Глава XI

ПОСЛЕДНИЕ ВСТРЕЧИ В МОСКВЕ

 

1. Писатель Натан Забара.

Период моей жизни перед отъездом в Израиль был наиболее интересным и насыщен важными событиями. Именно в эти годы судьба подарила мне, как бы на прощанье, незабываемые встречи и знакомства. Я встречался и дружил со старыми сионистами-лагерниками, которые мечтали жить в Эрец-Исраэль, но многим это было не суждено...

Я вспоминаю Натана Забару, двадцатилетие со дня смерти которого мы отмечали в 1995 году в Иерусалиме.

С Натаном Забарой я познакомился в конце 50-х годов и сразу подружился. Забара в 1950-1956 гг. находился в колымских "спецлагерях" по обвинению в "еврейском буржуазном национализме".

Натан Забара писал на литературном идиш, прекрасно знал иврит, получив традиционное еврейское образование в хедере.

В одном из рассказов герой Натана Забары цитирует публициста Людвига Берне, отрывок, прекрасно характеризующий самого автора - искателя еврейской правды: "...когда Пифагор открыл свой знаменитый закон, он принес в жертву богам сто быков, и с тех пор быки трепещут, когда происходит открытие новой правды...".

И мне хочется открыть часть той правды о личности Забары, которую не смогли рассказать его многочислен-

 

ные критики и рецензенты в России. Я хочу вспомнить писателя Натана Забару, еврейского патриота, всю жизнь мечтавшего о жизни в Эрец-Исраэль.

Мысленно перебирая наши встречи, я вспоминаю одну из них. Это был 1967 год, когда еврейская армия одержала блестящую победу над арабами в Шестидневной войне. Советская печать как будто онемела, не зная, как объяснить это чудо. Простые русские люди проникались все большей симпатией к еврейскому государству. В народе родилась поговорка "Бей по-израильски". Евреи России были горды и счастливы славной победой своих братьев. И вот именно тогда официальная советская печать начала разнузданную пропаганду против "израильских агрессоров". Советские вожди решили представить белое черным и разорвали дипломатические отношения с Израилем. И, как по команде сверху, советская пресса начала публиковать письма "трудящихся", осуждающие Израиль.

Натан Забара рассказал мне тогда, что ему тоже позвонили из редакции журнала "Советиш Геймланд" и попросили поставить свою подпись под письмом против "израильских захватчиков"; На это Забара ответил: "Если я это сделаю, пусть отсохнет рука моя...". И его оставили в покое...

Я вспоминаю наши беседы. Всегда о еврейском народе он говорил с чувством восхищения.

"Настоящий еврей это тот, кто чувствует сердцем. И для меня так называемый "местечковый еврей" значительно ближе ассимилированного интеллектуала, - говорил он.

- А кто были дедушки и бабушки Бялика, Бен-Гуриона и Жаботинского? Разве не местечковые евреи?.. И кем стали их внуки, ты сам знаешь...".

И поэтому не случайно многие герои его произведений - это представители маленького еврейского местечка, разрушенного вихрем революции.

 

И сам Забара родился в декабре 1918 года в местечке Рогачев, между Поденным и Звилем (Новоградом-Волынским). Позднее он описал свое родное местечко, создав цикл романов о Ниловке, ставшей синонимом городка на Волыни подобно Касриловке Шолом-Алейхема и Словешне Кипниса.

Начав свой творческий путь в 1930 году, Забара стал автором таких известных произведений на идиш как "Радио-Роман" (1932 г.), "Отец" (1940 г.), пьеса "Весна в бункере после окончания Второй мировой войны".

В последние годы жизни Забара работал над исторической эпопеей "Гальгаль ахозер" (1967-1975), книгой, которую он писал до последней минуты своей жизни. Первая часть этого романа ("День еще придет") появилась в России в 1972 году.

Это произведение является главным трудом жизни писателя, в котором выражены его национальные и философские взгляды. Этот роман о жизни евреев Прованса и Испании охватывает огромный период: от конца XII века и до наших дней. Натан Забара рисует портреты известных деятелей, евреев и не евреев, изображает ряд исторических событий, трагических и радостных в жизни еврейского народа. Это повествование о несокрушимой силе духа нашего народа, вере в его творческие силы. Перед нами проходит целая галерея портретов выдающихся еврейских поэтов и мыслителей "золотого века" еврейства Испании. Среди них мы видим Рамбама (1135-1204), Ибн Габироля (1020-1057), Ибн Эзру (1089-1164), Иехуду Галеви (1075-1141), Иехуду Альхаризи (1170-1235) и других известных еврейских деятелей. Гуманистический пафос романа выражен в центральной идее прославления человека и еврея, борца и мыслителя.

