Ухтинцы празднуют победу

 

Когда в середине марта Аля предложила мне по телефону пойти на каток, я согласился, решив, что это подходящий случай, чтобы вручить прощальное стихотворение. Заказал коньки, в условленное время встретил Алю, прокатились за руку пару кругов. Затем я сказал:

 

— Спасибо, хватит. Теперь послушай, Аля, на прощанье.

Я начал декламировать:

Позабудь меня, былые встречи.

До свиданья. Нет, уже прощай!

Думал, полюбил тебя навечно.

Но ошибся. Все. Не вспоминай.

Свой бывалый парус поднимаю,

То ли на удачу, то ли на беду,

Но уверен: в новом светлом мае

Я к тебе с любовью не приду.

Мой корабль — лишь карбас просмоленный,

Неказисты парус и весло.

По волне холодной и соленой

Нас к тебе случайно занесло.

На борту ни блеска, ни уюта.

Вижу, нам с тобой не по пути:

Ищешь ты богатую каюту.

Так счастливо выждать и найти!

Аля презрительно поморщилась:

— И разошлись как в море корабли?

— В сущности, уже давно.

— Желаю удачи!

Эти слова Аля старалась произнести спокойно, но не смогла скрыть волнения. Мы расстались.

Я медленно пробежал еще круг и направился домой. Конечно, заново переживал холодное свидание. Временами казалось, что поступил грубо, можно было бы объясниться основательнее и без стихов.

Но вскоре от сомнений не осталось и следа.

Медсестра Маруся назвала Алю «занозой каких мало» и добавила:

— Помните, вы спрашивали, почему я считаю, что у Али подмочена репутация? Я тогда воздержалась объяснять, чтобы не выглядеть сплетницей. А имела в виду то, что Аля крутит с лаборантом Алексеем Матвеевичем, вызывая тем самым далеко

 

 

не радостные переживания его жены. Теперь могу сказать, потому что это уже для многих не секрет.

Когда через несколько дней вечером ко мне неожиданно зашел Алексей Матвеевич, от него разило спиртным. Это меня не очень удивило, так как накануне многим ухтинцам выдавали по спискам спирт, и в городе можно было встретить изрядное количество пьяных. Кстати, я тоже получил целый литр спирта, уплатив за него половину месячной зарплаты (325 рублей). Выдали также полтора килограмма колбасы, и я угостил соседей, немного выпив вместе с ними. Щедрость лагерных снабженцев, по-видимому, была обусловлена не столько приближающимся Первомаем, сколько очередным присуждением Ухткомбинату переходящего знамени ГКО с денежной премией.

Хотя явившийся ко мне Алексей Матвеевич был во хмелю, к его состоянию не подошло бы слово «навеселе»: он выглядел хмурым и потерянным. Сначала он рассказал о своих семейных раздорах. Я как мог пытался успокоить его, предложил выпить «для поднятия настроения». Он охотно согласился.

Пришельца быстро развезло, он стал не в меру разговорчивым и признался, что влюблен в Алю. По его мнению, ее выбор может быть только между ним и мной. Меня удивило, что теперь он советовал действовать энергичнее, «не вдаваясь в лирику». Аля, по его мнению, такая особа, которую «можно брать только с бою».

Мои попытки перевести разговор на иную тему не имели успеха: собеседник сразу же возвращался к навязчивому повторению тех же рекомендаций. При этом он часто употреблял словосочетания «твоя Аля», «твоя любимая Аля». В конце концов он признался, что она подает ему надежду, и реши-

 

тельно предупредил, что если я не послушаюсь его, то он ее отобьет и женится на ней. Он говорил напористо, упрямо, хотя я пытался сказать, что не являюсь соперником.

В напряженной текущей работе я уже редко вспоминал Алю и ее поклонника. Начиная с февраля шли комиссовки. Сначала они были проведены на Лесзаге, затем — на Штрафном, а в апреле еще продолжались на Ветлосяне. К концу месяца подошла пора готовить материалы очередного месячного отчета, на который обычно уходит несколько дней. Обеспокоенность вызывала вспышка ветрянки среди детей вольнонаемных. Как и в другие весны, среди заключенных отмечался подъем заболеваний, обусловленных односторонним и недостаточным питанием с дефицитом витаминов (пеллагра, цинга) и простудой, стали чаще наблюдаться случаи обострения туберкулеза. Это обязывало усилить профилактические меры, контроль за своевременной диагностикой и госпитализацией.

