Пестрый хоровод вокруг лагерной елки

 

После конференции на Ветлосяне я почувствовал какое-то воодушевление, прилив сил. Готовил свой доклад на больничную конференцию. В течение трех месяцев до позднего вечера делал выборки из историй болезни. За скупыми записями в каждой из них виделся живой человек, за которого пришлось переживать. А это без мала сотня истощенных мужчин с язвами, фурункулами, гнойниками. Да такая же группа с пеллагрозными поражениями кожи.

Доклад имел название «К Вопросу об этиологии и особенностях течения гнойно-воспалительных и септических заболеваний у дистрофиков». Он состоял из двух частей. Первая соответствовала названию. Вторая же была как бы придатком и посвящена анализу наблюдений над пеллагрозными дерматитами.

Свою работу я консультировал у Е. И. Харечко. Он был наиболее эрудированным терапевтом, кото-

 

рого постоянно приглашали для консультаций в разные больничные корпуса, что и было с симпатией отражено Я. И. Каминским в дружеском шарже на Евгения Ивановича. Харечко начал просмотр текста со второй части. Его особый интерес к пеллагрозным дерматитам был понятен. Я был свиделем того, как в 1940 году на Ветлосяне именно Евгений Иванович распознал первый случай пеллагры и затем приложил немало усилий, чтобы повысить осведомленность врачей и лекпомов об этом тяжелом заболевании, связанном в основном с дефицитом в организме никотиновой кислоты при недостаточном и одностороннем питании. Название болезни произошло от итальянских слов «сухая кожа». Поражение кожи, которое в остром периоде напоминает ожоги, было частным проявлением общего заболевания. В моем

 

сообщении приводились данные о кожных поражениях у девяноста больных, в основном за 1943 год. «Ожоги» возникали в основном на открытых частях тела, обычно в летнее время с наибольшим количеством солнечных дней. Начиналось это весной — в апреле, в мае, а после сентября ожоги исчезали.

— Весьма характерные данные. Самый пик — в июле, у пятьдесят одного больного. Вам следует представить их в виде кривой, она была бы очень демонстративной,— заметил Харечко.

Далее в рукописи следовали рисунки с изображением наиболее характерных мест кожных поражений с указанием их частоты и степени выраженности. Евгений Иванович похвалил за наглядность, а затем сокрушенно покачал головой:

— Но какими безобидными названиями в науке окрещены различные локализации дерматитов! На лице — «маска» или «бабочка», на шее — «воротник Казаля». Когда тяжелая работа и систематическое недоедание доводят людей до истощения и авитаминоза, пеллагра заменяет грубые рукавицы «перчатками», а полуистлевшие прокисшие портянки — «носками»... Хорошо бы эти рисунки увеличить для демонстрации.

Состояние больных при поступлении только в пяти случаях было расценено как удовлетворительное, во всех остальных — тяжелое, а в десяти наблюдениях — очень тяжелое. Возникновение поноса всегда означало нарастание тяжести заболевания: организм переставал в должной мере усваивать пищу. Истощение поддерживалось и медленно прогрессировало также в связи с недостаточностью больничного питания, которое едва поддерживало тлеющие силы больных. У части больных тяжесть состояния усугублялась сопутствующими заболе-

 

ваниями, в частности туберкулезом легких (у семи человек), хронической дизентерией (у троих).

Сведения о некоторых страдальцах воспринимались как поминальные слова, так как их уже не было в живых. Удавалось справиться с кожными поражениями, но не всегда с болезнью.

Доктор Харечко грустно произнес:

— Решающую роль в лечении должно бы играть питание, богатое полноценными животными белками. К сожалению, в наших условиях о таком питании не может быть и речи.

В целом Евгений Иванович одобрил «пеллагрозную» часть доклада, обещал принести только что изданную книгу Кассирского об алиментарной дистрофии и пеллагре.

— По части собственно гнойных воспалительных заболеваний вам лучше бы посоветоваться с хирургом. Не съездить ли вам к доктору Кристальному?

Я обрадовался возможности снова побывать на Ветлосяне.

На подходе к корпусу № 5 встретил сарапулку. От нее узнал, что Семен Ильич сегодня задержится, придет через пару часов: с утра он ходит в физиотерапевтический кабинет на процедуру, после которой немного там же отдыхает.

И вот я сижу и любуюсь зелеными, но уже начавшими осыпаться ветвями новогодней елки (позади уже и «старый» Новый год). На душе тихая радость и умиротворенность. В последнее время изрядно устал. Сейчас же торопиться некуда:

 

впереди свободных полтора-два часа. Поэтому можно и отдохнуть.

Медсестра Эльга Кактынь, вошедшая в кабинет в верхней одежде, быстро проследовала за ширму и вышла, на ходу надевая халат. Она увидела меня, поздоровалась и справилась, не на процедуру ли я явился.

