ГЛАВА III

СЧАСТЛИВОЕ ДЕТСТВО

Однажды некий Инопланетянин, высадившись на Землю, спросил Землянина:

— А какова продолжительность жизни на Земле?

—Десять лет — последовал ответ.

— Позвольте — недоумевает инопланетянин, как же так? По нашим данным продолжительность жизни на Земле около 72 лет. Почему же десять?

— Очень просто — ответил Землянин. — Семь лет от рождения и до поступления в школу, и три года после выхода на пенсию.

Из подслушанного

Есть такая страна,

Названье которой — детство.

Там большие, большие

В июне растут тополя.

Там поет моя няня

Старые русские песни,

И живет молодая

Веселая мама моя.

Этим же летом 1921 года мы уехали из Ирбея, так как маму перевели в другое село под названием Устьянск, что стоит уже на север от железной дороги, в 40 километрах от г. Канска, на небольшой речке, под названием Усолка, которая впадает уже в Ангару. Больница представляла собой один, но добротный барак на каменном фундаменте и крытый железом, и в глубине больничного двора стоял тоже добротный дом для персонала на две квартиры. В одной половине, состоящей из кухни и двух комнат, и поселились мы с мамой и Груней. В другой же половине жил заведующий больницей Семен Николаевич Бобков.

Он был по образованию фельдшер, но в те времена был большой фигурой. Он был весьма начитан и у него было много книг, в том числе и "Жизнь животных" Брема. Эта книга была одной из первых, прочитанных мною на заре моих дней, и сейчас, на закате дней, я тоже люблю читать и перечитывать ее. Я погружаюсь при этом в простой и мудрый мир матери-природы, который так хорошо врачует нас от оплеух, преподносимых жизнью.

 

Уже темно, но спать еще не время,

Как хорошо читать по вечерам,

Я в первый раз открыл Альфреда Брэма,

Блуждаю по лесам и по горам.

Был у Семена Николаевича сын — мой сверстник Сева. Ясное дело, что мы с ним подружились чуть ли не в первый день моего приезда.

Мы вместе с ним активно занимались изучением окружающего нас мира. А мир был велик и интересен! На задах деревни протекала наша Усолка. Мы пошли туда, и видим на берегу стоит лодка. Что делать дальше — нам было ясно. Мы селив лодку и оттолкнулись от берега. Как только лодка закачалась на волнах — я страшно испугался и закричал. Сева же был посмелее меня. Он стал подгребать к берегу, но тут нас подстерегала другая опасность. Мирно пасшиеся на пригорке гуси, завидев нас, вытянули шеи, с шипеньем погнались за нами. Мы побежали что есть сил. Я страшно испугался и ревел. Да и как не испугаться преследующего нас чудовища, которое чуть не выше моего роста. Но надо сказать, что Сева оборонялся активно. Он на ходу сорвал с головы панаму и отмахивался от наседавшего гусака. Наконец мы оторвались от преследователей и оказались вне опасности. Домой мы возвращались не напрямик, а через кладбище, стоящее на косогоре. Сева не знал тогда, что через год он будет мирно почивать на этом кладбище.

Наступила осень 1921 года, где-то был голод, и люди мерли как мухи. У нас в Сибири сливочным маслом мазали тележные колеса. Отчетливо помню 7 ноября 21-го года. По главной улице идет колонна демонстрантов с красными флагами, с транспарантами. Грязь на улице непролазная, но люди, охваченные революционным энтузиазмом, смело месят эту грязь. На книге Брэма я тотчас же сделал зарисовку этой картины. Изобразил демонстрантов и на транспаранте воспроизвел лозунг: "Да здравствует 5 лет Советской власти".

Большую ценность имел в наше время этот рисунок, если бы он сохранился.

Демонстранты бойко пели революционные песни, из которых я запомнил слова:

"Чехо-эсэры идут на нас.

Троцкий издал боевой приказ".

После осени, как и полагается, наступила зима, долгая, холодная, с короткими днями, говорят, что счастлив человек, если он не замечает, зима ли сейчас на дворе или дето. Нас с Севой зима не очень удручала. Санки, снежки, снежные бабы заполняли наше время. А когда на улице темнело, то мы шли домой, где малиновыми углями пылала голландская печка, а на столе под зеленым абажуром горела керосиновая лампа. Мы рассматривали книжки с картинками. Это были то "Всеобщая история" Беллярминова для младших классов, с хорошими иллюстрациями, где история преподносилась в очень живой и попу-

 

тарной форме и, главным образом, как результат деятельности царей и героев, что, по-моему мнению, в значительной степени соответствует истине. Но больше всего радости нам доставлял Жюль Верн. Мама как-то привезла мне книгу "Дети капитана Гранта", и я ее длинными зимними вечерами много раз читал и перечитывал.

