Глава 4

ПАЛАТА № 9

 

19 октября, в пятницу, жена Л. Плюща, Татьяна Ильинична Житникова, приехала в Днепропетровск на очередное свидание с мужем, взяв с собой четырнадцатилетнего сына Диму.

В свидании ей было отказано:

«Л. Плющ переведен в другую палату. А там больной на соседней с ним койке заболел каким-то острым инфекционным заболеванием, поэтому Ваш муж сейчас на карантине. Попробуйте прийти в понедельник, может быть, к тому времени картина прояснится и Вы получите свидание».

Три дня, которые Т. Житниковой с сыном пришлось провести в Днепропетровске, были для неё тревожными. Её томила неизвестность. Почему Л. Плюща перевели в другое отделение? Лучше или хуже ему там? Увидит ли она его на этот раз или придется возвращаться в Киев, не повидавшись?

Каждая поездка в Днепропетровск требует денег, а их почти нет. На иждивении Т. Житниковой двое детей и сам Леонид Иванович, которому она старается передать наиболее полезные продукты, лишь бы приняли.

На этот раз Татьяна Ильинична привезла с собой сына, о котором почти в каждом письме спрашивает отец,^* — это вдвое удорожило саму поездку.

Однако не это главное. Главное — сам Леонид Иванович, ведь он всегда так ждет часа свидания с ней! Ими, этими свиданиями, он сейчас только и живет. Наука помогает ему отрешиться от окружающей обстановки, углубиться в себя, не видеть... и скоротать время до очередного свидания.

 

Тревога всё росла. Она росла ещё и потому, что Татьяна Ильинична в первый же день своего приезда в Днепропетровск заметила, что за ней и сыном постоянно следят агенты КГБ. Почему? Может быть, что-нибудь случилось с мужем? Кроме того, слежка сильно затрудняла её жизнь: как бы не причинить вреда людям, которые приютили её с сыном на эти 3-4 дня.

Наступил понедельник. Свидание получено, разрешили присутствовать даже сыну.^*

Когда в комнату для свиданий ввели Леонида Ивановича, его невозможно было узнать. В глазах боль и тоска, говорит с трудом, с перерывами, часто откидывается на спинку стула в поисках опоры. Видно, как он сдерживается, временами закрывает глаза, стараясь вести разговор, отвечать на вопросы. Но вот внутренние силы истощились, кончились. Леонид Иванович начал задыхаться, расстегивать непослушными пальцами свою одежду, его начало ломать, лицо исказилось судорогой, стало сводить руки и ноги. Он то судорожно вытягивался, напрягаясь всем телом, то бессильно падал на стол. Было заметно, что временами он теряет слух. Но он крепился — перед ним жена и сын, совершенно обескураженный увиденным, — старался говорить, судорожно проглатывая слюну. Судорога перехватила горло, голосовые связки. Леонид Иванович не выдержал и сам попросил окончить свидание (на 10 минут раньше). Его увели.

По слухам, палата № 9 «самая тяжелая», по восприятию Леонида Ивановича — невыносимая.

Удалось узнать лишь, что в палате 26 человек, среди них много агрессивных («буйных») сумасшедших. Все больные находятся в палате-камере безвыходно. Выводят их только раз в день на часовую прогулку и на «оправку». Новый лечащий врач Л. Плюща, Лидия Алексеевна^**, производит впечатление жёсткого, чёрствого человека. В беседе с женой Л. Плюща она сказала,

 

что не успела ещё как следует ознакомиться с «больным», потому может сообщить о нём очень немногое.

— Пока я ещё не обнаружила у него «философской интоксикации» ... Однако у больного отмечается склонность «к математизации психологии и медицины». Я врач и понимаю, что математика не имеет никакого отношения к медицине.

На вопрос о том, какое лекарство принимает Леонид Иванович (ему дают какие-то таблетки три раза в день), врач отказался ответить жене:

— Зачем Вам это знать? Что надо — то и даём.

Во время свидания Л. Плющ предупредил жену о том, что теперь он уже ничего не может, даже писать ей письма. Попробовал — смог написать только Уз странички — и не отправил. В ответ на настоятельные просьбы жены он обещал отсылать письма, даже если они будут состоять из одной строчки.

Вскоре стало известно, что после свидания Л. Плющу было очень плохо: он корчился в беспрерывных судорогах, вскакивал, снова ложился, меняя положение рук, ног, всего тела — ничего не помогало. Не спал всю ночь.

Прошло две недели. За это время жена получила от мужа только одно короткое письмо. То самое, которое он обещал ей отослать (см. письмо № 23).

И вот следующее свидание. 6 ноября 1973 г. Снова волнение, тревожное ожидание, опасение, что на этот раз они не увидят друг друга, скажем, из-за физического состояния Леонида Ивановича.