— Нет, Эльга, мне просто приятно побыть в ваших уютных владениях.

— Спасибо, но здесь теперь не я хозяйка: переведена медсестрой в корпус.

Оказалось, что старшей сестрой в кабинете осталась бывшая ее помощница Валия Рудзит, которую сотрудники зовут на русский манер Валей. Эльга же пришла с ночного дежурства в хирургическом корпусе, чтобы помочь подруге. Это необходимо не только потому, что Валя еще недостаточно освоила некоторые виды физиотерапии (до ареста она была библиотечным работником), но и потому, что аппараты и приборы давно отслужили свой срок. И хотя рентгенотехник А. М. Ковнацкий все время поддерживает их, что-то придумывает, каждый из них имеет свои капризы. Эльга же хорошо их изучила и делится опытом с Валей.

Мне трудно было представить этот кабинет без Эльги. Она была королевой в этом царстве белых кушеток, ширм, приборов и аппаратов с потускневшим блеском никелевого покрытия деталей. Здесь Я.И. Ка- минский на свой страх и риск устраивал выставки работ художника заключенного Болеслава Матусевича. Одна из его картин и по настоящее время украшает кабинет. На ней масляными красками изображена высокая сосна, у которой крона сохранилась лишь на вершине. Она стоит на поляне, покрытой снегом. Кажется, что под ним скрыты

 

пни — остатки срубленных деревьев. И сосна — само одиночество и бесприютность. Однако сквозь тучи хмурого неба смутно пробивается какой-то свет, какая-то надежда...

Заключенные, попадавшие из бараков в необычный мир этого лечебного кабинета, встречали здесь к тому же внимательную, улыбчивую, всегда готовую остроумно пошутить девушку с румяными щеками и на какое-то время освобождались от чувства одиночества, обреченности, скованности. Я знал тощего стройного старика, которого в бараке называли полковником Мясоедовым. Он медленно передвигался шаркающей походкой, ни на кого не обращая внимания и ни с кем в бараке не разговаривая. За многие месяцы соседства по нарам я никогда не слышал от него ни одного слова. Однако в физиотерапии он, по словам Эльги, любил стоять у печки и предаваться воспоминаниям о жизни в Петербурге, а однажды, игриво подмигнув, произнес: «Надеюсь, вы не сомневаетесь, что в женщинах я знаю толк!»

Физиотерапевтический и рентгенологический кабинеты, разделенные общим коридором, возглавлял высокоинтеллигентный Я.И. Каминский. Удачный подобрался и коллектив сотрудников. Так образовался на Ветлосяне своеобразный оазис культуры.

Эльга уверенной походкой передвигается от аппарата к аппарату, что-то поясняет подшефной сестре. А потом возвращается ко мне.

— Наконец-то и я могу поблаженствовать у елки.

— Эльга, что это Валя такая грустная?

— Она вообще очень скромная, тихая, замкнутая. Необыкновенно добрая, честная и добросовестная. А грустная... Не очень-то весело, когда имеешь срок пятнадцать лет.

От Эльги я узнал, что Валия окончила в Москве

 

рабфак, библиотечный институт, работала по специальности, была секретарем партийной организации. В декабре 1937 года арестовали ее мужа, крупного инженера-строителя и архитектора, а менее чем через месяц и ее.

В лагере Валия около двух лет была на общих работах. Однажды осенью она с другими женщинами убирала капусту из-под снега. Голыми руками откапывала кочаны и укладывала их на подводу. Окончательно обессилев, Валия упала без сознания, не донеся очередной кочан. После выздоровления была признана способной лишь к легкому труду. Я. И. Каминский оставил ее работать при больнице, где она и подружилась с Эльгой.

О судьбе мужа Валия ничего не знает. Особенно же горюет по своим детям — двум мальчишкам, шести и двенадцати лет. Удалось выяснить, что младшего взяла к себе на воспитание тетя, найдя его в детском доме в состоянии крайнего истощения. О старшем же уже несколько лет ничего не известно. Валия Яновна пишет в разные учреждения в надежде что-либо узнать о нем, но пока безрезультатно.

— А вы, Эльга, каким же образом лишились своего привычного места? За какие такие грехи?

Эльга высказала предположение, что в Сангородке теперь будут оперировать только вольнонаемных. Для заключенных же оборудовано хирургическое отделение на Ветлосяне. Сюда были переведены два хирурга, оба заключенные. Главный врач уговорил Эльгу срочно переквалифицироваться на операционную сестру. Дал учебники. После сдачи «экзамена» она приступила к практическому освоению новой специальности.

— И дело пошло?

