№ 3

ПИСЬМО ЖИТНИКОВОЙ СОВЕТСКИМ РУКОВОДИТЕЛЯМ

 

Николай Викторович!

Леонид Ильич!

Алексей Николаевич!

Если бы не крайняя необходимость, я бы не осмелилась отнимать у вас время этим частным письмом. Помогите мне, иначе произойдет нечто страшное. Я обращаюсь к вам, так как вы являетесь сторонниками сказанного на XXIV съезде КПСС:

«Любые попытки отступить от закона или обход его, чем бы они ни мотивировались, терпимы быть не могут. Не могут быть терпимы и нарушения прав личности, ущемление достоинства граждан. Для нас, коммунистов, сторонников самых гуманных идеалов, это — дело принципа».

15 января 1972 года сотрудниками республиканского КГБ был арестован мой муж Плющ Леонид Иванович и в нашей квартире был произведен обыск. Дело в том, что Леонид Иванович — математик по профессии — входил в «Инициативную группу защиты прав человека в СССР» и подписал несколько писем-обращений к нашему правительству и в ООН. Во время обыска были изъяты некоторые материалы, не издававшиеся в СССР. Но, главное, сами по себе эти факты ещё не могут быть основанием для осуждения. Я полагала, что степень виновности моего мужа будет определена законом, а не личными конъюнктурными соображениями отдельных

должностных лиц.

Втайне от меня мой муж был подвергнут медицинской экспертизе, признавшей его «невменяемым» и рекомен-

 

девавшей принудительное лечение в лечебнице специального типа. Чтобы необходимость этого изуверства ни в ком не вызывала сомнений, КГБ направило мужа (и опять втайне) через несколько месяцев после первой на повторную экспертную комиссию, членами которой были несколько академиков-психиатров. На этот раз принудительное лечение рекомендовалось в лечебнице общего типа.

Все, кто хоть немного знает Леонида Ивановича, все его родные, друзья и знакомые, среди них есть и врачи, никогда не имели повода сомневаться в его психическом здоровье. Никто из них не сомневается в этом и сейчас.

Да и любой непредубежденный врач-психиатр, ознакомившись с поставленным моему мужу диагнозом, не согласится в данном случае с выводами о необходимости принудительного лечения. «Вялотекущая шизофрения» («идеи реформаторства, мессианства, наивность суждений») не известна не только мировой, но и отечественной психиатрии. Её, например, отвергает киевская психиатрическая школа.

Лишь через двенадцать с половиной месяцев после ареста состоялся суд, на котором могли присутствовать только трое членов суда, адвокат и прокурор. Несмотря на все мои старания и просьбы — устные и письменные — ни я, ни мой муж на судебное рассмотрение дела допущены не были. Несмотря на письменные заявления друзей моего мужа о том, что они желают дать суду показания по сути дела, ни один из них на процесс не был допущен. Всех, кто приходил в те дни к зданию суда, чтобы попасть в зал заседания, какие-то чины в гражданском с помощью милиции переписывали поименно, а потом требовали покинуть здание суда, угрожая арестом.

Основываясь на первой экспертизе, суд постановил направить Леонида Ивановича на принудительное лечение в лечебницу специального типа, где содержатся убийцы, насильники — больные с патологическими агрессивными наклонностями, где может неисправимо

 

сломиться психика здорового человека, бесконтрольно и бессрочно отданного на гибель. Это ужасающее постановление было мною опротестовано в кассационной инстанции. Верховный суд УССР, основываясь на данных второй экспертизы, вынес определение о принудительном помещении Плюща Леонида Ивановича в лечебницу общего типа. Сам по себе факт помещения нормального человека в психиатрическую больницу — верх жестокости по отношению к нему, к его близким, это тот предел, после которого людей ожидает самое страшное — безнадежность. Но даже этого кому-то показалось мало.