По свидетельству одного из критиков, литературный замысел родился у писателя во время его пребывания в военном госпитале в 1943 году в Грузии.

 

Натан Забара опубликовал в газете "Эйникайт" статью о работе сотрудника Академии Наук Арона Крихели над поэмой "Витязь в тигровой шкуре" Шота Руставели. В своей статье Арон Крихели (был арестован в сталинские годы за "еврейский буржуазный национализм", директор Музея истории и этнографии евреев Грузии, узник Сиона,^[1] приехал в Израиль и умер в 1974 году) рассказывает о том, что в гениальной поэме встречается имя выдающегося еврейского поэта Ибн Эзры, современника Руставели. Статья Арона Крихели была посвящена взаимоотношениям Шота Руставели с евреями в эту эпоху.

Все это крайне заинтересовало Натана Забару и позднее определило время и место его знаменитой исторической эпопеи. Кроме этого, Натан Забара обратился к поискам "корней" - истории своей семьи и рода "Забара", ведущей в средние века.

Это привело писателя на юг Франции, в Прованс и Испанию конца XII - середины XIII веков, в города Лунель, Нарбон, Монпелье (Франция), Барселона (Испания), Салерно (Италия), где жили реальные евреи, ставшие позднее героями его книги.

Ось, вокруг которой развивается фабула романа, - это судьба известного врача и гуманиста Иосифа Бен Меира Забара и его сына, врача Йоэля Забара, их жизнь и встречи с титанами той эпохи золотого века еврейской поэзии и философии в Испании.

Думается, что не менее важным толчком в решении написать исторический роман о жизни еврейского народа, было пребывание писателя в концлагере. Натан Забара был арестован в страшные годы разгрома еврейской культуры в России и обвинен в "еврейском буржуазном национализме". Шесть лет он провел в колымских спецлагерях.

 

 

Здесь Забара стал душой маленькой еврейской общины концлагеря и хранителем национальных традиций.

В лагере, где характер каждого человека раскрывается до конца, Забара был образцом мужества, честности и благородства. Его товарищи, узники Сиона, теперь живущие в Израиле, вспоминают эпизод, ставший легендарным. Они рассказывают о том, как Забара вел пасхальный седер в лагере. Сидя за столом лагерной каптерки, в присутствии своих товарищей он произнес на иврите незабываемые слова Агады: "В этом году здесь, в будущем году в стране израильской. В этом году - рабы, в будущем -свободные люди".

Забара считал, что и в концлагере каждый еврей является представителем своего народа и должен показывать пример своим поведением. Товарищи Забары по концлагерю вспоминают эпизод, когда Натан замахнулся топором на еврея, любителя "лагерной коммерции", меняющего пайку на махорку, и потребовал вернуть хлеб обратно.

Размышления о судьбе евреев, попавших в концлагеря за национальные идеалы, стали важнейшим толчком в решении Забары написать исторический роман о жизни и борьбе еврейского народа.

После выхода из лагерей, уже в начале 60-х годов, писатель стал собирать материалы для своего романа. Из США, из ИВО (Институт изучения культуры на идиш), от друзей Забара начал получать книги и материалы о жизни евреев в средние века.

Я бывал в те годы в доме писателя в Киеве и видел в его неубранной холостяцкой квартире высокие стопки книг, полученных из ИВО. Попыхивая трубкой, он бережно перелистывал страницы, удаляясь в даль веков. Большой любитель книг, Забара, бывая в гостях у друзей, забирал нужные ему томики для работы. Потом товарищи накладывали на него "контрибуцию" - и Натан "возвращал" книги по еврейской истории.

 

Но изучая средние века, нужно было что-то кушать. Забаре жилось не сладко. И он вынужден был писать на современные "советские" темы и печататься, чтобы не умереть с голоду. Он так и говорил: "Нужно кормить роман". Бывали дни, когда он жил, питаясь хлебом и селедкой. Но желание написать книгу о судьбе еврейского народа помогло ему преодолеть все препятствия.

И была еще одна цель. Хотя темой книги была жизнь евреев Прованса и Испании в средние века, писатель в своем романе путем аналогии воскрешает борьбу евреев России за выезд в Израиль, начатую в конце 60-х годов.

Забара был не только свидетелем этой борьбы, но и ее участником. Не случаен и тот факт, что известные активисты алии в Киеве и Москве были его друзьями. Мало кто знает, что Забара был одним из первых преподавателей иврита в Киеве, и некоторые из его учеников живут сейчас в Израиле. Во время процесса Кочубиевского в Киеве Забара подвергался допросам КГБ, как и его друзья, молодые киевские сионисты.