— На первой операции руки тряслись от волне-

 

ния. К тому же один из хирургов так матерился, что даже я, уже всего наслышавшаяся в лагерных бараках, была вне себя от возмущения.

— Но все-таки стерпели?

— Нет, после операции, едва отдышавшись, я ему сказала: «Если вы еще раз такое при мне позволите, я с вами работать не буду». Он так и оторопел, даже не нашелся что сказать. Но мата от него я больше не слышала.

Подошел доктор С. И. Кристальный. В разговоре я поинтересовался судьбой его грелки.

— Что-то все заглохло. Поблагодарили, но ответили неопределенно: то ли недостаточно греет и нуждается в совершенствовании, то ли нет возможности организовать производство. В общем, сейчас, конечно, не до грелок: нужны снаряды, танки, самолеты...

Когда я сообщил о цели приезда, Семен Ильич полистал мою тетрадь, фиксируя внимание на некоторых местах, задал несколько вопросов.

— Ну что ж, в целом доклад приличный. Чувствуется, что успели осмыслить полученные данные. Однако вопрос о пеллагрозных дерматитах здесь все-таки не по теме, лучше выделить его в самостоятельное сообщение. Пожалуй, многовато частных примеров...

Семен Ильич предложил мне также перенести ряд иллюстраций и диаграмм на большие листы — для демонстрации. Посоветовал уточнить и сделать лаконичнее ряд выводов, но в то же время включить в них довольно существенный опыт по аутогемотерапии и лактотерапии.

Я уже собирался уходить, когда в кабинет заглянул высокий мужчина в белом халате и накинутом поверх него изрядно поношенном бушлате.

 

По басовитому голосу я сразу узнал врача-терапевта Габунию.

— Василий Леонтьевич! — окликнул я его.— Здравствуйте!

— А, Виктор, привет!

— Я думал, что вы уже давно в Батуми.

— Шутишь, дорогой. Еще много срока, как бы ноги не протянуть здесь, на Севере. Извини, спешу. Будь здоров!

Наконец, там же, в физиотерапевтическом кабинете, я встретил другого своего старого знакомого — массажиста М. Я. Тяпкина. Когда я работал на Ветлосяне медбратом, он заходил выполнять врачебные назначения в больничные корпуса. И я всегда любовался им. Еще прежде, чем приступить к массажу, еще только засучивая рукава, этот лысый пожилой мужчина уже начинал рас-

 

сказывать больному какую-нибудь историю, как будто это входило в первейшую его обязанность.

Все любили его. Каково же было мое удивление, когда я узнал, что по образованию он не медик, а военный полковник-артиллерист! Он происходил из потомственных дворян, в семье было принято, чтобы сыновья из поколения в поколение получали военное образование. Еще мальчишкой он был отдан учиться в кадетский корпус. Говорил, что одинок как перст и что вообще военному трудно иметь настоящую семью. Он и рад, что одинок: никто из-за него не страдает. Начал свою военную карьеру он еще в русско-японскую войну. К моменту ареста в тридцатые годы работал на КВЖД. Я поинтересовался у Михаила Яковлевича, где же он освоил массаж? «Попалась хорошая книжка, заинтересовался, начал тренироваться. Убедился, что массаж — великое дело»,— ответил он. Я попросил его показать мне основные приемы массажа. Он охотно давал пространные объяснения, во всех деталях рассказал об основных составных частях процедуры — поглаживании, растирании, разминании, вибрации. Каждый из этих приемов он многократно демонстрировал применительно к разным частям тела и заставлял меня повторять их. Я трудился в поте лица. В последующие годы я не раз с благодарностью вспоминал Михаила Яковлевича и очень обрадовался встрече с ним. Нельзя было не заметить, как он постарел.

— Знаете, стал очень уставать. Годы сказываются: шестьдесят восьмой. Но работаю... работы много.

...Я возвращался с Ветлосяна в Ухту на попутной грузовой машине, полный впечатлений от встреч в физиотерапевтическом кабинете. В воображении моем медленно проходили — как бы в хоро-

 

воде вокруг елки — рослая, неунывающая Эльга, миниатюрная, кроткая, замкнутая Валия Яновна, не в меру полный, в роговых очках, с зачесанными назад густыми волосами доктор Кристальный, сухопарый, со значительной горбинкой на носу, хмуроватый Габуния, лысый, с засученными выше локтя рукавами сестринского халата Тяпкин...

Но пяти человек для хоровода мало, и круг замыкали истощенные мужчины с пеллагрозными дерматитами, гнойниками, фурункулами и другими поражениями, лечившиеся в прошлом в «моем» корпусе, а теперь отчетливо всплывшие в памяти.

Пестрый хоровод зеков, возникший в моем воображении, опять поверг меня в тоску и безысходность.