СВОЛОЧЬ СОВЕТСКАЯ

Есть много способов сломать блатную мелюзгу: пониженная пайка, ШИЗО, "прокладка, объявка, ломка", перевод на режим ПКТ. "раскрутка". Вот обобщенный способ, применяемый в сучьих зонах.

Вновь прибывших, прямо с этапа заводят в ШИЗО. Несколько часов они "отстаиваются" все вместе, пока их личные формуляры проверяет начальник спецчасти. После отстоя к этапной камере подходит контролер - старший смены и объявляет: "У нас сучья зона. Все выходи". Дверь камеры открывается, выходят суки и мужики. Воры и фраера из камеры не выходят и попадают под оперативную обработку. Их выводят к огневой полосе - лежат кучей лопаты и грабли. И стоят вязаные. Надзирало приказывает: "Разобрать всем инструмент и шагом марш рыхлить КСП".

Никто не берет лопаты. Вступают в дело вязаные. Кулаками и пинками, лопатами и граблями, они понуждают отказчиков выйти в запретку. Начинается "ломка", на ближней вышке устанавливается пулемет. Происходят сцены, которые все видели в кинокартинах о гитлеровских лагерях. Отказчиков запинывают до полусмерти и травят собаками. С жестокостью отступников вязаные набрасываются на бывших соратников. Далеко, к домикам охровского поселка разносится утробный рев и сатанинский хохот. Те, что не выдерживают избиений и берут лопаты, считаются сломанными, их запускают в жилую зону.

Стойким хуже. Вязаные хватают их за руки за ноги и с прибаутками: "В малину лети, мать твою..." закидывают через предзонник, на полосу запретки. Теперь отказчикам до вечера лежать в огневой. Приподними голову, и с вышки раздастся пулеметная очередь. Перед проверкой приходит контролер с вязаными, заходит в огневую и приказывает все подняться. Выводит жуликов из-под обстрела. Вязаные посмеиваясь, предлагают: "Кто отдохнул, разбирайте орудия труда и за работу".

Несломленных запирают в карцерную камеру. Каждому из них зачитывается постановление: "Пятнадцать суток за отказ от работы". Пройдет пятнадцатисуточный срок, подойдет к камере опер, спросит через дверь: "Кто выходит на работу? Нет желающих? Еще всем по пятнадцать суток". Сидят парнишки в холоде в голоде и в постоянном страхе, что зайдут после отбоя в камеру вязаные и будут "приводить в чувство", предварительно заковав в наручники. Некоторые не выдерживают издевательств и сдаются. Отправят ли отказчиков в другую зону и в какую - зависит от произвола опературы. Не раз и наблюдал "ломку" из камеры ПКТ, через переплеты решетки, на шестом олпе Аркалыкского УИТУ.

Брести в столовку вне строя опасно. Могут побить вязаные, а что делать:

болит давний прострел на ноге. Мальчишки-соотрядники убежали далеко вперед, не угонишься. Пожалуй, зря иду, баланды наверняка мне не достанется, а хлебную пайку шнырь все равно бы принес в барак. Затихал к вечеру поселок вблизи зоны. Охровцы укладывались спать. От глиноземного карьера доносилось натужное гуденье экскаватора.

Передвижение по зоне в одиночку, грубое нарушение режима, рассматривается опературой как подрыв коллективистских навыков и строго наказывается. Мне часто приходится ковылять в столовку одному. Конечно больная нога не оправдание для нарушителя, но вязаные не хотят вступать в спор с упрямым цэрэушником. Привыкли. Хмуро на меня поглядывают и безмолвно пропускают.

У двери клуба-столовой стоял начальник режима Полуянов и руководил прохождением бригад. Он не дурак выпить и часто являлся перед строем осужденных в приподнятом настроении. Еще издали подходя, видно, что начальник в обычном своем самочувствии, повышенном. Шинель расстегнута, глаза блестят.