Желая продолжать работу над романом и зная, что он серьезно болен, писатель берег каждую минуту, отведенную судьбой.

В последние годы жизни Натана Забары я поддерживал с ним дружеские связи, получая письма и беседуя по телефону.

Вот что писал Забара за год до смерти (Киев, 3.5.74): "Со здоровьем я подкачал. У меня уже дважды залатанное сердце. Совсем недавно больше месяца лежал в больнице после повторного инфаркта. Но необходимо бодриться, еще много работы, и, все, все еще предстоит на жизненном пути...".

Его страстным желанием было опубликовать свой роман в Израиле на иврите.

Беседуя со мной по телефону в июле 1974 года, Забара

 

сказал: "Я прошу опубликовать книгу в Израиле и отказываюсь от гонорара".

Вскоре после этого прибыло письмо от писателя, в котором он писал: "Я был бы счастлив увидеть первые две книги в переводе на иврит в Израиле. Могу это подтвердить любому издателю, от которого получу соответствующее предложение". (Письмо из Киева от 26.7.74 г.)

Это было последнее письмо Натана Забары в Израиль. Напряженно работая над завершением своей четырехтомной эпопеи, он скоропостижно скончался в Киеве в феврале 1975 года (17.2.1975). Эта печальная весть явилась тяжелым ударом для всех друзей Натана, почитателей его таланта и любителей еврейской литературы на идиш.

За месяц до нашего отъезда в Израиль (ноябрь 1971 г.) Натан Забара приехал в Москву и передал мне рукопись, где были напечатаны два первых тома его романа "Галь-галь ахозер", на пишущей машинке на языке идиш, в количестве около трехсот страниц. Забара просил меня сфотографировать оригинал и вывезти пленку в Израиль для последующей публикации. Видимо, писатель не очень доверял издателям журнала "Советиш Геймланд" и советской цензуре. Он хотел быть уверенным, что его книга будет надежно храниться в Израиле и не боялся рисковать...

Выполнить просьбу писателя было нелегко: все копировальные фотоустановки контролировало КГБ. Но я нашел еврея, работавшего в закрытом институте, который согласился сделать эту работу. Это был Борис Свердлов, живший недалеко от меня на Арбате, а сейчас он находится в Израиле вместе с женой Генриэттой и живет в Иерусалиме. Долгие годы я боялся писать об этом смелом человеке, так как он находился в России. Я думаю, что он выполнил эту работу и рисковал потому, что в душе его не погас огонек любви к еврейскому народу.

После приезда в Израиль я пытался издать роман Забары на иврите и русском.

 

За эти годы в Киеве скончался Натан Забара (17.2.75), и в 1979 году, видимо, получив разрешение родственников Забары, издательство "Советский писатель" выпустило неоконченный роман Забары отдельной книгой.

Сейчас в Израиле хранится первый экземпляр романа, не прошедший через советскую цензуру, и он ждет своего издателя. Натан Забара мечтал увидеть свой роман изданным в Израиле на иврите и позднее на русском языке.

Мне удалось опубликовать главу из романа, "Письмо Рамбама", по рукописи, хранящейся в Израиле, в переводе с языка идиш на русский язык, в журнале "Менора" (редактор, зихроно ливраха, Павел Гольдштейн) в 1978 г. (№ 17), в переводе писателя Авраама Белова.

Вот что написал Авраам Белов в журнале "Менора": "Писать, живя в Советском Союзе, роман, среди действующих лиц которого гигант еврейского духа Рамбам, его современник, гениальный поэт Альхаризи и их многочисленные соратники, выдающиеся деятели нашей национальной культуры, - творческий подвиг. Для этого нужен не только писательский талант, но и гражданское мужество. Но и этого мало - необходимы глубокие знания истоков, умение черпать оттуда. Всем этим обладал Натан Забара".

Прошли годы после смерти Натана Забары, и хочется увидеть мечту его жизни осуществленной - перевод книги на иврит и русский в Израиле.

 

2. Встречи с Израилем Минцем.

После смерти Эзры Моргулиса и ареста Соломона Дольника ко мне поступил их нелегальный архив, состоявший из материалов "еврейского самиздата". После Шестидневной войны в эту "библиотеку" попал перевод книги К. Цетника ("Часы над головой") о немецких концлагерях, сделанный Израилем Минцем, а в 1968 году я познакомился с ним лично.

Израиль Борисович Минц появился у нас в квартире на

 

Гоголевском бульваре после моей беседы с Михаилом Григорьевичем Гурвичем ("Стариком"), который просил меня оказать Минцу помощь. "Старик" рассказал, что Минц много лет находился в концлагерях, идейный старый сионист, которому можно полностью доверять.

