В ПАМЯТЬ

о товарищах, павших смертью героев

в сионистском подполье советской России.

 

В ПАМЯТЬ

обо всех тех, кто погиб в концлагерях,

в изоляторах, в тюрьмах и ссылках.

 

В ПАМЯТЬ

о женских лагерях, составлявших часть большого

комплекса концентрационных лагерей на Колыме,

о месте, где погибли десятки тысяч заключенных,

в том числе и наши товарищи — узники Сиона.

 

В ПАМЯТЬ

о местечке Купель на Украине — месте,

где родилась Това Рубман, ныне Това Перельштейн,

автор этой книги.

 

ИЗ МЕСТЕЧКА В МОСКВУ

 

Купель — это маленькое местечко на Волынщине, на Украине. Слишком маленькое, чтобы его можно было найти на карте. В начале минувшего века на Украине было много таких местечек, населенных в основном евреями. Нацистская оккупация стерла с лица земли большую часть этих местечек вместе с их жителями; те, что остались, превратились в украинские села, в которых ничто не напоминает о евреях. Но для меня еврейское местечко Купель живо, потому что там мои корни. В этом местечке я родилась в 1912 году.

Как повсюду в бурные времена становления нового строя после революции и гражданской войны, в еврейских местечках на Украине и, в частности, в Купеле молодежь искала новые пути. Было ясно, что нет возврата к традиционной еврейской общине, где главными авторитетами были раввины. Шли споры о том, строить ли будущее в сотрудничестве с советской властью, принимать ли ее идеологию пролетарского интернационализма, вступать ли в комсомол — или оставаться верными сионизму, мечте о национальном доме в Эрец Исраэль, ивриту и еврейской религии.

Эти споры не обошли и мой родительский дом. Дедушка, человек очень религиозный, был кантором в синагоге; понятно, что он решительно возражал против "вольнодумства" молодежи. Мой отец был сионистом: в ранней молодости он мечтал о переселении в Эрец Исраэль, но после женитьбы оставил эти мечты. Я очень быстро сделала свой выбор: это было

 

сионистское движение "ха-Шомер ха-Цаир" (правое крыло)^*. Целью этого движения было создание в Палестине (так мы тогда называли Эрец Исраэль) нового общества, основанного на принципах социализма и производительного труда. Члены нашего движения создавали группы "ахшара"^**, где еврейская молодежь занималась спортом и приучалась к физическому труду, особенно земледельческому, чтобы быть готовой к такому труду в Палестине. "В здоровом теле здоровый дух" — таков был девиз движения.

Все это я впитала с детства, но официально меня приняли в ряды "ха-Шомер ха-Цаир" только в 1929 году, потому что я была маленького роста и выглядела моложе своих лет. В те годы советские власти усиленно насаждали единую коммунистическую идеологию и враждебно относились к сионизму во всех его видах, поэтому наше движение действовало в глубоком подполье. Руководящий центр российской части "ха-Шомер ха-Цаир" находился в Москве и носил название "Г)гуд" ("Батальон"). Ячейки движения в городах и маленьких местечках посылали в "Гдуд" своих представителей, из числа тех, которые считались самыми преданными и надежными. Меня ячей-

 

ка нашего местечка послала в Москву в 1932 году. Своим домашним я сказала, что еду учиться.

В возрасте девятнадцати лет, имея за плечами семилетнее образование на украинском языке и в руках — чемоданчик, сколоченный из кусков фанеры, двинулась я в путь. Все казалось мне романтичным, я была горда доверием, оказанным мне местной ячейкой Купеля. Манила Москва, предмет мечтаний еврейской молодежи из местечек. Но путь туда оказался вовсе не романтичным.

Впервые в жизни я увидела железную дорогу. Пути были забиты, составов не хватало, и я долго сидела на маленькой станции Войтовцы, прежде чем сумела попасть на поезд. Шум и столпотворение, люди с узлами и чемоданами, которые буквально штурмовали входы в вагоны и висели на подножках, — все это меня ошеломило. Вместе с другими, не сумевшими пробраться в нормальный пассажирский вагон, я вскарабкалась на крышу товарного вагона, груженного углем. В Москву приехала вся черная, запорошенная угольной пылью. Когда я вошла в трамвай, все женщины шарахнулись от меня: торчавшие из чемодана гвозди грозили порвать их шелковые чулки. Такие чулки были тогда дорогими, не каждая могла позволить себе такую роскошь.

Встретил меня член "Гдуда" Йосеф (так его звали в тот момент, когда мы с ним познакомились). Он был членом центрального комитета "ха-Шомер ха-Цаир" и в целях конспирации неоднократно менял свое имя. Это был веселый, жизнерадостный молодой парень и очень преданный товарищ. Глядя на него, никто не мог бы себе представить, какой тяжелой и опасной работой он занимается.

