КОЛЫМА

Колыма представляет собой полуостров Охотского моря, расположенный близко к Аляске. На суше полуостров граничит с северной частью Якутии; это обширная территория тундры, покрытая болотами, через которые ни одному человеку не удалось пройти. Колыму называли "островом смерти" среди моря крови и слез. Десятки тысяч людей были уничтожены в этом зловещем месте без закона и суда.

Свое название Колыма получила по имени большой реки, протекающей в тех местах. Вода в этой реке такая чистая и прозрачная, что видно не только дно, но даже цвет воды впадающих в нее притоков. На Колыме очень много рек: Сеймчан, Таскан, Эль-ген, Ортукан и другие. Есть здесь и горы, богатые полезными ископаемыми: золотом, медью, ураном; есть дремучие леса со столетними деревьями, которых не касалась рука человека; есть и равнины, где земли пригодны для сельского хозяйства.

Колыма разделена на несколько лагерных управлений, каждое из которых имело свою "столицу". Центр северного управления носил название Ягодное; центром южного управления был поселок Ортукан, а западного — Хатанах. У каждого управления был свой начальник и свой аппарат служащих. На всей территории Колымы имелись месторождения золота, и для добычи его требовалось много рабочих рук.

Ежов загнал в 1937 году на Колыму десятки тысяч рабов для работы в угольных и урановых шахтах и на добыче золота. Очистные сооружения золо-

тых приисков строились вблизи рек; туда привозили золотоносный песок, добытый в карьерах на всей территории Колымы, и промывали его. Бараки заключенных тоже располагались близко к местам работы.

Первые политические заключенные, доставленные на Колыму, — это были "настоящие троцкисты", то есть люди, которые в 1927 году голосовали за Троцкого. Сначала им было очень трудно, но со временем они привыкли к суровому климату, обзавелись семьями, подружились с заключенными "бытовиками", построили себе дома и вели образ жизни, мало чем отличающийся от вольного поселения.

В 1935 году в лагеря стали прибывать политические заключенные другой категории — члены ВКП(б) и служащие государственного аппарата, арестованные после убийства Кирова. Эти люди не знали, за что их подвергли такому тяжелому наказанию. Вместе с троцкистами они составляли к моменту нашего прибытия большинство населения лагерей.

Начальник всего комплекса лагерей Колымы, латыш Берзин, был человеком либеральным и проявлял человечное отношение к заключенным. Материальное положение обитателей лагерей было неплохим: они поддерживали связи с коренными жителями, научились у них искусству охоты и рыбной ловли и обеспечивали себя мясом и рыбой.

В 1937 году всему этому сравнительному благополучию одним махом был положен конец. Ежов объявил Берзина "врагом народа"; его судили и приговорили к расстрелу. На место Берзина назначили Гаранина и Павлова, жестоких и бессердечных палачей. Под их руководством условия содержания заключенных изменились до неузнаваемости. Первым Шагом новых начальников было разделение семей троцкистов: мужчин поместили в один лагерь, а их Жен и детей — в другой. Мужчины в знак протеста объявили голодовку, и лагерные власти истолковали

это как дополнительный пример "подрывной деятельности". В одну ночь всех "предателей", то есть зачинщиков голодовки, расстреляли. Их жен и детей заперли в бараке, который стоял в центре лагеря в Магадане, главном городе Колымы. Жен тоже приговорили к смертной казни; каждую ночь приходили и уводили нескольких женщин. Дети плакали, матери проклинали конвоиров, те били несчастных — и все это на глазах у остальных заключенных, с ужасом ожидавших своей очереди.

В палатке этих несчастных матерей был один большой мальчик, лет семи, понимавший все, что происходит. Каждую ночь, когда приходили охранники, чтобы увести очередную группу женщин, он громко плакал и кричал: "Вы убили моего отца и теперь хотите убить мою маму? Убейте сначала меня!" После того как расстреляли его мать, пришли за ним, чтобы увести в детдом. Мальчик сопротивлялся, разделся догола и все время твердил одно и то же: "Вы убили моего отца и мою мать, убейте же и меня. Я хочу умереть!"

Воровки и проститутки, которым поручили уход за детьми в детдоме, проклинали этого мальчика: "Жиденок проклятый, как родился троцкистом, так и не дает никому покоя". В конце концов его перевели в другой детдом, далеко от Магадана, и о его дальнейшей судьбе я ничего не знаю.