И вот мы сидим в нашей маленькой комнате и делимся лагерными воспоминаниями. Минц - высокий, крепкий человек, с руками молотобойца, с круглой, лысой головой - сразу внушал доверие собеседнику.

Минц был знаком с сотрудниками израильского посольства, знал лично многих активистов алии и уже много лет занимался переводами израильской литературы на русский язык для евреев, начавших борьбу за выезд в Израиль.

В этот первый визит Минц поделился своими мыслями о связях сионистов и русских диссидентов. Израиль Минц, как и большинство старых сионистов, поддерживал принцип неприсоединения нашего сионистского движения к диссидентам.

В этот период, 1968-1971 годы, намечается тенденция чисто "технического" сотрудничества и использования методов "демократов" в наших национальных целях. Примером такого "технического" сотрудничества с моей стороны было хранение еще в 1966 году "Белой книги" Александра Гинзбурга о процессе Даниэля и Синявского. Первый экземпляр "Белой книги", содержавший документы и фотографии, хранился у меня на квартире, в то время, как агенты КГБ искали ее во многих домах Москвы и проводили многочисленные обыски. Это была помощь по "формуле": "зека в беде", ставшая неписанным законом советских концлагерей.

Поиски и выявление провокаторов и стукачей, передача писем, часто через "общих" корреспондентов на Запад - были примерами "технического" сотрудничества. Но всегда мы, сионисты-лагерники, считали главной задачей нашего движения борьбу за алию и выезд в Израиль.

 

После нескольких встреч Минц попросил меня сделать его фотографию.

От друзей в Израиле я получил пластинку еврейских народных песен и каталог художника Эммануэля Ронкина, погибшего в Шестидневной войне. Именно эту книгу рассматривает Минц на своей фотографии.

Позднее, приехав в Израиль, я часто встречался с Минцем и узнал много о его жизни. Уже в начале 20-х годов Минц вступил в России в сионистскую организацию "Гехалуц", был арестован, выслан в Эрец-Исраэль, вернулся в страну советов, был вновь арестован и провел в тюрьмах и лагерях более двадцати лет.

Всю жизнь Минц оставался верен идеям Иосифа Трумпельдора, руководителя "Гехалуца", мечтавшего увидеть новое поколение евреев: "Поколение, которое могло бы быть как кусок железа. Металл, из которого можно выковать все, что нужно для национальной машины. Не хватает колеса? Я колесо. Гвоздя, винта, блока? Пожалуйста. Нужен учитель, врач, юрист? Нужно рыть землю. Рою, как все".

Эта теоретическая формула Трумпельдора стала жизненным правилом для Минца на долгие годы.

После ареста в Москве в 1937 году за сионистскую деятельность начался тяжелый период в жизни Минца: он работал шахтером и инженером в далекой заполярной тундре, на краю света, в концлагерях на Воркуте. Этот период жизни Минц описал в своей книге на иврите "Гиблые снега", вышедшей в Израиле в 1982 году.

Находясь в Москве в 60-е годы, Минц начал большую и плодотворную работу по переводу книг для "еврейского самиздата". Его привлекла тема возрождения и строительства государства Израиль, история еврейского народа и печальная страница гибели шести миллионов евреев. Борьбе еврейского ишува за создание государства Изра-

 

иль посвящен перевод Минцем книги о героической обороне кибуца Яд-Мордехай в 1948 году.

Эту книгу ("Шесть дней Яд-Мордехая") на иврите Минц получил от своего товарища Авраама Гата (Городинского), большого любителя книг, известного среди друзей под именем "Книжник". Автор этой книги, австралийская писательница Маргарет Ларкин, рассказывает о евреях-кибуцниках, отразивших атаки египетских танков во время Войны за независимость. Книга увидела свет на иврите в октябре 1963 года, выдержала восемь изданий (до 1972 года), переведена на многие европейские языки.

В своем предисловии к книге бывший начальник генерального штаба Армии Обороны Израиля, генерал Ласков писал:

"Это книга о борьбе горстки людей, земледельцев, выстоявших против значительно превосходящего их противника благодаря мужественному сопротивлению, остановивших целую вражескую дивизию (египетскую - М. М.). Они приняли главный удар на себя и, тем самым, отвели его от других поселений".

Израиль Минц приехал в Эрец-Исраэль в 1973 году и в конце года поехал в кибуц Яд-Мордехай, чтобы читать лекции в ульпане для олим из России. Перед лекцией Минц отправился на экскурсию по кибуцу, восстанавливая в памяти материалы книги.

