СЕМЬЯ ДЕРЕВИЦКИХ И САХНИН

Во дворе дома, где располагалась наша коммуна, проживало семейство Деревицких — мать с сыном и дочерью. Происходила эта семья из Жмеринки. Это была сионистская семья; двое из четырех ее детей уехали в Эрец Исраэль еще до того, как в СССР начались гонения на сионистов. В начале тридцатых годов мать семейства, которая оставалась в Жмеринке, подала прошение о выезде в Эрец Исраэль к сыновьям согласно закону о воссоединении семей. В 1936 году она приехала в Ташкент, где оставшиеся двое ее детей, Мася и Яша, отбывали ссылку, и вместе они ждали ответа на прошение. Мася обратилась к Екатерине Пешковой с просьбой добиться для нее разрешения на "замену".

Жмеринка представляла собой небольшой городок на Украине, почти полностью населенный евреями. Среди жителей Жмеринки было очень развито сионистское движение. Многие выходцы из Жмеринки стали жертвами репрессий советских властей. Во время второй мировой войны и немецкой оккупации Жмеринку заняло румынское подразделение — к счастью для еврейских жителей города, которые остались живы, в отличие от евреев из других мест, которых немцы расстреливали поголовно, даже детей.

Мася Деревицкая еще в Жмеринке стала членом организации ЕвСМ ("Еврейская сионистская молодежь"). Это была организация правого толка с несоциалистической идеологией. Мася работала от имени организации инструктором среди молодежи в Жме-

ринке и в соседних еврейских местечках. В первый раз ее арестовали в 1926 году, но ввиду несовершеннолетия вскоре освободили. После этого она покинула Жмеринку и поехала в Москву, где вступила в "Гдуд".

В 1927 году агентам ОГПУ удалось разнюхать, что проводится большое собрание "шомрим" с участием делегатов из местечек. Все участники собрания были арестованы, в том числе и Мася. В 1928 году решением Особого совещания она была приговорена к трем годам ссылки в Фергану, в Средней Азии. Когда срок подошел к концу, ей добавили без суда еще "порцию". Так было несколько раз. После нескольких сроков ссылки она получила "замену" и прибыла в Эрец Исраэль.

В двадцатых и начале тридцатых годов "замена" практиковалась в отношении членов сионистских организаций довольно часто и была, разумеется, благом для тех, кому удавалось ее добиться. Смысл замены" заключался в том, что власти, вместо того, чтобы возиться с "перевоспитанием" членов сионистских организаций, заменяли некоторым из них

ссылку в Сибирь или заключение высылкой из СССР. Для сионистов это означало возможность уехать в Палестину. Товарищи, получившие "замену", избавились от ужасов советских ГУЛАГов и приняли активное участие в работе по созданию еврейского государства и его защите.

Из четверых детей семьи Деревицких испил горькую чашу до дна только брат Маси, Яша, принадлежавший, как и я, к правому крылу движения "ха-Шомер ха-Цаир". В 1931 году Яша жил в Москве и был руководителем городской ячейки нашего движения. Во время собрания с участием делегатов из местечек он был арестован вместе со всеми присутствующими. Собрание проходило на квартире у Миши Харушкина, члена организации "Гехолуц"^*. Чтобы избавить Мишу от неприятностей, Яша заявил, что все материалы, которые агенты ОГПУ захватили при аресте, принадлежат ему. Решением Особого совещания он был приговорен к трем годам политизолятора в челябинской тюрьме, а по окончании этого срока — к трем годам ссылки в Ташкент.

Когда Яша вернулся в Ташкент после тюремного заключения, мы обнаружили, что он попал под влияние социал-демократов, с которыми сидел в одной камере. На собраниях в нашем клубе он готов был спорить до утра, утверждая, что мы должны активно бороться против советской власти.

Как уже упоминалось выше, в 1937 году в Ташкенте начался суровый процесс против "врагов народа" — сионистов и якобы вовлеченных ими в "под-

рывную деятельность актеров еврейского театра на идише. Яша Деревицкий и Яша Пичкарь были главными подсудимыми на этом процессе; их приговорили к десяти годам заключения в исправительно-трудовом лагере на Колыме. Сначала Деревицкий работал на золотых приисках в южной части Колымы, в лагере Ортукан, а в 1949 году, когда срок его заключения закончился, его сослали в крайнюю северную часть Колымы, где его зарезали уголовные заключенные.