Полуянов - неплохой начальник. По служебной обязанности ему полагается придираться ко всякому зоннику за любую мелочь, а он покладисто не замечает мелких нарушений. У меня с режимным установились нормальные отношения после того, как по его приказу парикмахер, когда вылавливали длинноволосиков, простриг

 

мне машинкой полосу от шеи, через подбородок и верхнюю губу и дальше ото лба к затылку, а я неделю разгуливал по зоне с этой модной стрижкой, возмущая тем сопляков-"прапоров" и восхищая мальчишек-соотрядников. В очередную кампанию борьбы с длинными волосами Полуянов приказал цирулю, искоса взглянув на меня:

- Этого обстричь полностью.

С тех пор у нас с ним терпимые взаимоотношения.

Казалось, и на этот раз все обойдется - позволит пройти, но вдруг режимный искоса взглянул на мою ковыляющую особь и стало ясно - не пропустит. Он запретительно вытянул руку.

- Куда?

- На ужин, - не останавливаясь, я двинулся к двери столовки.

- Почему без строя?

- Нога болит.

- Встать в строй, шагом марш.

Никакого строя поблизости нету, неопределенность приказа подбодрила меня продолжать движение. Резкий рывок за предплечье свалил меня на землю. Заныло колено. Вязаные, стоявшие рядом с начальником, угодливо захихикали и любопытно поглядывали, как у ихних сапогов ворочается обросший антисоветчик. Я поднялся, упираясь руками в землю и встал перед Полуяновым глаза в глаза. Сказал уныло:

- Сволочь советская.

Лицо начальника еще покраснело:

- Тебе сказано, не ходи без строя. Проходи в столовую, шагом марш. На следующий день, после утренней проверки, в то время, как зонники уходили по баракам и плац опустел, режимный начальник появилися в дверях штаба. Он махнул мне рукой призывно. Не хотелось выполнять необычно выраженный приказ. Если бы не нога, ускользнул бы среди мужиков. Нехотя подошел к Полуянову:

- Здравствуйте, гражданин начальник.

- Здравствуйте, осужденный Храмцов.

Дальше начальник собирался с мыслями. Минуту продолжалось молчаливое противостояние.

- Что это Вы, осужденный Храмцов, так на меня вчера сердито, сволочью меня назвали, - он прокашлялся и добавил, понизив голос, - советской, да еще при "вязаных".

- Вы свалили с ног меня, не стыдно так обращаться с инвалидом? Начальник согласился:

- Не спорю, по уважительной причине случилось. Выпивши был, на проводы вчера приглашали, не рассчитал. А как Вы на меня, тоже нельзя начсостав обзывать. Назвали бы просто "сволочь", никто бы не против, а так нельзя, осужденный Храмцов. Сволочь, - он понизил голос, - советская, да еще при вязаных!

Видно, что режимный поражен не оскорблением, а неслыханным сочетанием плохого слова с хорошим.

- Извините, гражданин начальник.

- Ладно, идите, - согласился начальник.

Он не составил на меня постановление в ШИЗО, он не наказывал по пустякам. Нередко выступал балагуром, чтобы замаскировать недостаток служебного рвенья.

Как-то раз в начале осени "хозяин" приказал режимному выловить всех кошек в зоне, их много расплодилось, потому что лагерная зона для кошек все равно, что заповедник для кроликов. В завтрак, в обед и в ужин мужики несут кошкам корм, хоть не изысканный, зато обильный: кашу, кусочки рыбы. Существуй и размножайся - все лето пищат котята под полами бараков.

Стоял теплый осенний неяркий день. Операция началась сразу после обеда. На сытых кошек, отдыхающих под забором промзоны, двинулся отряд вязаных во главе с начальником режима, подкрепленный двумя контролерами. Кошки почуяли беду и стали прятаться под кучу досок, сваленных у забора.