"Я вышел на поле прежних боев и издалека увидел водонапорную башню, простреленную снарядами, с вытекшей водой, как это было в 1948 году во время боев с египетским полком"^[1].

Когда Минц приблизился к панорамной площадке, он стал задавать вопросы кибуцнице, сопровождавшей его.

 

- Где находились курятник, коровник, консервная фабрика, место прорыва первого египетского танка? - спрашивал Минц.

Кибуцница растерялась, заплакала и стала допытываться:

- Скажи, кто ты? Кто ты?

Минц рассказал, что разыскивает девушку, державшую телефонную связь под огнем противника и оставшуюся в живых среди немногих уцелевших.

Женщина плача сказала:

- Это я - та Ривка!

Тогда Минц назвал свое имя^[1].

Переводчик книги и кибуцница Ривка из Яд-Мордехая вновь пережили волнующие минуты, вспоминая эпизоды обороны героического поселения.

Я также побывал в кибуце Яд-Мордехай через несколько лет после приезда в Израиль. Я проходил возле простреленной снарядами водонапорной башни, видел макеты египетских танков, проволочные заграждения, окопы - всю восстановленную панораму обороны кибуца и поражался мужеству и стойкости евреев.

В предисловии к книге, переведенной Минцем для еврейского "самиздата", ее автор Маргарет Ларкин писала:

"Они боролись за землю, возрожденную их руками, за дома, которые они построили с таким трудом... Они были переполнены чувством патриотизма и любовью к своей стране. Таким был дух, который отчасти уравновесил борьбу между двумя тысячами египтян и 144 мужчинами и мальчиками Израиля".

Теперь и я понял, почему Минц перевел именно эту книгу.

К исторической тематике переводов Минца для еврейского "самиздата" примыкает работа об истории театра

 

"Габима" - национального театра Израиля. Перевод был сделан Минцем в Москве в 1972 году по книге Ицхака Нормана "Брейшит Габима". Предисловие к книге "Брейшит Габима" и одна из статей "Дневника" Бен-Гуриона в переводе Минца опубликованы в Израиле (журнал Иосифа Бегуна "Авив"). Книга "Брейшит Габима" Ицхака Нормана - это сборник статей, воспоминаний поэта Хаима Бялика, артистов Ровиной, Мескина, Финкеля об основателе "Габимы" - Нахуме Цемахе, к 25-летию со дня его смерти.

Книга воскрешает яркую страницу борьбы за возрождение иврита на еврейской сцене и вводит читателя в творческую атмосферу начала зарождения студии, а затем театра в Москве. Она знакомит читателя с благородной ролью Станиславского, решившего помочь еврейским актерам и его ученику Вахтангову, ставшему первым режиссером гениальной постановки "Дибука" в январе 1922 года в Москве.

Пьеса "Дибук" писателя Анского, в переводе Бялика на иврит, возвращает нас в маленькое еврейское местечко середины XIX века на юге России. Душа Ханана, умершего от любви к Лее, вселяется в нее и приводит к трагическому концу. Зрители в России, Европе и Америке восторженно встретили спектакль, ставший рубежом в истории возрождения театра на иврите.

Бен-Гурион, находившийся в 1923 году в Москве, записал в своем дневнике впечатления о постановке "Дибука". Бен-Гурион писал: "Я целиком подпал под власть высокого искусства. Ошеломленный увиденным, всем калейдоскопом старой еврейской жизни,.. я постигал древнюю душу своего народа, трепещущую среди стен синагоги, жизнь, одухотворенную Торой, наполненную религиозным экстазом, насыщенную тревогой, тоской и мечтой". (Перевод И. Минца.)

Бен-Гурион был потрясен игрой актеров, пришел в "Га-

 

биму" второй раз на спектакль и позднее подружился с актерами. Особенно его поразило, что это чудо произошло в России. Он писал: "Неужели эта изумительная игра, эта бесподобная сцена, осуществлены в наши дни в Москве, русской, коммунистической, среди нэповского окружения?! И на таком безукоризненном иврите!..".

И я добавлю от себя: в таком прекрасном переводе "Дневника" Бен-Гуриона на русский язык.

Как и других зрителей, Бен-Гуриона потрясла сцена танца нищих в спектакле "Дибук":

"Это был танец мертвецов, подымавшийся во втором акте до вершины драматического искусства, до душевного потрясения". (Бен-Гурион, "Дневник", перевод Израиля Минца.)

Минц высоко оценивал роль театра "Габима", указывая в предисловии к переводу, что это была новая ступень в развитии самобытного искусства еврейского народа. Он писал: "Возникновение "Габимы" - закономерный результат жизненности еврейского духа, еврейской культуры, внесшей в мировую культуру великие эстетические ценности".