Увиделись. Более того, физическое состояние Л. Плюща улучшилось: не было спазмов, судорог, смог выдержать свидание до конца. Объяснение простое — уменьшили дозу лекарства до 30 мг. (предшествующая доза неизвестна). Препарат дают в каплях. Корректор? Нет, видимо, не дают. По крайней мере, кроме этих капель, ничего не дают: ни капель, ни таблеток типа циклодола, ни порошков.

На этом месте разговор был прерван замечанием де-

 

вушки в белом халате, которая постоянно присутствует на свиданиях:

— Он может напутать, не так передать, и Вы поймете неправильно.

Состояние Леонида Ивановича всё время сонное, читать почти не может, с трудом написал накануне письмо (в предыдущее воскресенье пропустил очередной срок, отпущенный на письма, — не смог ничего написать). Теперь и научные книги просит пока не передавать: не только не может читать, даже думать не может.

Общее состояние — апатия. Больше слушает, говорит мало. Чувствуется, что говорить ему трудно, вначале даже заикался. Почти ни о чём не спрашивает. Живой интерес, присущий ему, ко всем и ко всему теряется. Всё безнадежно, бессмысленно. Никто и ничто не в силах помочь.^*

Единственные просьбы, обращение к жене:

1. Береги себя, чтобы с тобой ничего не случилось.

2. Понимаю, что бесполезно, но всё-таки попроси, чтобы передали обратно в отделение № 12 (см. предыдущую главу: «Здесь страшно, здесь так страшно!»). Там, например, можно было хотя бы самому стирать с себя бельё, здесь и это невозможно. Может быть поэтому просит не передавать мыла и почему-то табака. Почему? Не объясняет.

Жалуется, что болят зубы (или десны?), поэтому просит ничего жесткого не передавать: ни копченой колбасы, ни печенья, ни моркови, ни редьки.

Просит всех извинить, что не отвечает на письма, но ему просит писать. И добавил: «Письма выдаются мне только для прочтения, а потом отбираются. Фотографии семьи, жены, детей тоже только показали».

В комнату для свидания входит лечащий врач Л. И. Плюща и поздравляет всех присутствующих с наступающим праздником Великого Октября.

 

Вместо общепринятого ответного поздравления раздается вопрос:

— Меня интересует диагноз моего мужа, Л. И. Плюща. Почему ему дают галоперидол? Дают ли корректор и какой?

— Какой корректор? А вам зачем это знать?

— Но ведь я знаю, что дается галоперидол. Именно этим объясняется тот приступ у моего мужа, свидетелем которого я была на прошлом свидании.

— А что, разве Леонид Иванович жалуется? Ведь у нас с ним прекрасные отношения. Неправда ли, Леонид Иванович?

Леонид Иванович молчит. Лишь во взгляде промелькнула и тут же усилием воли была погашена искра недоброжелательности, так не свойственная его натуре.

— Что же касается вашего вопроса, — обратился врач к жене, — то я ничего говорить не буду: ни диагноза, ни чем мы лечим.

Леонида Ивановича увели. Свидание кончилось. Однако не кончились мытарства его жены: она вынуждена была обратиться за разъяснениями к начальству.

Принял её заместитель начальника медчасти Днепропетровской специальной психиатрической больницы — Валентина Яковлевна Каткова.^*

В. Я. Каткова выслушала жену Л. И. Плюща, обратившуюся к ней с двумя просьбами:

1. Перевести Л. Плюща обратно в отделение № 12 .

2. Разрешить Л. Плющу иметь при себе хотя бы некоторые из присылаемых ему писем и фотографий членов его семьи.

В ответ на первую просьбу В. Каткова добродушным тоном начала разглагольствовать о том, какая прекрасная у них больница, как много желающих в неё попасть.

— Они ведь не знают — (между прочим заметила она) — за что здесь люди, но они знают, что у нас лечат. Мы Московской школы.

 

— Снежневского?

(с гордостью) — Да, Снежневского. Вы не думайте, у нас не экспериментируют^*, а лечат строго по методике. Нами все довольны, приезжают к нам и профессора.

Порассуждав таким образом, она перешла к ответу по существу:

— О переводе в прежнее отделение, — это невозможно, там у нас соматическое отделение, т. е. там находятся люди, у которых, наряду с нервными болезнями, и туберкулез: язва или печень. Мы часто перемещаем больных. Да там и места сейчас нет, некуда и койку поставить.

— А как насчет писем и фотографий?

— Письма — знаете, их ведь много набирается, а могут пруссаки завестись. У нас их, конечно, нет, но всякое может быть. А фото — ну хорошо, это просьба скромная (sic!) — и письма, некоторые, — я это постараюсь решить, думаю, можно будет оставить.