ДОКТОР ПЕРПЕР

Среди сионистов, высланных в Чумаково, особенно выделялся доктор Перпер. Это был человек, верный сионистским идеалам, либерал, широко образованный, продолжавший просветительную деятельность даже в глухом селе Чумаково. Холодными зимними вечерами он организовывал вечера чтения произведений еврейских писателей на идише. На эти литературные вечера приходили не только сионисты, но и другие ссыльные евреи.

Большинство среди ссыльных евреев в Чумаково составляли бывшие коммунисты, которые были арестованы в ходе больших чисток конца тридцатых годов, а также евреи из стран и районов, которые Советский Союз "освободил" перед началом второй мировой войны: из Латвии, Литвы, Бессарабии, из восточных районов Польши и других мест.

Конец сороковых и начало пятидесятых годов в Советском Союзе были годами страшного разгула антисемитизма. Антисемитские настроения, насаждавшиеся сверху, дошли и до нашего Богом забытого села. Повсюду на улице можно было слышать слово "жид" — добавление к обычным ругательствам "троцкист" и "враг народа". Особенно доставалось нашим детям, которых оскорбляли и избивали в школе. Жаловаться на антисемитов было некуда, мы были беспомощны и молчали.

Однажды ранним утром в 1951 году всех ссыльных собрали в местном клубе и держали там под сильной охраной весь день на ногах (клуб был маленький, и сидячих мест для всех не хватало). Позд-

но вечером приехал представитель КГБ из Новосибирска и привез новый указ Особого совещания при министерстве государственной безопасности: каждый ссыльный, который в прошлом сидел в лагере пять лет и свыше, остается в пожизненной ссылке в Чумакове. Ему нельзя удаляться из села дальше чем на три километра. Четыре раза в месяц все должны являться в местное отделение КГБ и отмечаться. В случае нарушения этого указа ссыльный получает двадцать пять лет каторги без суда и следствия.

Обязанность отмечаться и угроза дополнительных двадцати пяти лет каторги распространялись и на подростков от четырнадцати лет и старше.

Несмотря на суровость нового указа, под текстом которого каждый из нас должен был подписаться, мы вышли из клуба с чувством облегчения и надеждой на лучшее будущее. На протяжении всего этого бесконечного дня, когда мы были заперты в клубе, высказывались различные предположения, одно мрачнее другого. Мы предвидели новый арест, новое следствие и суд, разлуку с близкими, с детьми. Этого не произошло; пожизненная ссылка в Чумаково не была для нас новостью: ведь нам объявили о пожизненном выселении в Сибирь еще тогда, когда везли сюда.

Тяжелое положение евреев в селе, антисемитизм, унижения и избиения детей — все это заставило нас сплотиться и помогать друг другу. Мы начали вновь отмечать еврейские праздники, о которых забыли за долгие лагерные и тюремные годы. Появился у нас даже еврейский календарь, доставленный к нам, по-видимому, с "освобожденных территорий".

В 1953 году один из ссыльных евреев, простой человек по фамилии Кройтер, портной по специальности, решил устроить у себя дома празднование Хануки с зажиганием первой свечи. В этот день в Кишиневе была свадьба его сына, и он хотел в своем маленьком домике в Чумаково отметить это семейное торжество и заодно отпраздновать Хануку.

В его избе собрались почти все евреи, жившие в Чумаково. Его жена приготовила пончики из белой муки, которую ссыльным выдали к 1 мая: она специально сохранила ее для этого праздника. Доктор Пер-пер, который был почетным гостем, зажег первую ханукальную свечу и прочитал все положенные на этой церемонии молитвы. Настоящих свечей у нас не было, но мы ухитрились изготовить самодельные: взяли картофелины, пробуравили в них "каналы", наполнили их жиром, из ваты скрутили фитили — и свечки горели очень весело. Все гости пели ханукальные песни на идише и радовались, как дети.

В двенадцать часов ночи за Кройтером пришли, и мы вновь стали ждать самого худшего. Правда, в ходу была поговорка "дальше Сибири не сошлют", но мы-то знали, что бывают места подальше и пострашнее. Церемониться с ссыльными сотрудникам КГБ было незачем, проще простого было организовать громкий процесс: "Группа сионистов, троцкистов и клерикалов объединилась и устроила заговор против советской власти". Доказательством, подкреплявшим это обвинение, был праздник на квартире Кройтера.

Все это происходило как раз во время "дела врачей" в Москве. Сотрудники КГБ в Чумаково рассчитывали на повышение: ведь они "стояли на страже". "Бдительность, бдительность и еще раз бдительность" — эти слова Сталина в те мрачные дни цитировались без конца.

Кроме Кройтера, в ту ночь никого не арестовали, но, начиная со следующего утра, начали вызывать на допросы в местное отделение КГБ всех евреев, даже тех, которые не присутствовали на квартире у Кройтера. Мы все были очень удручены, тяжело было думать о том, что придется начинать все сначала, после всех арестов, допросов и этапов. Мы очень Устали от всего пережитого, все были на грани нервного срыва. Доктор Перпер не выдержал и умер от

инфаркта. Есть, видимо, предел страданиям человеческим.

Позднее, когда я пришла навестить вдову доктора Перпера и говорила с ней о страхе перед новым арестом и разлукой с детьми, которых отдадут в нееврейский детский дом, заставят забыть, что они евреи, и научат ненавидеть "предателей"-родителей, ко мне незаметно подошел человек, которого я в Чумаково никогда не видела. Он заговорил со мной на идише и сказал: "Я брат доктора Перпера. Я приехал из Кишинева, чтобы навестить его и обрадовать хорошими вестями, но опоздал. Мы в Кишиневе каждый вечер слушаем по радио передачи "Голоса Израиля", и я хотел сказать ему, что все его страдания не были напрасны. Теперь у нас есть государство, как у всех народов. Есть армия, есть еврейские солдаты, есть самолеты и летчики, танки и танкисты. Я хотел сказать ему, что его мечта еще может осуществиться, и он прибудет в Эрец Исраэль, но, к сожалению, я приехал слишком поздно. Не плачь, ты еще молода и можешь надеяться. Твои дети еще будут жить в своей стране, станут инженерами, летчиками, танкистами, будут воевать за свою родину". Так он говорил со мной, и постепенно разжались тиски страха, сжимавшие сердце.

Вернувшись домой, я застала своего сына Баруха плачущим: у него был очередной приступ ущемления грыжи. Ему предстояло пройти операцию в третий раз. Это была простая детская грыжа, какая часто бывает у мальчиков, но, поскольку нам нельзя было ехать с ним в город, в большую больницу с хорошими врачами, его в сельской больнице оперировали неумелые врачи, и грыжа каждый раз возвращалась. Я взяла мальчика на руки и сказала ему: "Не плачь, сыночек, третью операцию тебе сделают в Израиле, и ты больше не будешь знать боли". Мой муж, который слышал это странное обещание, ничего не сказал и быстро вышел из дому.