К трагической странице уничтожения нацистами шести миллионов евреев в годы Второй мировой войны, относится тема книги К. Цетника "Часы над головой", полученной Минцем от поэта Авраама Шлёнского, с которым переводчик переписывался долгие годы. Эту книгу в желтом переплете, с лагерным номером (№ 135633) К. Цетника, я прочитал уже в Израиле. В ней показаны переживания мальчика, еврея, узника Освенцима, нарисованы картины от его детства в маленьком польском городке до газовых камер лагеря смерти.

Перевод Минца при пересылке из России в Израиль был потерян, и я надеюсь, что будущие историки еврейского самиздата разыщут эту работу.

Но второй перевод Минца, книга К. Цеткина "Дом ку-

 

кол", был опубликован в Израиле в 1975 году. Героиня книги, еврейка Даниэла, обитательница "Дома кукол" - дома терпимости для немецких солдат - сознательно идет на смерть, и ее выбор призывает к сопротивлению и борьбе.

Мне удалось познакомиться только с частью переводов, сделанных Израилем Минцем в эпоху "еврейского самиздата", хранившихся в нашем московском сионистском архиве. Все они свидетельствуют о его художественном вкусе, умелом выборе книг, имеющих большое воспитательное значение. Переводы Минца помогли заложить идеологический фундамент нашего возрождающегося еврейского движения в конце 60-х годов в России.

В Израиле я долгие годы встречался и дружил с Израилем Борисовичем Минцем. Всегда восхищался ясности мысли и силе духа этого идейного сиониста. Минц был председателем Совета Организации Узников Сиона, а я, являясь его заместителем, часто вел заседания под его руководством. Минц бывал у нас в Иерусалиме и писал письма на иврите моей дочери, сабре, Деборе, родившейся в 1973 году.

12 мая 1989 года в кибуце Шфаим мы похоронили Израиля Минца...

В моей памяти остался еще один гордый еврей, отдавший все силы еврейскому народу.

 

3. Памяти Якова Эйдельмана.

Последнюю главу своих очерков я хочу посвятить памяти и трагической судьбе своего старшего друга - Якова Эйдельмана (1896-1978).

Яков Эйдельман, отец Натана Эйдельмана, известного писателя и литературоведа, занимает особое место среди авторов еврейского "самиздата": его "Диалоги" читали в конце 60-х годов в Москве известные активисты алии, начавшие открытую борьбу за выезд в Израиль (Израиль Минц, Меир Гельфонд, Люся Мучник, Михаил Калик), а

 

также в Ленинграде (Саша Бланк, Давид Черноглаз), и многие другие... Яков Эйдельман мечтал о том дне, когда "Диалоги" прочтут израильские читатели. Яков Эйдельман мечтал жить в Израиле... Но судьба распорядилась по-другому.

Только спустя двадцать лет мне удалось опубликовать "Диалоги" в газете "Наша страна" в январе 1991 года. Тогда я написал несколько страниц о своем покойном друге Якове Эйдельмане.

Воистину рукописи не горят... В этом я вновь убедился, когда совсем недавно г-жа Бялая-Ратнер, участница еврейского движения, долгие годы находившаяся в отказе, привезла из Москвы "Диалоги" (декабрь 1990 г.) - монографию Якова Наумовича Эйдельмана, умершего в России в 1978 году.

Это "самиздатовское" произведение покойного сиониста было очень популярно в кругах еврейских активистов алии Москвы в конце 60-х годов. В "Диалогах" в форме полемики сиониста с евреем-ассимилятором защищаются идеи алии, строительства еврейского государства, дается отпор фальсификаторам ТАНАХа. Чтобы понять глубину этого произведения надо прочитать монографию полностью. Но о нескольких важных идеях и мыслях Эйдельмана я хочу рассказать.

В полемике с евреем-ассимилятором Эйдельман защищает понятие "национализм" и находит в нем рациональное прогрессивное зерно. Яков Эйдельман писал:

"У одних национализм - это идиотская ограниченность, отвратительный культ своего народа, любование всеми его недостатками, воинственное отстаивание всего, что отжило, что должно быть преодолено, отброшено, - это превосходство своей страны, своего народа над всеми прочими странами и народами.

У других национализм - это привязанность к лучшим традициям своего народа, уважение к его истории, боль за

 

его неудачи и пороки, активное участие в борьбе за его свободу и независимость". ("Наша страна", 28.12.1990, стр.8)

Именно так думал и сам покойный автор "Диалогов".