Неподалеку от нас жили два молодых человека, которые были частыми посетителями нашего клуба. Один из них, Абраша Сахнин, был членом ЕвСМ. Уроженец Полтавы и видный активист своей организации, он в 1925 году, в возрасте двадцати лет, участвовал в ее съезде, на котором произошел раскол: от ЕвСМ откололась левая ветвь, назвавшая себя ЕвТСМ ("Еврейская трудовая сионистская молодежь"). Сахнин остался в ЕвСМ и в 1926 году был делегатом второго съезда этой партии, проходившего в Ленинграде. Все делегаты съезда были арестованы и вдобавок ко всему оказали сопротивление при аресте; в числе сопротивлявшихся был и Сахнин. Из Ленинграда всех арестованных отправили прямо на Лубянку. После длительного следствия Сахнин был переведен в Бутырки и решением Особого совещания приговорен к трем годам политизолятора в Челябинске. За этим приговором последовали три срока ссылки — в Уральск, Ташауз, Андижан и Ташкент. В Ташкенте он женился на Масе Деревицкой и в 1936 году, когда она получила "замену", вместе с ней уехал в Эрец Исраэль (ему дали разрешение как ее мужу). Он много и плодотворно работал в стране и несколько лет занимал пост заместителя мэра Хайфы.

Вечера в нашем клубе посещали также Юзик Познанский, член левого крыла движения "ха-Шо-Мер ха-Цаир", Броня Кантор, член движения "Дрор"

("Свобода")^*, и группа членов движения ЦС^** ("Сионисты-социалисты"). Последние были уже семейными людьми и имели детей. Моше Лемперт, бывало, приносил сто граммов конфет "подушечек", и с каждой такой "подушечкой" мы пили несколько стаканов чаю. Ответственной за заварку чая была Маня Штереншис. Настоящего чая, разумеется, не было, и, чтобы придать кипятку цвет чая, его настаивали на подгорелых хлебных корочках или каких-нибудь травах.

После чаепития начиналась дискуссия. О чем мы спорили? Главной темой была идеология сионизма: обсуждение различных уклонов в ней, споры между

правыми и левыми о том, каким должно быть еврейское государство и кто должен руководить его строительством. Другой темой было отношение к событиям в мире и к происходящему в Союзе. Много слов посвящалось нашим задачам в подполье в России.

Когда речь заходила о положении в мире, в центре внимания стояли события в Германии. Уже тогда мы подозревали, что Гитлер захватит власть, установит нацистский режим и будет готовиться к войне. Спорили о том, как западные демократические государства должны относиться к нацистской опасности. Масштабов предстоящей еврейскому народу катастрофы никто, разумеется, не предвидел.

Большое место в наших дискуссиях занимала литература. Мы с жаром обсуждали произведения модных в то время писателей и поэтов — Есенина, Блока, Маяковского. Но, как сионисты, мы не упускали из виду нашу главную цель и спорили о том, каким путем следует добиваться ее достижения. Обсуждалось отношение советской власти к сионистам в стране и во всем мире.

В 1934 году экономическое положение в Союзе несколько улучшилось, появились коммерческие магазины, в которых можно было купить хлеб без карточек, соленую рыбу и другие продукты. Однажды мы организовали настоящий праздник, купили большую рыбу, из которой Маня сделала "гефилте фиш", и пригласили всех товарищей. Сварили целое ведро кукурузы, заварили настоящий чай — прямо-таки буржуазный пир. Поводом для этого пира была подача заявления Екатерине Пешковой от имени всей коммуны с просьбой заменить нам ссылку на высылку в Эрец Исраэль.

Старшие товарищи возражали против этого плана, говорили, что эта затея может принести нам неприятности и даже повлечь за собой аресты. Молодые смеялись. Спор продолжался до утра, и я не помню, чем он закончился.

