ГЛАВА 3
«ЗДЕСЬ СТРАШНО, ЗДЕСЬ ТАК СТРАШНО»*
В городе Днепропетровске на территории действующей тюрьмы сравнительно недавно была организована специальная психиатрическая больница. Окружающая её белая кирпичная стена заканчивается тремя рядами колючей проволоки. За первой стеной видна вторая — тоже с проволокой, за ней — красное кирпичное здание, в центре которого возвышается белый куб.
Это и есть Днепропетровская психиатрическая тюрьма.
Больше ничего не видно. Не видно и деревьев, не видно потому, что их просто нет, — каменный мешок — это дворик для прогулок.
Сюда, в конце июля 73 года, с ярлыком преступника-душевнобольного прибыл Леонид Плющ.
Отныне его семья — буйные сумасшедшие, его жилище — камера.
И никто в этой камере не имеет покоя, и никто не может жаловаться на те условия, в которых вынужден жить годами.
Это строжайше запрещено.
Да и кто поверит людям с расстроенным рассудком: им, ведь, свойственны «элементы фантазии», «наивность суждений», «кошмары и бреды».
Больные находятся в камерах по 20-25 человек, на окнах решетки, освещение плохое, холодно. Какова величина камер, сколько окон — узнать не удалось. Даже неизвестно, есть ли постельное бельё.
Не известно, что едят больные и сколько раз в день. На сбритых наголо людях — грязное бельё и заношенные арестантские одежды. Такая же одежда на обслуживающих больницу уголовных преступниках. Прогулка — час в день.
Но только ли это вызывает тоску, затаенную тревогу и, наконец, просто страх у помещенных в учреждения подобного типа больных и небольных людей?
* Слова Л. Плюща.
Почему их покорность носит какой-то, хоть и еле уловимый, но совершенно особый, непривычный оттенок?
Обратимся к некоторым свидетельствам.*
I Рассказ очевидца**
Специальная психиатрическая больница в городе Сычевке Смоленской области (п/я ЯО 100/6).
Отделенная лишь деревянным забором Сычевская психиатрическая больница-тюрьма непосредственно примыкает к лагерю для заключенных.
Из 600 уголовников, находящихся в лагере, 200 работает санитарами в этой психиатрической тюрьме. Кроме того, многие обитатели лагеря — бывшие пациенты ими бывшие санитары этой «больницы». Отсюда — неизбежная утечка информации, несмотря на тщательный досмотр охраны (например, перед выходом из психиатрической тюрьмы в лагерь санитаров раздевают догола и обыскивают). Вот благодаря этой-то утечке и удалось установить следующее.
Больные находятся полностью во власти безграмотных, грубых санитаров, которые усиленно применяют к ним методы физического воздействия. Всех больных в глаза и за глаза они называют «дураками». Один заключенный, бывший санитар с завистью вспоминает:
— Хорошо работать а психушке: всегда есть, кому морду набить.
— А зачем бить?
— Да вот так. Стоишь посреди коридора. Идет дурак, крадется по стеночке. Скучно, ведь. Как дашь ему в рыло, словно веселее станет.
Другой санитар (высокий, крепкий, здоровый парень) жалуется:
— Руки у меня сегодня болят.
— Отчего болят?
— Одного дурака дубасил.
Третий рассказывает:
— Мне врач делает замечание, почему в палате грязно? Вышел он, я как стукну первого попавшегося дурака по шее и говорю:
* К сожалению, я не располагаю пока никакими иными материалами о Днепропетровской специальной психиатрической больнице, кроме излагаемых в этой работе.
** Фамилия, имя, отчество очевидца мне известны. Он согласен подтвердить свой рассказ.
— Помой сейчас же пол и убери, чтоб всё было чисто, как в зеркале.
Избиения производятся не только для наказания, но и для своеобразной забавы.
У заключенных-больных нет табаку. Его им выдают санитары. Плата за табак — 20 «щелбанов» (щелчков, или 25 «банок», ременной пряжкой).
Всё это — система, так что начальство и врачи никак не могут этого не знать.
В некоторых палатах на 7-в больных приходится одна пара тапочек, так что больные принуждены лежать в постели. Больные не могут отправлять свои естественные надобности, т. к. санитары не всегда по первой просьбе выводят в уборную. Сами же больные выходить туда одни не имеют права, поэтому они вынуждены терпеть иногда по нескольку часов.