В ответ на упрек еврея-ассимилятора в равнодушии к судьбам России Яков Эйдельман писал:

"О нет, я не равнодушен к судьбам России... Я не стану отрицать влияние русской культуры, русской литературы... И все же я считаю, что понятие "народ" выше понятия "Родина". И родина для меня там, где ее видит мой народ". ("Наша страна", 28.12.90)

В своих "Диалогах" Яков Эйдельман писал, что борьба еврейского народа за полное национальное возрождение, стремление возвратиться на свою историческую родину... такая борьба представляет собой величайшую революцию в жизни нашего народа и прогрессивнейшее явление в истории всего человечества...". ("Наша страна", 11.1.1991, стр.9)

Третью главу своей монографии Яков Эйдельман закончил клятвой, которую дали пленные иудеи в Вавилоне 2500 лет назад:

"Да прильнет язык мой к гортани, и да отсохнет десница моя, если я позабуду тебя, Иерусалим!". ("Наша страна", 11.1.1991, стр. 9)

Этой клятве был верен и сам Яков Эйдельман до последнего дня своей жизни.

...С Яковом Эйдельманом я познакомился в конце 1968 года в Москве. Я жил тогда на Гоголевском бульваре, а Эйдельман - в одном из переулков на Смоленской площади. Мы часто встречались и подружились. Оба сионисты-лагерники, мы быстро нашли общий язык.

В его дом приходили такие известные сионисты как Цви Прейгерзон, Меир Гельфонд, Израиль Минц, поэт Иосиф Керлер.

В конце октября 1971 года я получил разрешение на

 

выезд в Израиль с предписанием ОВИРа покинуть Россию в течение десяти дней. В эти дни мне позвонил Яков Эйдельман и попросил вывезти его еврейский архив в Израиль (включая "Архив Керлера", находившийся у него). Сознавая всю степень риска, я согласился, так как понимал, что это последняя просьба старого друга, которого я никогда больше не увижу.

Мы с друзьями переправили на юг России большой чемодан с сионистской литературой, среди которой находились и знаменитые "Диалоги". Но ежедневная слежка КГБ помешала вывезти эти документы в Израиль.

И вот теперь, спустя двадцать лет, рукопись вновь стала достоянием еврейских читателей. Но ее автор, Яков Эйдельман, узник Сиона, журналист и театральный критик, не дожил до этих дней.

Яков Наумович Эйдельман родился в 1896 году в Житомире, в большой еврейской семье, и, преодолев процентную норму, поступил в общеобразовательную гимназию. Уже в юности он был большим еврейским патриотом и не прощал оскорблений в адрес своего народа. Так однажды, будучи учеником VI класса гимназии, Яков Эйдельман "оскорбил" учителя черносотенца Горяинова. В ответ на реплику Горяинова: "Эйдельман, бросьте ваши еврейские штучки", - он ударил антисемита-учителя классным журналом по лицу. В результате Яков Эйдельман был исключен из гимназии с волчьим билетом и позднее закончил ее экстерном в Польше.

После Первой мировой войны он увлекся театром, организовал вместе с друзьями в Киеве театральную студию "Оманут" ("искусство") на иврите.

Переехав в Москву в начале 20-х годов, Эйдельман и его жена Мария Натановна подружились с актерами театра "Габима", уехавшими сначала на гастроли в Европу, а затем в США и оттуда в Эрец-Исраэль.

В Москве Яков Эйдельман стал журналистом, извест-

 

ным рецензентом и театральным критиком. Во время сталинских "чисток" середины 30-х годов его, возможно, спасла от ареста "беспартийность".

В годы войны против нацистов Яков Эйдельман, сорокалетний военный корреспондент прошел путь через донские степи, Украину, Молдавию, Бухарест и Прагу, а затем был послан на Дальний Восток - в Манчжурию и Порт-Артур. Только в декабре 1945 года капитан-танкист Яков Эйдельман, кавалер пятнадцати орденов и медалей, вернулся в Москву.

Затем началась работа в радиокомитете, передачи на Запад, статьи об искусстве.

В конце 40-х годов в России наступили погромные времена, и Эйдельмана увольняют с работы за "крамольное" высказывание: "Да, Софронов - это не Чехов".

Но это была только прелюдия: Эйдельман в разговорах с провокатором Лещинским возмущался нарастающим антисемитизмом, протестовал против раскрытия псевдонимов еврейских журналистов, а тот передавал все это в МГБ. 4 ноября 1950 года эти "беседы" закончились арестом. Яков Эйдельман прошел весь путь сионистов, обвинявшихся в "еврейском буржуазном национализме": Лубянка, Бутырки, Воркута, статья 58-10, срок - 10 лет концлагерей особого режима.