Нас привезли на Колыму в период "царствования" Гаранина. Сначала всех поместили в транзитный лагерь в Магадане, а оттуда рассылали партиями по лагерям, разбросанным по всему полуострову. В Магадане я встретила Малку Эсриг; она жила в бараке, где находились матери с детьми. Поскольку ее ребенок считался уже большим (старше года), она знала, что их ожидает разлука: его заберут и отдадут в детский дом, а ее отправят этапом в лагерь. Ее муж Нусик Бергер тоже был где-то здесь и работал на золотых приисках, но где именно, она не знала.

Малка поделилась со мной тем, что успела узнать о происходящем в лагере, и дала несколько советов, как себя вести. По ее словам, сотрудники "органов" по ночам приходят в бараки и выводят людей на расстрел без суда и следствия. Жертвы знают, что их ждет, потому что охранники говорят им цинично: "Не берите с собой вещи, они вам не понадобятся". Если подруга-заключенная, прибывшая вместе с той, которую уводили, вмешивалась, ее тоже забирали без вещей, и она больше не возвращалась.

В 1937 году Магадан еще не был городом, только после второй мировой войны он получил статус города. Строили его в основном японцы-военнопленные. Но в то время, когда мы прибыли, это был небольшой поселок, где находилось несколько жилых домов для начальников, больница, пекарня, лагерь для женщин и лагерь для мужчин, лагерь для больных венерическими болезнями и несколько зданий для военных, служащих низшего ранга и охранников.

Мужчин-политических отправляли из Магадана на золотые прииски, а женщин и уголовных ("бытовиков") распределяли по разным лагерям. В Магадане велось широкое строительство; заключенных, которые жили там в ожидании отправки в другой лагерь, использовали на постройке домов и прокладке дорог.

Начальницей женского лагеря в Магадане была некая Зайцева, покровительница воровок и проституток — по-блатному "бандерша". От ее решения зависело, кто идет на очередной этап, а кто остается в Магадане. Служащие лагерей нуждались в женщинах, и Зайцева помогала им найти подходящих. Обычно блатнячек оставляли в Магадане, но политические заключенные, осужденные по 58-й статье, могли оставаться только с разрешения Зайцевой. Она отбирала относительно молодых и легкомысленных (по ее впечатлению) женщин и оставляла в Магадане для начальства; некоторых она выбирала для

себя, чтобы они ее обслуживали. Это были в основном женщины, которые умели шить, вышивать и даже рисовать.

В числе таких "служанок" Зайцевой оказалась и сионистка Батия Барковская. Уроженка Днепропетровска, она с 1928 года работала в Москве вместе с другой сионисткой, Полиной Пружанской; обе они принадлежали к правому крылу движения "Гехолуц". жили до ареста в одной комнате и работали подпольно. В их обязанности входило поддерживать связь между ядром "Гехолуца" в Москве и группами на местах. В их комнате мог найти временное пристанище товарищ, бежавший из ссылки. Здесь же периодически устраивались совместные встречи лидеров "Гехолуца" и "ха-Шомер ха-Цаир" для обсуждения вопросов текущей деятельности.

Во время одной такой встречи в 1929 году все двадцать четыре ее участника, в том числе Батия и Полина, были арестованы. Обеих приговорили к ссылке в Сибирь. В 1937 году их, как и других членов сионистских движений, арестовали вторично и приговорили к заключению в исправительных лагерях. Так Батия попала на Колыму. Она была умелой вышивальщицей и вязальщицей; такая служанка нужна была Зайцевой, поэтому она оставила ее в Магадане. Но рукоделие не было главной обязанностью Батии: ее рабочий день проходил в слесарной мастерской, а вязанием и вышиванием для жен начальства она должна была заниматься после работы. В

слесарной мастерской она повредила руку и прошла тяжелую операцию. От металлических опилок, попадавших в глаза, она потеряла шестьдесят процентов зрения. Несмотря на это, она должна была по вечерам продолжать вязать и так перенесла все военные годы. После войны была освобождена из лагеря по инвалидности и вернулась в Москву; там ей пришлось устраиваться без всякой помощи. Она нашла место прислуги у одного старого человека, еврея, и позднее вышла за него замуж. В 1969 году они вместе прибыли в Израиль: у него в стране был сын, и они получили разрешение на выезд в рамках воссоединения семей.

С годами зрение у нее ухудшилось, и она совершенно ослепла. Ей сделали две операции, но зрение не восстановилось. Ее муж умер, и она осталась одна. Больная, слепая и одинокая, она умерла в 1983 году в доме престарелых сети "Мишан" под именем Батия Райскинд (это была фамилия ее мужа).