Не видно во льдах рассвета,

По джунглям слоны бегут,

В тугих парусах корвета

Все ветры морей ревут.

 

За то, что ты сделал краше

Страницами дерзких книг

Скромное детство наше,

Спасибо тебе, Старик!

Временами к нам на чашку чая приходила односельчанка наша, женщина лет 35. Звали ее Настя Махова, или просто по имени — Настя, как зовут всех безмужних женщин. Муж ее не сберег себя в пламени гражданской войны. Замордовали его то ли белые, то ли красные. А был он старателем на бадайбинских приисках. Настя была всегда молчалива и много курила. С хорошей жизни курить не будешь. Много позже мне как-то на глаза попалось четверостишие:

Папироска, друг мой тайный,

Как тебя мне не любить,

Не по прихоти случайной

Стали мы тебя курить.

Настя всегда ходила с вязаньем. Что-нибудь да вязала. А ведь известно, что вязанье лучше, чем бром, успокаивает наши нервы. Кроме того, Настя гадала. У нее была какая-то книга вроде как "Брюсов календарь", по которому она охотно гадала желающим. Гадают тоже не от хорошей жизни. Помню, у меня, просвещенного скептика, был случай, когда я прибегнул к услугам гадальщика, который наговорил мне кучу восхитительной чепухи, так что потом мне самому стало стыдно моей минутной слабости. Так вот, Настя обращается ко мне и говорит:

—Давай, Коля, я тебе погадаю, какая у тебя жена будет. Она погрузилась в страницы своей книги и потом объявила:

— У тебя будет жена и имя ее будет Фурия. — Я, мама, Груня, да и сама Настя при этом громко засмеялись. Потом я сказал:

— Но ведь таких имен, как Фурия, у русских не бывает. На это Настя ответила:

— Это не надо понимать буквально. Сейчас мы посмотрим, что значит Фурия. И она опять заглянула в свой "талмуд".

— Фурия, Коля, по-русски значит "Ведьма".

Мы все, сидящие за столом, снова громко рассмеялись.

 

Недотыкомка, которая в этот момент показалась в углу и которую никто не заметил, хрюкнула и тоже засмеялась.

"Но этого никто не слышал.

Будущее показало, что Настя Махова гадала очень верно. У какого же мужчины жена не ведьма? Таких нет. Ведьма — это снегурочка, освоившая смежную специальность.

Зимой того же года мой друг Сева заболел. У него оказался дифтерит. Нужно было срочно делать операцию, а хирурга в селе нет. Отек гортани нарастал молниеносно.

Ночью мама и Груня будят меня.

— Пойдем, Коля, к Севе. Он болеет.

Потом я слышу, что мама и Груня, переговариваясь между собой, употребляют слово, похожее на "огонь". Оказалось, это агония. У Севы агония.

Мы зашли в комнату Севы. Там стоял полумрак. Мать Севы стояла на коленях перед ликом Спасителя и беззвучно молилась. Семен Николаевич ставил Севе какие-то компрессы, потом снимал их. Сева, узнав меня, слабо усмехнулся. Он задыхался и ловил ртом воздух. Семен Николаевич в изнеможении опустился на стул, опустив голову на стол около лампы с зеленым абажуром, и зарыдал. Меня увели домой.

Этой же ночью мой друг Сева умер.

А спасти его было нетрудно. Нужно было сделать лишь маленький разрез горла ниже места поражения, и больной через минуту задышал бы нормально.

Севу похоронили на том кладбище, через которое мы часто ходили, чтобы не встретиться с агрессивными гусями.

Весной, когда зашумели ручьи, Семен Николаевич взял меня и мы пошли на кладбище. Он прихватил с собой топор. Над могилой Севы стояла наклонившаяся береза. Семен Николаевич сделал топором небольшую зарубку на березе, и из нее закапал березовый сок прямо на могилу Севы.

Мы с тобой дружили,

Неразлучны были,

Но ты превратился

В горсть холодной пыли.

 

Я же жив остался,

По свету блуждаю,

Кто из нас счастливей,

Право, я не знаю.

Но недолго живут печали в детском сердце. Наступило лето красное, а вместе с ним и новые радости.

Мама часто выезжала к какому-нибудь больному в соседнюю деревню и при хорошей погоде брала меня с собой.