Надо сказать, что Пешкова, жена знаменитого пролетарского писателя Максима Горького, к которому власти благоволили, помогла многим преследуемым, в том числе и сионистам, выехать за границу. Она была в те годы единственным адресом, куда можно было обратиться с подобной просьбой. Разумеется, сама она решений не принимала, а лишь ходатайствовала за подателей прошений перед властями, и даже в суровые годы "больших чисток" ей не всегда отказывали. Многие ветераны еврейского ишува в Эрец Исраэль обязаны жизнью этой замечательной женщине.

Первым из группы ссыльных в Ташкенте получил "замену" Гельман, член организации "Гехолуц". Следующими были Мася Деревицкая и ее муж Абраша Сахнин.

В 1934 году в Ташкенте вспыхнула эпидемия тифа. Несколько наших товарищей, в том числе и Маня, заболели и нуждались в помощи. Старшие, жившие семьями, относились к коммуне с большим уважением и помогали нам чем могли. Благодаря их помощи Маня выжила, но были и смертные случаи.

Без помощи старших наши дела были бы плохи, потому что коммуна была бедна. Жизнь коммунаров резко отличалась от жизни старших товарищей, которые жили в отдельных квартирах, почти все имели высшее образование и занимали хорошие посты: среди них были врачи, судьи, финансисты, главные бухгалтера предприятий и т. д. У всех были дети, поэтому в делах, касающихся участия в движении, они были гораздо осторожнее нас.

Иногда они приглашали коммунаров к себе домой. Нас поражали их хорошо обставленные квартиры с дорогой мебелью, коврами и картинами; они угощали нас вкусными вещами. Им было что терять. Мы же, холостяки, жили впроголодь, но были молоды и свободны. Всякий раз, побывав в гостях у старших товарищей, мы после этого обращались к Авреймэле Гальперину с вопросом: правильно ли живем? Ответ всегда был один и тот же: "Мы молоды и должны оставаться свободными, если хотим продолжать работать в подполье. Семейная жизнь мешает работе, заставляет человека думать о мелких вещах своего быта".

Работа на стройке соответствовала нашей идеологии: ведь строители — это "настоящие пролетарии". Но одно дело идеология, а другое дело силы — их для этой работы не хватало. Работа была очень тяжелая, а зарплата низкая. Правда, мы получали вместе кило восемьсот граммов хлеба в день, но, как уже упоминалось, с нами жила Хая, которая не работала. Денег на покупку других продуктов, кроме хлеба, у нас не было, и зачастую мы просто голодали. Одежда износилась, но особенно плохо обстояло дело с обувью: она развалилась, и какое-то время мы работали босыми. Маня сшила нам обеим тапочки из полотенца, но это плохо помогало: ноги у нас покрылись язвами от цемента и строительного раствора. Летом мы страдали от жары и особенно от жажды, потому что воду брали из арыков, она была грязной, и ее нужно было кипятить, а в наших условиях, на работе, делать это было невозможно. И Маня, и я стали все чаще болеть, и не оставалось ничего другого, как искать выхода из этого положения.

Кто ищет, тот всегда найдет, как пели тогда в популярной советской песне. У меня был дядя, который жил в Канаде; от родителей я получила его адрес и обратилась к нему с просьбой о помощи. В один из дней мне сообщили, что в "Торгсин" посту-

пило двадцать долларов на мое имя. В магазине "Торгсина" за валюту можно было получить что угодно — и продукты, и одежду, причем по очень низким ценам. Советским гражданам запрещено было получать валюту наличными от зарубежных родственников, но правительство очень нуждалось в долларах, и было заинтересовано в том, чтобы их присылали. Поэтому оно создало сеть магазинов под названием "Торгсин"; доллары, присылаемые родственниками, направлялись прямо в местный финотдел, который посылал сообщение об этом в один из таких магазинов. Там на имя адресата долларов открывали счет в размере поступившей суммы, и он мог покупать товары.

За свои двадцать долларов, полученные от дяди, я накупила хлеба, сахара, молока, чая для всей коммуны, и еще остались деньги на покупку продуктов на протяжении нескольких месяцев. Это идеальное положение дало мне и Мане возможность сменить профессию: с помощью старших товарищей мы научились основам счетоводства. В те годы в Ташкенте был большой спрос на счетоводов и бухгалтеров. Почти все политические ссыльные с течением времени превратились в счетных работников и очень преуспели на этом поприще.