Находясь в воркутинских лагерях, Яков Эйдельман говорил о еврейском вкладе в мировую культуру, давая отпор антисемитам. В лагерном "Дневнике", который мне прислала его вдова Мария Натановна незадолго до своей смерти, запечатлен такой эпизод:

"Почему-то вспомнил об одном лагерном "спутнике". Гейман считал себя поляком. Выдавал себя за студента Ленинградского университета, филолога. Гнуснейший антисемит из всех, которых когда-либо встречал. Не упускал ни одного случая выявить это свое зоологическое нутро.

Ну, и досталось ему от меня! Немало смешили окружаю-

 

щих наши схватки. Особенно смешило их то, что я, "обыгрывая" фамилию моего противника и некоторые его черты, показывал, что Гейман еврей, тщательно скрывающий свое происхождение, и потому так яростно прибегает к помощи антисемитского лексикона (хотя, на самом деле, я его евреем не считал).

И вот однажды мы вместе попали на два месяца в БУР (барак усиленного режима, т. е. "тюрьма в тюрьме"). Нашу компанию там составляли одни блатные. Гейман из кожи лез, чтобы завоевать их симпатию как "идейный и непреклонный антисемит". Он заявил:

- Вот это и есть жидовское обыкновение: всех гениев присваивать себе! Я не удивлюсь, если вы нагло причислите к жидам и создателя нашей музыки - Венявского!

Вот так совпадение! Я опять-таки, не теряя самообладания, спокойно реагировал:

- Вы угадали: тоже еврей. И почему это вас так влечет к еврейским композиторам?

Неудержимый хохот блатных. Издевательские возгласы по адресу Геймана. Он взбешен. Топает ногами, орет что-то несусветное. Наконец, обращается ко всем свидетелям этой сцены:

- Я вам докажу, что этот тип (т. е. я) сочиняет. Завтра докажу!

Утром выяснилось, что он имеет в виду. На рассвете всех обитателей БУРА, как это делалось ежедневно, отправляли к месту работы - за 4 километра, где мы строили мост. Был сильный мороз - свыше 45 градусов. Немного поработав и изрядно замерзнув, мы все побежали в хатку, где топилась печурка - обогреться.

Хата была переполнена до отказа: мост строили не только мы, "буровцы", но и другие лагерники... Только уселись - и вдруг раздается веселый голос Геймана:

- Здравствуйте, пан Жулавский! И, обращаясь к нам, добавляет:

 

- Ну вот сейчас разоблачим этого враля (т. е. меня)! Жулавский, польский врач, очень культурный и деликатный человек, доставленный в Воркуту из Варшавы, пользовался общим уважением. Гейман, как "неполноценный" поляк, ни разу в Польше не побывавший, явно заискивал перед ним.

- В чем дело? - удивленно спросил Жулавский.

- Скажите, пан Жулавский, - сладеньким голоском спрашивает Гейман. - А кто был по национальности Венявский?

- Польский еврей, - последовал ответ.

Ну и потешались лагерники долгое время над Гейманом".

...После выхода из лагерей в 1954 году, Эйдельман начал свою нелегальную "самиздатовскую" деятельность. О раннем периоде "самиздатовской" деятельности Якова Эйдельмана нам известно очень мало. В неопубликованных воспоминаниях Меира Гельфонда^[1] имеется рассказ о передаче ему Эйдельманом материалов, написанных автором до 1960 года.

Эти скупые сведения остались в памяти историков, которым еще предстоит изучить самиздатовские произведения этого периода.

Но важнейшим произведением покойного сиониста были знаменитые "Диалоги". В конце 1968 года в Москве по каналам "самиздата" стала распространяться рукопись Якова Эйдельмана "Диалоги".

"Незаконченные Диалоги" (или просто "Диалоги") включают 100 страниц машинописного текста (восемь глав), которые были написаны между 1968-1971 годами,

 

последняя, девятая глава, видимо, закончена в 1977 году, за год до смерти автора. В своей работе Эйдельман подвергает критике идею ассимиляции евреев в России и призывает к алие в Израиль.

Долгие годы после приезда в Эрец-Исраэль я переписывался с Эйдельманом, а после его смерти со вдовой Марией Натановной. В одном из последних писем, присланных в Израиль, Мария Натановна Эйдельман писала (5.12.1990):

"Яков Наумович был предан своему народу, радовался его успехам и гордился ими. Он был и остался самым преданным и горячим защитником всего лучшего, что существует в еврейском народе, и любил Израиль...".

После смерти Якова Эйдельмана, в память о нем, мы посадили деревья в роще Узников Сиона, в горах Гило под Иерусалимом.