Все эти поездки сливаются в моей памяти в один сплошной праздник. Представьте себе ясный, теплый, солнечный день. Небо высокое. Мы с мамой сидим на телеге. Лошадка то идет шажком, то, как гово-

 

рится, "плетется рысью как-нибудь". Торопиться-то ведь некуда. А дорога, по которой мы едем, ни какая-нибудь асфальтированная или, не дай бог, бетонная, а проселочная дорога — дорога "люкс". Сбоку бежит жеребеночек, этот милый, смешной дуралей, а с другой стороны бежит собака, какой-нибудь Черня или Жучка, высунув длинный язык, с которого каплями стекает слюна. Ведь жарко... Сзади к телеге прикреплено деревянное ведерко с дегтем. Колеса поскрипывают, лошадка пофыркивает, а я по сторонам посматриваю. А потом дорога идет через рожь или пшеницу и поодаль можно увидеть три сосны, как на картине Шишкина "Рожь".

Дорога покоем объята,

Мне детства сегодня так жаль,

По-прежнему нежно и свято

Люблю я российскую даль.

 

У желтого края откоса

Колосья топорщат усы,

Все громче воркуют колеса

При виде пшеничной красы.

 

Мне снова горько и сладко

В моем заповедном краю,

Привет тебе низкий, лошадка,

За белую гриву твою.

 

Я радуюсь каждому звуку,

Лошадка и впрямь хороша,

Колеса дорожную скуку

Жуют и жуют неспеша.

 

О, поле мое налитое,

Где рядом грустят провода,

Как детство мое золотое,

Нельзя позабыть никогда.

День на исходе. Скоро должны приехать в деревню, где нас ожидает ночлег. Вот попалось стадо овец, возвращающихся домой с пастбища. Откуда-то доносится грохот порожней телеги.

Краски вечернего неба,

Волны далекого звона,

Полосы пашен и хлеба,

Сонные воды затона.

 

Алые леса верхушки,

Старых ометов солома,

Стадо овец на опушке,

Все так родно и знакомо.

 

Грохот телеги порожней

С топотом конского бега,

Пыль под горой придорожной,

Близость жилья и ночлега,

 

Все так родно и знакомо,

Мирные избы и люди,

Ужин под окнами дома,

Квас в деревянной посуде.

 

Сено в повозке открытой,

Прохлады вечерняя свежесть,

Запах и дегтя, и жита,

Неба глубокого нежность.

 

Звездная ночь над полями,

Отдых и сладкая дрёма,

Крик дергачей за дворами,

Все так родно и знакомо.

 

Все так душе моей мило,

Только сказать я не вправе,

Где и когда это было —

В грезах моих или въяве.

Впереди видна поскотина. Поскотина — это изгородь, чтобы скот не выходил на поля. Здесь мне предстоит новое удовольствие. Я проворно соскакиваю с телеги и бегу вперед, чтобы открыть ворота поскотины и пропускаю лошадь. Потом столь же прилежно закрываю ворота, догоняю телегу, сажусь на свое место, и с нетерпением смотрю вперед. Раз проехали поскотину, то скоро должна показаться деревня. Действительно, вдали показалась деревня.

Солнце, ветер, поле —

Путь не очень дальний,

Голубые окна русских деревень,

Низенькие хаты смотрят беспечально

Покосился старый у избы плетень.

И вот мы приехали в деревню. Целая стая псов различного возраста и масти облаивает нас, но через минуту псы уже дружелюбно машут хвостами. Заходим в избу. Справа — огромная русская печь, занимающая чуть ли не половину кухни. Впереди — грубый, деревянный, некрасивый стол, вдоль стены — скамейки, а в углу над столом — Христос или еще какой-либо святой. Детишки забираются на полати и оттуда испуганно-любопытно смотрят на нас. Но вскоре я нахожу общий язык с ними, и мы играем в бабки или другие неизвестные современным детям деревенские игры.

Хорошие, незабываемые дни...

Но время идет. По стезе благополучия вращается земной шар. Наступила осень. Целые куски жизни напрочь выпали из памяти, но отдельные воспоминания необычайно красочные. Поздно вечером мы с мамой возвращаемся от каких-то знакомых, живших на краю села. Ночь темная, осенняя, грязь непролазная. Тьма египетская и тишина первозданная. Только изредка тишину нарушает далекий собачий лай. На горизонте чуть теплится полоска умирающей вечер-

 

ней зари, на фоне которой можно различить силуэт колодезного журавля, да в окнах деревенской церкви мерцают огоньки. Сегодня — какой-то праздник, и в церкви идет богослужение. Из темных домов с наглухо закрытыми ставнями порой доносится нестройное пение. Голоса по-преимуществу — женские, а точнее бабьи. Песни по содержанию — веселые, а голоса печальные. Да и как не печалиться? Мужиков-то нет. У кого с германской не пришел мужик, у кого с гражданской. А жизнь без мужика для бабы — все равно, что щи без соли. И поют они о журавлях, улетающих на юг, и о своем заплаканном счастье.