С вокзала Йосеф отвез меня в коммуну нашего движения, находившуюся на пригородной станции Кунцево. Там я несколько привела себя в порядок и переночевала, а наутро мы с ним вновь встретились. Он объяснил мне в общих чертах, как действует дви-

 

жение в Москве и каковы мои обязанности. Члены "ха-Шомер ха-Цаир", или "шомрим" ("стражи"), как мы себя называли, жили в коммунах, большей частью на окраинах Москвы, как бы на дачах, работали и учились. Меня Йосеф отвез на станцию Одинцово, в коммуну, которая состояла из четырех человек. Две коммунарки оказались моими землячками. Они прибыли в Москву на несколько лет раньше меня и уже были опытными "гдудианками" (так называли себя девушки-коммунарки).

Лиза Сигаль к моменту моего прибытия успела закончить курсы поваров и устроиться на работу в столовой какого-то завода. Работать на таком "ответственном" посту в те тяжелые годы, когда в России десятки тысяч людей умирали с голоду, было очень важно, это считалось достижением для членов коммуны.

Маня Мандлер окончила курсы бухгалтеров. Поскольку в те годы все кричали о ведущей роли рабочего класса, да и наша идеология превозносила физический труд, она как служащая чувствовала себя неудобно. Через некоторое время она покинула Москву и переехала в Одессу.

Маня Штереншис приехала из Проскурова (ныне Хмельницкий). Она окончила курсы полировщиков и работала на заводе. С ней вместе я прошла значительную часть тернистого пути, который в те дни только начинался.

Каждому "шомеру" было дано задание овладеть какой-нибудь практической специальностью и после этого продолжать учиться, чтобы по прибытии в Палестину быть нужными специалистами и собственными руками строить еврейское государство. Наше движение выступало за равные права и обязанности мужчин и женщин. Поэтому все наши девушки учились в профессиональных школах и приобретали рабочие профессии. Я поступила на курсы токарей при авиационном заводе.

 

Все доходы членов коммуны — зарплата работающих и стипендии учащихся — поступали в общую кассу, из которой каждый получал ежедневно определенную сумму на расходы. Приходилось также поддерживать тех товарищей, которые были на учете в ОГПУ и по этой причине не могли устроиться на работу.

Жилось нам в коммуне тяжело, но интересно. По вечерам приходили товарищи из центра, Йосеф (Борис) и Абраша дер Купенер (так его называли в кругах движения, хотя его фамилия была Гринберг). Они читали нам лекции о сионизме, приносили письма от товарищей из Палестины, от ссыльных и от "шомрим", оставшихся в еврейских местечках. В глазах окружающих мы были просто студентами. Иногда мы ходили на вечеринки местной молодежи и на танцы.

Наша квартира в Одинцово представляла собой летнюю дачу, и осенью нам пришлось переехать в другое место. Новое пристанище находилось на пригородной станции по Павелецкой дороге, в поселке Ям. Я попала в коммуну из трех человек, в которую входили кроме меня Гриша Сигаль и Абраша Гринберг. В то время в России еще не было паспортной системы, и по справке, полученной в сельсовете Купеля, Гришу прописали как моего брата. Фактически мы почти не встречались. Моя работа была трехсменной; после второй смены я боялась возвращаться домой, поэтому менялась с другими и работала чаще всего в ночные смены. Гриша и Абраша уже были на заметке у ОГПУ и старались не находиться вместе.

Однажды меня вызвал Йосеф и сообщил неприятную новость. Оказалось, что Гриша оставил в камере хранения вокзала посылку на мое имя. В последнее время он часто менял место жительства и переодевался, чтобы запутать агентов ОГПУ, и в результате такой бродячей жизни он оставил квитанцию на получение посылки в каких-то брюках и за-

 

был о ней. Пока ее нашли, посылка пролежала в камере хранения целый месяц. Теперь мне надлежало отправиться на вокзал и попытаться получить ее. Это было очень опасно; Йосеф оценивал в 95 процентов вероятность того, что власти знают о посылке, но считал, что даже при 5-процентном шансе на успех стоит рискнуть, потому что в посылке содержатся очень важные материалы, которые нужны нашим товарищам в еврейских местечках на Украине.

Я была счастлива, что организация доверила мне такое важное дело, и, разумеется, тут же согласилась отправиться за посылкой. Йосеф дал мне наставления, как вести себя в случае ареста. В 1933 году за принадлежность к сионистской организации людей приговаривали к трем годам ссылки. На допросах во время следствия мне велено было говорить только два слова: "не знаю". Но после вынесения приговора и особенно после прибытия на место ссылки я должна сказать, кто я, к какой организации принадлежу и каковы мои политические убеждения.

В тот же день я оставила квартиру в поселке Ям и переехала в коммуну, в которой жил Йосеф (Борис Гинзбург) с женой Дорой. Наши опасения оправдались: власти знали о посылке с "подрывными материалами" и следили, кто за ней приедет. На вокзале ко мне отнеслись подчеркнуто любезно, велели минуточку подождать, а затем появились агенты ОПТУ, посадили меня в машину и отправили прямо на Лубянку.

В машине я чувствовала себя неудобно и беспокойно озиралась, но конвойный мне сказал: "Не бойся, еще не было случая, чтобы из этой машины кто-то выпал". Я вспомнила эти слова в 1935 году, когда было сообщено, что свидетель по делу об убийстве Кирова выпал из милицейской машины и разбился. С того солнечного октябрьского дня в Москве начался для меня тернистый путь, который продолжался двадцать лет.