- Окружай, смелей! - кричал Полуянов своим подчиненным. Он, как полководец, стоял на верху кучи и подавал команды голосом и руками: - Куда прешь, ты сука! - кричал он вязаному. - Давай в обход. - Советовал надзирателю: -

 

Сержант, сними свою ментовскую фуражку и спрячь за пазуху под комбинезон: кошки всех контролеров по форме угадывают. - Кричал на нас: - Инвалиды, шагом марш по локалкам, - и отмахивался руками, будто от ос, - это вам не самодеятельность, а общественно-полезное мероприятие. Кошки под вашими ногами разбегаются.

Операция провалилась, кошки разбежались. Лишь одну удалось поймать вязаному, он стал героем дня. Всем показывал исцарапанные руки. Полуянов возбужденно всех уверял:

- Завтра принесу сетку, ни одна от меня не уйдет: я их повадки освоил. Он приказал сержанту вывезти доски за зону и "упылил" на вахту. Вязаный, поймавший кошку, все стоял с мешком в руке, не зная, что делать дальше. К нему подъехал безногий сапожник на своей коляске. Он отбывал срок за сожительницу, приконченную сапожным ножом за то, что пыталась спровадить своего "коротышку" в инвалидный дом в пользу любовника и завладеть квартирой. Сапожник предложил за кошку пачку сигарет. Вязаный колебался минуту, может быть, он ждал, не предложит ли кто пачку чая, но никто не предложил, и парень бросил мешок на землю. Неудачливая кошка выскочила из мешка и умчалась под барак.

Вопреки ожиданиям "сволочь советская" даром мне не прошла. Председатель СВП, тот самый, что обещал мне свою защиту, донес до опературы. Однажды в конце марта ко мне подбежал воронок из штаба:

- Иди, старый, к тебе приехали.

Только что прошел ужин, мы чифирили вдвоем с Черным, сидя на нижних койках, закопченная кружка стояла между нами в проходе на табуретке.

- Кто приехал?

- Не знаю, - воронок зыркнул на кружку. - Мужики дайте глотнуть, жажда. -Он сделал два больших глотка и оглянулся: - Голубые явились, две пары. В кабинете "хозяина" сидели четверо в гражданских костюмах:

- Здравствуйте, Юрий Александрович, садитесь, пожалуйста. Извините, что побеспокоили.

По любезному заходу видно, из какого ведомства эти четверо.

Мне была зачитана бумага с грифом управления ГБ Тургайской области. Бумага называлась: "Предупреждение". Суть бумаги была такова: числа, месяца, года, осужденный Храмцов обозвал начальника режима капитана Полуянова оскорбительным словом: "Сволочь советская". Осужденный Храмцов предупрежден впредь не позволять себе подобных антисоветских высказываний. Подпись осужденного.

От подписи я отказался, комитетчики не настаивали. Уж в дверях кабинета, видимо, главный из четырех, посоветовал мне отеческим тоном:

- Воздерживайтесь, Юрий Александрович от подобных выражений, здесь уголовная зона. Назвали бы Вы Полуянова просто "сволочь", мы не были бы против - зачем же так ехидно. Сволочь, - он понизил голос, - советская.

По пустынной линейке я возвращался в отряд, уж окна общежитии светились. Шел и думал. Недалеко позади то время, когда меня посадили бы на семь лет за такую антисоветчину, и ни один следователь не решился бы полностью выговорить оскорбление, нанесенное мной режимному начальнику, да и в приговоре написали бы неопределенно: "Допустил враждебные, антисоветские, особо дерзкие высказывания в адрес советского народа и социалистического государства". А сейчас всего лишь "предупреждение". Вырождается большевистский режим вопреки всем стараньям сохранить его навечно.

В секции мальчишки окружили меня, сочувственно галдели:

- Что этим от тебя надо, старый? Мы думали, тебя посадят. Они оказались правы. В середине апреля меня закрыли в ПКТ на шесть месяцев.