С ПЫЛУ — НА МОРОЗ

То, что я не имел права остаться в Самарканде, было ясно — с номенклатуры меня не сняли. Оставалось рассчитывать на Инту. Однако все оказалось сложнее, чем мы предполагали. Власти приготовили нам новый сюрприз: ехать со мной на Север жене не разрешили. Выслана она была за меня, но мое освобождение не освобождало ее от ссылки.

В Самарканде жену знали и ценили многие. Подняли на ноги всех знакомых и знакомых в самых верхах, но добиться ничего не удалось. Такие дела не входили в компетенцию Самарканда. Оставалось попытаться действовать через Ташкент, но туда путь мне был закрыт: статья 39-я не допускала моего пребывания в столичном городе, за нарушение ее можно было вновь поплатиться свободой. В довершение всего мы все — и я, и жена, и дочка — заболели бруцеллезом и с высокой температурой попали в больницу.

И все же в Ташкент я поехал, прямо из больницы. Начальником Оперотдела Министерства оказалась женщина — интеллигентная, средних лет, хорошо одетая. Почти все время возле нас был ее адъютант, полковник в форме МВД. Несмотря на его присутствие, говорить с ней было легко, мы беседовали «на равных». Я все рассказал о себе. Она, видимо, понимала мое положение, но заявила мне, что освободить от поселения не может, это вправе сделать только тот, кто его назначил — Ленинград или уж центр, Москва. Она может лишь переменить место ссылки жены с Самарканда на Инту, а уже потом придется просить Ленинград о снятии высылки. Не видя другого выхода, я согласился.

В конце нашего свидания начальник Оперотдела спросила меня, знаю ли я, что не имею права тут быть. Я ответил коротко: «Знаю». Больше вопросов не было.

В больнице мы лежали в отдельной, семейной палате: мы трое и взятый из дома ежик. У меня: к бруцеллезу присоединилась тропическая малярия. Легче всего переносила болезнь дочка, у которой хватало сил ходить на другой конец города за лекарствами — общественного транспорта в то время в Самарканде не было.

Мы пролежали в больнице месяца полтора. Потом начали подготовку к отъезду. Немногое можно было взять с собой в поезд. Но не было порой и самого необходимого: одежды, обуви — ничего зимнего, а ехали мы ведь на дальний Север. Не хватало денег — заняли у знакомых, рассчитывая вернуть, когда я получу по бюллетеню. Трудно было с едой: хлебную карточку, по которой можно было в дороге получить хлеб, имел только я.

Выехали мы первого декабря. На вокзал шли по той же загородной дороге, раздетые, под ярким солнышком. В Инту прибыли двадцатого, нас встретил сорокаградусный мороз. Ехали с шестью пересадками в общих вагонах и с ночевками на вокзалах — на полу, впроголодь.

По прибытии на Инту я позвонил со станции начальнику Сангородка с просьбой прислать за нами сани — до Сангородка оставалось еще шесть километров. Он заявил, что дорога занесена снегом, и лошадь не пройдет. Поселок Инта со станцией соединялся местной веткой железной дороги, по которой с шахт на станцию возили уголь. Пришлось прождать целый день, пока удалось на открытой товарной платформе добраться до станции Предшахтная в двух километрах за Сангородком. Там я поместил своих в будку стрелочника, где было тепло, а сам отправился в Сангородок пешком за лошадью. Бежал в парусиновых туфлях при сорокаградусном морозе

Обморозил ноги. Лошадь, конечно, великолепно прошла.