Весна напоминала о близости огородных работ. Еще в марте купил 30 килограмм картошки на семена и рассыпал в комнате для яровизации. Она прорастала очень медленно из-за холода, но все же к концу апреля уже радовала небольшими ростками.

В ухтинском обществе царило приподнятое настроение в связи с победами Красной Армии. Вот-вот можно было ожидать известия о полной победе. Сразу после первого мая я проводил подписку на заем. Сам подписался на полторы тысячи.

Напряженное ожидание разрешилось девятого мая. Я проснулся в три часа утра то ли от включившегося радио, то ли от холода в комнате и услышал сообщение о том, что ввиду победы этот день

 

объявляется праздником и нерабочим днем. Через несколько часов передали полную информацию о безоговорочной капитуляции Германии. Трудно словами передать ликование, охватившее душу. Готовлюсь к митингу, назначенному на двенадцать: наутюживаю галифе, тщательно начищаю сапоги и даже мою голову снеговой водой (за сараем с северной стороны сохранился еще целый сугроб). По случаю праздника мою пол в комнате.

На митинг выхожу с запасом времени. Солнечно, сухо, прохладно, ветер. По направлению к центру проезжают машины с народом и флагами из соседних поселков. У ЦДК уже собрались наши работники. Радостные лица. Поздравляем друг друга. Все в праздничных нарядах. Начинается митинг. Начальник политотдела зачитывает текст акта о капитуляции. Раздают листовки с текстом акта. Низко пролетает самолет, ребятишки ликующе кричат. Я держу плакат, его надувает ветром, как парус. Начальник Ухткомбината Бурдаков предлагает почтить память погибших за Родину минутой молчания. Все снимают шапки, раздается траурная музыка духового оркестра. Многие утирают слезы. Я слышу позади себя сдержанное рыдание. Затем выступил секретарь райкома партии, были зачитаны приветственные телеграммы Сталину и Берия.

Такими словами, приведенными выше почти дословно, был запечатлен день победы в дневниковой записи, сделанной по свежим следам и обозначенной названием: «Главная страница дневника».

Многие радовались победе сквозь горькие слезы, сознавая, что их мужья, сыновья или дочери остались где-то на полях брани и уже не вернутся в семьи, не испытают великой радости мира, встречи с родными и близкими. Некоторые еще не знали о судьбе фронтовиков, давно не подававших

 

 

весточки. Живы они или нет? Люди, эвакуированные в Ухту из разных мест страны, радовались скорому возвращению в родные края.

Многие бывшие зеки, прикрепленные к производству Ухтижемлага до конца войны, ждали избавления от этого ограничения свободы, разрешения на выезд (хотя и исключавший проживание в ряде крупных городов), воссоединения с семьями.

Весть о победе быстро проникла и в лагерные зоны и передавалась там из уст в уста. Витала радужная мечта о возможной амнистии. Особенно на нее надеялись женщины, разлученные со своими семьями и беспредельно истосковавшиеся по детям...

Так случилось, что моим попутчиком при возвращении с митинга оказался Евгений Иванович Харечко. Мы поздравили друг друга.

— Евгений Иванович, вы тоже мечтаете об отъезде?

— Мы с Екатериной Павловной пришли к убеждению, что самое лучшее в нашем положении — это оставаться здесь. Ухта нам очень нравится. Здесь мы всех знаем и сами у всех на виду. И никто не будет особенно копаться в нашем прошлом или смотреть на нас с каким-то подозрением. Это, пожалуй, главное. Существенно также то, что ни в России, ни на Украине нас никто не ждет, подаваться некуда. В Полтаве, где я родился, за долгие годы едва ли сохранилась память о моем отце. Он был врачом и пользовался у полтавчан большим уважением. В Ленинграде, где работал до ареста, не осталось жилплощади. Да и не пропишут. Что же касается Екатерины Павловны, то не может же она возвратиться в Харбин, так же как и я не могу поехать туда. Будем учить и воспитывать сына здесь. А как вы, Витя, планируете?