Журавель задремал у колодца,

Свечи жгут в деревянных церквах.

Поздно вечером песня поется

О летящих в Китай журавлях.

Не знаю, но почему-то этот темный осенний вечер отчетливо запечатлелся в моей памяти.

Ясное дело, что в те времена не было ни радио, ни телевизора. Книг тоже не читали, так как большинство было неграмотным. Как тогда боролись с самым большим несчастьем в человеческой жизни — скукой, я не знаю, но помню только, что на скуку тогда никто не жаловался. Долгими зимними вечерами собирались у кого-нибудь на посиделки и коротали время. И моя няня Груня тоже ходила на эти посиделки и брала меня с собой. Или же занимались гаданием, как молодые, так и старые.

На дворе не слышно вьюги,

Над землей туманный пар,

Уж давно вода остыла,

Смолк шумливый самовар.

 

А ребенок все играет,

Как хорош он при огне,

И кудрявая головка

Отразилась на стене.

 

Вот задумчивая няня

Со свечи нагар сняла,

Белокурого малютку

Ближе к свечке подвела.

 

— "Дай-ка ручки!" — Няня хочет

Посмотреть на их черты,

Что на пальчиках дорожки

Не кружками ль завиты?

 

Няня смотрит. Вот вздохнула...

— "Ничего, дитя мое!"

Вот заплакала — и плачет

Мальчик, глядя на нее.

Кроме посиделок и гаданий в зимнее время занимались спектаклями. Артисты были как местные, так и приезжие. Помню, как на заборе

 

висела такая афиша: "В воскресенье (такого-то числа) в помещении Волисполкома представлено будет

 

"ИЗГИБЫ ЖИЗНИ"

(жуткая драма в трех действиях с прологом)

Цена билета — полведра пшеницы;

Начало— как стемнеет.

 

По ходу действия героиню убивают, и она падает наземь, обливаясь кровью. Хозяйка квартиры, где остановились артисты, тоже была завзятая театралка. Она для имитации крови натерла свеклы и искусно, с помощью шприца, взятого у мамы, ввела этот сок в куриное яйцо, из которого так же искусно удалила желток и белок, и полученное таким образом "лже-яйцо" замаскировала в роскошной прическе героини. И когда свекольный сок разливается по лицу героини и она падает, то бабы в зрительном зале охают.

Помню январь 1924 года. Январь был холодный даже для Сибири. Слышим известие: "Умер Ленин". На главной улице против Волисполкома соорудили трибуну, с которой с длинными речами выступали местные активисты. Но самое интересное предстояло впереди. Там же, против Волисполкома, в две шеренги выстроили комсомольцев с винтовками, наведенными в темное небо, и трехкратный залп прорезал морозную тишину. Мы, мальчишки, бегаем вокруг да около и пристаем с вопросом: "Дяденька, а еще будут стрелять?" — "Идите отсюда, сорванцы!" — отвечают стрелки.

Мне исполнилось 10 лет, а я еще не ходил в школу и был до некоторой степени Митрофанушкой. В 10 лет я не мог определить время по часам, и чтобы узнать, когда придет мама на обед, я выбегал на двор посмотреть на солнышко. Если оно стоит против трубы на крыше соседнего дома, то это значит, что сейчас пополудни, и мама должна прийти. Читать я, правда, читал хорошо и, кроме того, был сведущ в географии, и был у меня к тому времени ряд нерешенных вопросов, которые мама, а тем более Груня, разрешить не могли. На мое счастье как-то раз приехал к нам из города учитель географии. Я постеснялся обратиться к нему с вопросом, но попросил маму выяснить интересующее меня обстоятельство, а именно: может ли лев ударом хвоста убить лошадь? Учитель географии сразу сообразил с кем он имеет дело и ответил обстоятельно на этот вопрос: "Специально, мальчик, этим он не занимается, но при случае, отчего бы и нет?" Ответом я был удовлетворен.

Как не сытно и спокойно было жить в Устьянске, однако меня надо было отдавать в школу, и стал вопрос о том, чтобы уезжать из этой глухомани.

Летом 1924 года мы переехали в стоящий на железной дороге город Канск.