Прокуратура УССР опротестовала кассационное определение Верховного суда УССР, абсурдно объяснив это особой опасностью действий моего мужа и настаивая на лечебнице специального типа. Чем же опасны его действия? Да и какие действия?! Настаивая на больнице специального типа, меня хотят лишить возможности хотя бы изредка видеть мужа, разговаривать с ним, переписываться, поддерживать его. Это бессрочное мучение даже сильного человека может духовно раздавить и привести к медленному умиранию. Это уже находится вне того, что могут выдерживать люди, это выше всяких человеческих возможностей.

Я прилагала все усилия к тому, чтобы дело Плюща Л. И. не выпадало из-под контроля ЗАКОНА: письменно и устно обращалась с заявлениями, просьбами, протестами во всевозможные инстанции вплоть до Прокуратуры СССР и Верховного Совета СССР. Но это ни к чему не привело. Я была лишена возможности предотвратить обвинительный уклон следствия. Мне не дали возможности иметь своим представителем на медицинских экспертизах кого-либо из известных мне врачей-психиатров. Мне не сообщили о выводах экспертиз и тем самым не дали возможности пригласить адвоката в период следствия, на что Плющ имеет право. Я была лишена возможности присутствовать на судебном процессе над моим мужем. Мне до сих пор не дали поста-

 

новления суда или хотя бы выписку из него. Меня дважды запугивали репрессиями в отделении милиции (на моё возмущение мне цинично заявили: «Можете жаловаться, всё равно Ваша жалоба к нам придет»). Я ни разу не получила свидания с мужем (со дня его ареста прошло уже свыше 16 месяцев). Мне запретили даже переписываться с мужем.

Зам. прокурора УССР Самаев и начальник следственного изолятора КГБ Сапожников с нескрываемым садизмом официально заявили мне: «Вы никогда не получите свидания с мужем. Да и никто вам не разрешит переписку с ним. Он же сумасшедший. Зачем вам что-либо писать психически больному? И, тем более, зачем Вам видеть этого больного? О чем с ним можно говорить? Чтоб вас здесь больше не видели!» Чтобы сказать так женщине об отце её детей, мало очерстветь душой, надо страдать патологией бездушия, надо вытравить в себе всё человеческое.

Мой муж совершенно здоров. Его арестовали не за антисоветскую деятельность (такой деятельности не было), а за взгляды, которые в чём-то отличаются от взглядов Самаева и Сапожникова. Но ведь за выражение некоторых взглядов, допускавшихся после 1953 года, до 1953 года человека расстреляли бы; за выражение иных взглядов, допускавшихся после 1964 года, до 1964 года могли бы заключить в лагерь. Сейчас для моего мужа кто-то из КГБ избрал инквизиторский способ расправы «без пролития крови», как говорили в средние века. А Самаев, Сапожников и иже с ними не рассматривают свои действия как беззаконие, а прикрывают самодурство красивыми словами.

Я поняла, что если безнаказанно допускается беззаконие хотя бы в малом, то оно неизбежно потянет за собой большое беззаконие, которое нарушители будут вынуждены прикрывать ещё большим. Если допустить, что «целесообразность» хоть в каком-то случае может подменить или подправить закон, то и в других случаях

 

эта целесообразность будет заменять закон, будет вытеснять его.

Но ведь жизнь нашего общества сейчас основана на принципах более гуманных и демократических, чем до XX съезда КПСС. И я не верю в то, что всё случившееся с нашей семьей — государственная необходимость. Напротив, я думаю, что эта несправедливость исходит от отдельных личностей, имеющих ложное представление о чести мундира.

Помогите нам, иначе совершится верх бездушия, предел бесчеловечности — заключение здорового человека в лечебницу специального типа. Угроза этого адского ужаса нависла над мужем, надо мной и нашими детьми в середине второй половины XX века, в нашей стране.

Безнадежность охватывает не тогда, когда нет никакой помощи, а тогда, когда уже и не хочется никакой помощи. Но не может быть, чтобы не осталось в мире ничего святого.

Киев-147,

ул. Энтузиастов 33, кв. 36,

Житниковой Татьяне Ильиничне

22 мая 1973 г.