 

— Если открепят от лагеря, то думаю попытаться поступить в медицинский.

— Это хорошо. У вас есть способности и напористость. Однако хорошенько подумайте и взвесьте: материальную сторону, состояние здоровья. Не лучше ли к тому же сначала избавиться от судимости?

— Возможно, что и так. Но годы уходят... Вскоре нас нагнал высокий молодой мужчина, который перед митингом играл на площади на аккордеоне, а теперь нес его в футляре, перебросив ремень через плечо. Он присоединился к нам. Евгений Иванович представил его как артиста ЦДК, а сам близоруко сощурил глаза и внимательно всмотрелся в группу людей, стоявшую впереди на дороге. Издалека слышался их смех. Потом Евгений Иванович высоко поднял над головой шляпу и громко и торжественно произнес:

— Приветствую и поздравляю высоких представителей Сангородка и Водного!

Тут и я узнал в полном мужчине Э. В. Эйзенбрауна — главного врача и заведующего хирургическим отделением больницы Сангородка, в худощавом — Л. Л. Давыдова, дерматовенеролога, начальника санчасти Водного промысла. Молодая черноглазая женщина оказалась медсестрой из Сангородка.

Е. И. Харечко пригласил всех к себе. После тостов за победу разговор пошел на профессиональные темы. Говорили о нехватке врачей, особенно по детским болезням. В связи с этим Евгений Иванович лестно отозвался о Нине Исаковне Ратнер, ведущей амбулаторный прием в Ухте. Э. В. Эйзенбраун заметил, что ранее, с тридцать девятого, она почти два года работала в Сангородке и как в детском отделении, так и в доме младенца, куда свозили малюток, рожденных женщинами-

 

заключенными, тоже трудилась с душой, не щадя своих сил. К тому же до сих пор приходится самим готовить медсестер, подбирая наиболее грамотных молодых женщин. Не прошли мимо и недостающего инструментария, оборудования, медикаментов. Разговор прервала черноглазая медсестра, которую, оказалось, звали Мариной:

— Уважаемые и дорогие старшие друзья! Ну как же вам не стыдно! В кои-то веки встретились за столом, причем по такому торжественному поводу, и речь без конца о работе. Разве нельзя потолковать просто о жизни?

— Вы нас извините, пожалуйста, Марина. Работа — это и есть основная наша жизнь,— мягко возразил Харечко.— Но вы правы: всему свое время. Сегодня надо гулять, радоваться. Давайте выпьем за радости жизни!

— И за исполнение желаний,— обрадованно добавила Марина.

Послышался звон бокалов. Затем Евгений Иванович в сопровождении аккордеона исполнил украинскую песню, а после всеобщего одобрения и какую-то оперную арию. Его мягкий баритон звучал очень мелодично и вдохновенно. Для меня, знавшего доктора Харечко по работе уже многие годы, был большим открытием его новый талант. Все аплодировали певцу. Он улыбался, довольный успехом.

Я шел домой, испытывая чувство удовлетворения и гордости в связи с тем, что удалось побывать в столь солидном обществе, ближе познакомиться с судьбами и чаяниями известных ухтинских врачей.

Но война еще продолжается: остается в состоянии войны с нашей страной Япония. Вспомнились грустные письма сестры Валентины. Ее муж,

 

 

Владимир Иванов, бывший мой «одноделец», был мобилизован в армию в мае 1943 года. До конца года он проходил воинскую подготовку по саперной части в Красноярске, после чего отправлен на фронт. Его последнее письмо, датированное январем 1944 года, кончалось словами: «Доченька пусть растет большая и красивая. Папка скоро приедет. Целую. Володя». Приедет ли?

Мой брат Николай еще продолжает воинскую службу в десантных войсках в Венгрии. Давно нет вестей с фронта от моего дяди Степы. Он, младший брат моего отца, был мастером на все руки, обладал редкой природной технической смекалкой и изобретательностью, чем покорил меня в детские и юношеские годы, я преклонялся перед ним.

...Я вскоре узнал, что дядя, воевавший танкистом, к этому времени уже погиб под Одессой, а Владимир Иванов пропал без вести.