших громкими по большей части из-за той или иной «подлости прославившей их отцов».

Аристократизм здесь определяется многими качествами: умом, волей, настойчивостью, а самое главное — умением не брезгать средствами для достижения своих целей, умением подчинять свое подленькое, гаденькое Я, то, что на интеллигентском языке называется сознательной и критически мыслящей личностью, интересам целого, задачам общественного строя, который будет основан на велениях разума и будет свободен от эксплуатации человека человеком.

Что хлеб? Конечно, в будущем обществе голодных не будет. В этом можно не сомневаться. Не будет и раздетых. И под мостами тоже никто ночевать не будет.

Но если бы это оказалось и не так, коммунисты все же не отказались бы бороться за это будущее: во-первых, потому, что это будущее неизбежно.

Ни бывшего, ни будущего никакие боги не устранят!

А, во-вторых, потому, что будущее, за которое они борются, во всяком случае, разумнее настоящего.

В этом и состоит ИСКУШЕНИЕ КОММУНИЗМОМ.

Разумность, научность и целесообразность нового общественного строя — это искушение для интеллигентов.

Но и крестьяне, борясь за землю, думают не столько о хлебе, сколько О СПРАВЕДЛИВОСТИ, О ВОССТАНОВЛЕНИИ СВОИХ ПРАВ. Из-за этого они и пошли на революцию. За один хлеб никто не стал бы умирать...

«Может быть, это и есть "новая вера", — развивал свои мысли Левкович. — Элементы веры здесь есть. Но вера это совсем не та, что служит основою всякой религии.

В чем конечный смысл религии? В том, чтобы поддерживать в человеке непосредственное и живое ощущение принадлежности его к какому-то единству и готовность ограничивать себя в интересах этого единства.

Это называется социальным чувством. На поповском языке это называется любовью и жертвенностью».

— Не забудьте, — прервал я его, — о чувстве благоговения перед святым, чего в вашей новой вере вы никогда не найдете.

 

— Может быть, — согласился Левкович, — но зачем и кому нужно это благоговение? Я хочу сказать о другом: всякая религия, в том числе и христианская, — это, в конечном счете, игра, и не больше того.

Игра в высшее знание, игра в искупление, игра в справедливость, игра в любовь к ближнему.

Помните вы уездного смотрителя у Куприна? Чем была для него его вера, когда он с воодушевлением или, как вы говорите, благоговением пел на клиросе в промежутках между двумя доносами на ближнего?

Посмотрите на все эти благоговейные лица в любой церкви во время богослужения! Только что все они выслушали который уже раз о жертвенной любви к ближнему. Только что им дали наглядным образом почувствовать свою причастность к самому высокому единству, которое может представить себе человек, приобщили их к источнику вечной святости.

Но попробовал бы кто-нибудь попросить у этой БЛАГОГОВЕЙНОЙ бабы чашку молока, или кусок хлеба...

— Да, — сказал я на это, — но они, по крайней мере, знают, как надо и как не надо поступать. Что по Божьи, а что не по Божьи.

— Ну, и что ж? Пусть знает, но голодному от этого не легче... Нет! Не будем ждать, пока в каком-то субъекте проснется совесть. Ее может у него и вовсе не быть. Мы ЗАСТАВИМ его поступать так, как он должен. Я знаю обычное выражение: в добровольном поступке больше ценности. Но что же делать, если люди не хотят быть гуманными добровольно? Пусть тогда будут такими в принудительном порядке.

Весь этот самый рабочий класс, это движущая сила и прочее там... Думаете, они стали бы работать на том пайке, который им дают, — а большего пока им дать не могут, — стали бы работать из одного только «сознательного отношения к труду» если бы их не принуждали к тому? — Так же маловероятно, как то, что старуха поделилась бы с голодным из-за одного благочестия. В том-то и разница между вами и нами: вы начинаете с того, чтобы изнутри переделать каждого отдельного человека, и вы ждете результатов вот уже многие, многие тысячи лет.

А мы, не надеясь ни на благоговение, ни на благочестие, не полагаемся даже и на «социальный инстинкт» или там «социальное чувство», создаем вместо того такие формы жизни,

 

при которых люди ОБЯЗАНЫ будут, не смогут поступить иначе, чем того требует общественный интерес.

Кто добровольно поедет работать в Арктику? Кто по доброй воле захочет работать под землей? Да еще так, как того требуют интересы родины?

Какой крестьянин вырвет у себя изо рта или изо рта своих детей кусок хлеба, чтобы добровольно отдать государству? А ведь кормить армию и горожан нужно. Добывать руду и уголь из-под земли тоже нужно. Что же нам остается тогда, кроме насилия? Нужна, конечно, и проповедь. Мы ею тоже пользуемся. Но мы не надеемся на то, что проповедями можно ЗАМЕНИТЬ СИЛУ.

Мы не обманываем ни себя, ни других.