При психиатрической тюрьме имеется библиотека. Однако пользоваться ей больные не имеют права. Таким образом, большинство больных находится в состоянии томительного бездействия или монотонной, «идиотской» работы (напр., плетение сеток).
Врачи злоупотребляют уколами, которые применяются не только как средство лечения, но и в качестве репрессии: за грубый ответ пациента, по жалобе санитара и т. д. Кроме того, широко применяется так называемая «привязь», когда больного привязывают к койке иногда на целые сутки (чаще, больных, проявляющих агрессию).
В больнице имеется 10 отделений (самые страшные — 7-ое и 10-ое отделения). Состав больных весьма разнообразный: заключенные, заболевшие во время пребывания в лагерях (по возвращении их выписывают обратно в лагерь); симулянты и аграванты — преступники, на совести которых зверские убийства, и которые предпочитают психиатрическую больницу расстрелу или пребыванию в особых лагерях; имеется немало лиц, заключенных по религиозным мотивам. Многие доставлены в город Сычевку из Москвы, Ленинграда и Украины. Среди них есть и лица, содержащиеся по «политическим» мотивам (например, Юрий Белов и Михаил Кукобака*).
II Семь раз Казань**
Юрий Йофе
Дело было так
Проснулся утром,
Взглянул в окно:
— Кругом — советская власть.
* Об их делах см. «Хронику текущих событий» 9, 18, 26, 27.
** Взяты только отрывки из этого «Документального поэто-очерка № 5», имеющие непосредственное отношение к теме данной работы.
Казанская спецтюрьма, психиатрическая больница специального типа, учреждение УЭ-148/СТ-в, расположена на уединенном унылом пустыре, за белым брандмауэром, на берегу реки Казанки.
Заведует этим учреждением доктор А. Р. Мердеев: сквозь белый халат проступает военный мундир.
Место свиданий — низкая, грязно-белая проходная с зарешеченными окошками. Её украшают часы и портрет Чехова, автора «Палаты № б»; под портретом плакат с известной цитатой: «В человеке должно быть всё прекрасно — и лицо, и одежда, и душа, и мысли» ...
Часы необходимы: они отбивают минуты свидания.
Таков фасад. Интерьера я не видел. Знаю о нём только понаслышке.
Вот что я узнал.
Палата № 93, где содержалась моя дочь*, невелика — 14 м.2 Сине-зеленые стены, дверь — чуть посветлей. В двери — кормушка для кормежки. Напротив двери — окно, в него сквозь решетку видно солнце, оно садится за белым брандмауэром, за черными деревьями, где-то за рекой Казанкой.
В темные часы в палате № 93 светит неугасимая лампочка без абажура.
Население палаты — 5-6 человек, в основном — убийцы. Назову некоторых обитательниц — сокамерниц моей дочери, а также других, знакомых ей по прогулочному дворику.
Вера Иванова, 41 год. Забила топором свою мать. Себя считает английской королевой Вилей. Всё время открещивается от чертей, ибо черти насилуют её, английскую королеву, в задницу. Одолевают её и рептилии. ТО и дело умоляет Ольгу снять у неё со спины змею.
Анида Гехт, 35 лет, немка, видимо — из переселенок. Изувечила своего отца. Помешана на том, что лечат только русских, немцев же калечат. Агрессивна, как щука (Гехт, точнее — Хехт по-немецки значит щука).
Татьяна Гусева, возраст неизвестен (идет ещё по 58-ой статье, согласно сталинской нумерации) — за преступление против государственного флага. По тюремным преданиям поступила сюда веселой девушкой с пышной косой. Теперь, после 12 лет лечения — бритая стопроцентная идиотка.
Ольга Ножак, возраст неизвестен, статья 58. Сидит 16 лет. Бодрая гитаристка, сгорбленная от постоянного общения с
* Ольга Йофе, обвинявшаяся по 70 ст. УК РСФСР, 20-го июня 1970 г. по определению Московского городского суда была направлена на принудительное лечение в психиатрическую больницу специального типа в г. Казань. Оле было тогда 20 лет. См. «Хронику текущих событий» 15.
гитарой. Сочиняет песни, наиболее популярна «Вставай казанский заключенный» — поет её на мотив «Интернационала». Кроме песен, выкрикивает лозунги.
