ТАШКЕНТ
Весной 1933 года нас доставили на "законное" место нашей ссылки — в Ташкент. В ОГПУ Ташкента нас приняли как настоящих политических заключенных. Дали увеличенный хлебный паек, пачку махорки и пособие в размере 6 рублей. Такое пособие получали люди всех политических партий, за исключением троцкистов, которым давали 15 рублей. В те годы они еще не считались "врагами народа", их называли "заблуждающимися товарищами".
Ташкент, как и Алма-Ата, был переполнен ссыльными, членами разных партий. Следователь дал нам адрес квартиры, где жили сионисты. Это была группа из трех членов "ха-Шомер ха-Цаир"; жили они коммуной в старой части города. Мы с Маней сняли комнату по соседству с ними. К нам присоединилась еще одна "шомерка" по имени Хая Фурман. Все мы до ареста были членами "Гдуда" в Москве и решили в Ташкенте жить так же, как жили там — коммуной. Вот имена членов нашей коммуны: Моше Лемперт, Яша Пичкарь, Авраам Гальперин, Хая Фурман, Това Рубман и Маня Штереншис.
У нас, девушек коммуны, была большая комната, и вскоре она превратилась в клуб, где собирались не только товарищи из "ха-Шомер ха-Цаир", но и члены других сионистских партий, правые и левые, молодые и постарше. Все вечера проходили очень интересно. Материальное положение коммуны было тяжелым: мы с Маней первое время не работали; Авраам Гальперин, которого мы называли Авреймэле, и Яша Пичкарь были служащими и получали паек в
триста граммов хлеба. Выручал только Моше Лемперт: он имел рабочий паек, работал на складе милиции и приносил оттуда немного продуктов.
К сожалению, мы с Маней ввиду молодости и неопытности не заметили, что Хая живет с нами в роли "наседки" от ОГПУ. На протяжении всех трех лет жизни в коммуне она притворялась больной и не работала. Были и другие вещи, которые могли вызвать подозрение: она часто ездила "лечиться" в дома отдыха и в санатории; такими привилегиями не пользовались другие ссыльные. Но нас это почему-то не насторожило.
Правда вышла наружу в 1937 году, во время большого процесса, который велся в Ташкенте против сионистов и артистов еврейского театра. Во время допроса Яши Пичкаря ему устроили очную ставку с Хаей, и она дала показания против него и других коммунаров. Стало ясно, что все эти годы она жила за счет коммуны и работала в ОГПУ. Как мы узнали позднее от ее родственников, живущих в Израиле, она осталась в Ташкенте и к старости совсем ослепла.
Весной и летом 1933 года положение в Ташкенте было очень тяжелым. Город наводнили десятки тысяч приезжих из украинских и белорусских деревень, где проводились "раскулачивание" крестьян и изъятие "хлебных излишков" (на деле это не были "излишки", уполномоченные забирали у крестьян все зерно, не оставляя им даже запаса на семена). Во многих деревнях вымерло все население, даже собаки живой не осталось. Весной туда приехали коммунисты и организовали похороны умерших.
Кто мог, тот старался выбраться из районов голода в более "хлебные" места. Ташкент не в состоянии был дать приют такой массе беженцев, поэтому многие из них жили на улицах под открытым небом. Работы для всех не было, и бежавшие от голода на Украине умирали от голода в Ташкенте. По утрам милицейские машины объезжали улицы и подбирали с тротуаров трупы стариков и детей, умерших ночью.
Когда мы с Маней пришли на биржу труда с нашими документами ссыльных, то нам, естественно, ответили, что работы нет. Мы обратились в ОГПУ и, когда там тоже отказались помочь, решили объявить голодовку, уселись в помещении и не уходили. Так продолжалось несколько дней. В начале апреля мы получили работу по очистке города к празднику 1 мая, а наши дела передали новому следователю, который, кстати, был евреем. Ознакомившись с моим делом, он стал очень серьезным и даже строгим. Посмотрел на меня и раздраженно спросил:
— Что ты натворила, черт побери?
Я ответила ему, как меня учили в "Гдуде":
— Я ничего не натворила. Я член движения "ха-Шомер ха-Цаир". Единственное, чего я хочу — уехать в Палестину, строить там наш национальный еврейский дом.
— Многие хотят ехать в Палестину, но не кричат об этом в полный голос, — сказал следователь. — Ты поплатишься за это дорогой ценой!
Я не поняла, почему следователь сердится: жалеет ли меня, зная, что мне предстоит, или сам хочет уехать в Палестину, но боится сказать об этом в полный голос. Но я поняла в эту минуту, что имел в виду Йосеф, давая мне наказ перед моей поездкой на вокзал для получения посылки: "Если хочешь оставаться активным членом нашего движения, то после вынесения приговора ты всякий раз должна объявлять, что являешься членом "ха-Шомер ха-Цаир". Кричать об этом в полный голос — в этом и заключается теперь главная наша работа".
Три раза меня арестовывали, и каждый раз я начинала свои показания перед следователями заявлением: "Я член правого крыла движения "ха-Шомер ха-Цаир" с 1929 года. Я хочу уехать в Палестину. Контрреволюционной деятельностью не занималась, от своих убеждений не отказываюсь".
Эта декларация стала своего рода присягой для каждого товарища в подполье. Этими словами начинали свои показания на допросах матери с детьми на руках, которые знали, что с точки зрения властей дети после года уже считаются "большими", их отделяют от матерей и забирают в детские дома. Так же вели себя и товарищи, которым грозила смертная казнь.
Уборка города оказалась срочной и тяжелой работой. Мы красили ограды парков, подметали улицы, убирали мусор, скопившийся во дворах и подъездах, и выполняли другие работы. Каждый день нам выдавали рабочий паек в счет зарплаты. Мы надеялись, что при расчете получим приличную сумму; так нам обещали, поэтому мы очень старались. На работу ходили пешком, денег на трамвай у нас не было. Рабочий день начинался в 5.00 утра и заканчивался в 19.00. В конце месяца нам выдали буквально копейки. По сути дела, мы работали весь ме-
сяц только за шестьсот граммов хлеба в день, причем стоимость хлеба удержали из нашей зарплаты. Было ясно, что нас обманули, но не к кому было обратиться с просьбой защитить наши интересы.
После праздника мы вновь оказались безработными, беспомощными и голодными. Затем один из наших товарищей, Исраэль Глузман, работавший прорабом на стройке, согласился взять нас на свой объект в качестве подсобниц. Работая на строительстве завода автомобильных шин, мы получали увеличенный паек — девятьсот граммов хлеба. В специальном ларьке для рабочих можно было купить селедку и некоторые другие дефицитные продукты.
Несмотря на тяжелую работу и скудное питание, мы жили полноценной и интересной жизнью.