Ее подруга Полина Пружанская не попала на Колыму, ее оставили в лагере Аральск вблизи Биробиджана. Это был менее строгий лагерь, туда отправляли в основном больных и инвалидов. Она провела там десять лет, а в 1949 году была вновь арестована и приговорена к пожизненной высылке в Сибирь. После смерти Сталина она была освобождена и благодаря помощи ее родственников Верелинских, людей очень известных в Израиле, получила разрешение на выезд в рамках воссоединения семей в 1958 году. Родные устроили ее на работу, и она жила нормальной жизнью узника Сиона, а затем вышла на пенсию.

Меня Зайцева послала на работу в пекарню. Это была очень хорошая работа, сытная, но в первый же День моей работы там инженер предложил мне "сердце" и торт вместо хлеба. Я поняла, что эта "хорошая работа" не для меня. После того как я отказалась продолжать работу в пекарне, меня первым же

этапом отправили в лагпункт Сеймчан вместе с Софьей и другими осужденными по различным подпунктам 58-й статьи — КРД и КРТД.

Малка с сыном Тедиком еще оставалась в Магадане. Через некоторое время Тедика отправили в детдом, причем Малке нельзя было даже знать, где находится ее сын. Малка работала в совхозе вблизи Магадана и тяжело переживала разлуку с сыном.

В один из дней собрали большой этап и отправили в лагерь Тулун, предназначенный в основном для женщин, осужденных по 58-й статье. Малка тоже попала на этот этап. В этом лагере находился рыбозавод, выпускавший селедку и рыбные консервы на экспорт. Под воздействием соли и холода руки у заключенных покрывались ранами, но они терпели и старались обходиться без медицинской помощи: работа на рыбозаводе считалась хорошей по сравнению с лесоповалом, люди, по крайней мере, были сыты.

Малка молчала и терпела вместе со всеми. Еще в совхозе под Магаданом ей рассказали, что в Тулуне есть детский дом, где содержатся дети заключенных, и она надеялась встретить там Тедика. Предчувствие не обмануло ее: мальчик действительно находился там, но встретиться с ним так, чтобы начальство не знало — это была очень сложная задача. Однажды Малка поделилась своим горем с медсестрой, работавшей в детдоме, и та разрешила ей после работы делать уборку в детских комнатах. Малка была счастлива и приходила в детдом каждый вечер, своими изъеденными солью руками мыла полы, лишь бы видеть сына. Она не подавала виду, что это ее сын: одно неосторожное слово могло разлучить ее с Тедиком навсегда. Даже когда ребенок был болен, даже когда другие дети били его и обзывали жидом (как уже упоминалось, ему было сделано обрезание), Малка молчала. Когда у нее появлялось несколько копеек премии за "стахановскую работу", она покупала конфе-

ты и раздавала всем детям группы, в которую входил Тедик. Такие нечеловеческие страдания Малка переносила на протяжении шести лет. Мальчик не знал, что она его мать, для него она была "добрая тетя". Когда кончился срок Малки и она пришла, чтобы взять его домой, он отказался идти с ней. "Какая ты мне мама? — говорил он. — Ты видела, как меня били, и не защищала меня". Малка боялась вдаваться в подробные объяснения; в конце концов она сумела убедить его оставить детдом и жить с ней вместе, но Долгое время он держался отчужденно и отказывался называть ее мамой.

В 1947 году ее муж Нусик Бергер отбыл свой срок, и они стали жить одной семьей в Магадане. Нусик отработал десять лет на золотых приисках в южном лагпункте Ортукан и еле выжил.

Во время войны власти собрали всех уголовников-рецидивистов (бандитов, воров, убийц) и политических "рецидивистов", живших на вольном поселении в различных местах на Колыме, в том числе Нусика Бергера и Нахума Стока, и отправили их на другой золотой прииск в лагере Джалгала. Это было старое и истощенное месторождение, в его песках было мало золота, люди не могли выполнить дневную норму, и их за это наказывали. Особенно страдали политические заключенные: они получали всего четыреста граммов хлеба в день, да и эту скудную пайку у них зачастую отнимали уголовные. Познанский умер в этом лагере. Стока лагерный врач (еврей) устроил на работу по уборке медпункта, но он был уже очень болен и через короткое время после освобождения умер от лейкемии. Бергера спасло то, что он имел еще одну специальность — сапожника.

В 1949 году Бергера вновь судили и сослали в Игарку, в район вечной мерзлоты. Малка с Тедиком поехали с ним. Только после смерти Сталина они были освобождены и реабилитированы.

Нахум Бергер прибыл в Израиль в 1991 году вместе с сыном Теодором и внуками. Малка до выезда не дожила; она умерла после операции почек в Проскурове, где семья поселилась по возвращении из Игарки.