Люба, по кличке «Телевизор», 38 лет, по виду — 60, в диаметре — 1,5 метра. Убила своего любовника на 7-ой день счастливого сожительства: померещилось, что он стащил 20 руб. Торгует продуктами из своих передач (головка чесноку — 10 коп.). На воле жила со своим отцом.
Мария Щекач, без возраста, урожденная имбецилка. Испражняется под себя. В свободное от испражнений время роется в уборных, тщательно собирает их содержимое, бережно прячет его в карманах халата. Всех мужчин кличет дедами, женщин — машами.
Ховря Петракова, полупарализованная, наголо обритая мастерица по матерным частушкам. Ладным голосом исполняет:
М.... вошка из окошка
высунула голову:
По.. .те, ради бога,
Помираю с голоду.
Пение сопровождается плевками, бывает — и блевотиной. Санитары с восторгом вызывают Ховрю на бис.
Ещё Ховря рьяно натирается конфетными бумажками.
Другие обитательницы учреждения УЭ-148/СТ-6 — в том же роде. Онанистки, лесбиянки, нимфоманки.
Одна из них, для меня — безымянная, садится голая на снег, с наслаждением втыкает себе сосульку в то место, которое вдохновенный поэт окрестил «Розовым потайным гротом», и которое в просторечье называется куда проще и звонче.
Другая пристрастилась целовать мою дочь, когда та сидит на толчке.
И так далее.
Повседневно — цепкие схватки. Из-за места под душем. Из-за валенок и ватников.
И это — не мешает есть и пить,
курить, блудить, рядиться, раздеваться
и радоваться.
А Оле — 20 лет!
Пару слов о медперсонале.
Ольга Ивановна Волкова. Врач. Убеждена, что «видит всех насквозь». При выписке ласково напутствует: «Ты ещё сюда вернешься».
Санитарка Роза — душеспасительная провокаторша по кличке «Дорогая моя».
Обслуга — из заключенных (вменяемых). Эта обслуга охотно истязает других заключенных (невменяемых). Особенно прославился некий Славик — он избивал привязанных к кровати женщин. За усердие этот Доброхот получал от начальства всякие льготы и — для подкрепления — глюкозу.
* * *
«Организационные формы советской судебной психиатрии дают реальные гарантии охраны прав психически больных». — Д-р Лунц, доктор медицинских наук, профессор. «Советская судебная психиатрия» изд. «Знание», 1970 г., стр. 32.
* * *
22-23 августа Л. Плющ, спустя полтора года после ареста, получил первое свидание с женой. Свидание происходило, согласно правилам данной тюремной больницы, на расстоянии 2-х метров друг от друга в присутствии двух тюремных служащих. Вскоре от него пришли первые письма. Леонид Иванович просит жену хлопотать о переводе его в любую другую больницу того же типа (Орловскую, Ленинградскую, Казанскую — всё равно). «То, что творится здесь, ни с чем не сравнимо. Казанцы мечтают попасть обратно в Казань».*
В день свидания, 22 августа, «больному» начали давать галоперидол. Почему именно галоперидол, никто не объясняет.
— Какая дозировка? — Индивидуальная.
— «Ваш муж тяжело болен, — добавляет врач Э. П. Каменецкая.** — Мы будем его долго лечить разными препаратами: сначала галоперидолом, потом назначим что-нибудь ещё.
* В Днепропетровской спецпсихбольнице есть пациенты, переведенные сюда из Казанской спецпсихбольницы.
** Элла Петровна Каменецкая (заведующая 12 отделением Днепропетровской специальной психиатрической больницы, она же первый лечащий врач Л. Плюща) отказалась назвать не только свою фамилию, но даже имя: «У нас не полагается». Имя и фамилию мы узнали позже и не от неё.
Л. Плющ просит не присылать ему беллетристику. Художественная литература не вызывает таких эмоций, которые могли бы заставить не замечать окружающей обстановки, а потому читать её невозможно. Л. Плющ хочет попытаться продолжать свои научные поиски: наука всегда поглощала его. Следственный изолятор теперь кажется ему раем: там он мог читать, там он создал «Морфологию игры».
Леонид Плющ не изменил своих убеждений и своей позиции. Он не признает себя больным и именно поэтому отказался от пенсии, которую предложили ему оформить, как инвалиду, страдающему психическим заболеванием.