ГОДЫ ВОИНЫ
Как я уже писала, война застала ПэПэ в Москве, в должности зам. начальника Главсевморпути. Он одержим желанием уйти на фронт. В результате хватается за первый же случай вырваться «поближе к фронту».
3 июля 1941 года получает мандат, подписанный Косыгиным:
«Выдан настоящий мандат уполномоченному Совета по эвакуации тов. Ширшову П.П. на предмет эвакуации Мурманского судостроительного завода Главсевморпути».
Везет в Мурманск 10 Дугласов и 5 тысяч винтовок. Месяц в Мурманске. Переключается на вывод ледоколов из Кольского залива. Потом летит на «Дорнье-Вааль» на Диксон, в пролив Вилькицкого, в море Лаптевых на предмет проверки появления там немецких подводных лодок. Но лодки там появятся только в 42 году. «И не совершив никаких героических подвигов», и возвращается в Москву.
В октябре 1941 года в Москве началась паника, «великий псковский драп». Немцы были на подступах к городу. ПэПэ пять просится в армию. Ему «помогает» всеобщий переполох. Он остается один в Москве. В эвакуацию, в Красноярск уезжает Главсевморпуть, его Лаборатория океанологии, его родные.
Очень интересно письмо, которое он пишет в Красноярск своему сотруднику Аполлону Алексеевичу Кирпичникову. Привожу его полностью.
Москва 13.10.41.
Дорогой Аполлон Алексеевич!
Не ругай, что отложил твой прилет в Москву — но обстоятельства настолько изменились и делать тебе здесь нечего. Я и сам, честно говоря, работаю очень мало. Пытаюсь смыться в армию, но пока ничего не выходит из этого. Я ведь сплю и вижу предмет моих вожделений — танки, танки и еще раз танки! Во флот я ни за что не пойду — там нечего делать — а вот комиссаром танковой дивизии, это вещь, о которой я только и думаю.
Когда я говорил с тобой по телефону, я предполагал, что смогу заняться наукой, но сейчас не до науки — вот почему везти материалы в Москву не следует, пусть лежат до подходящего времени в Красноярске.
Вот, как будто, и все, не ругайся, что не вызвал сюда, повторяю, что тут делать нечего.
С приветом П. Ширшов
P.S. О моих «танковых» устремлениях никому, конечно, не говори.
Еще об одном событии, весьма важном для меня.
Из дневника ПэПэ:
«В эти тяжкие дни, когда враг был у самой Москвы и над Арбатом дрались истребители, а по Садовому кольцу уныло брели голодные стада эвакуированного скота... в эти дни я полюбил Женю».
Киевская киноактриса Женя Гаркуша ехала через Москву на Север во фронтовые бригады. Встретились они случайно на Кремлевской набережной. Я все понимаю. Сложность его запутанной личной жизни. Но случилось то, что случилось. Они полюбили друг друга. ПэПэ пишет: «Полюбил за то, что осталась она со мною, чтобы вместе уйти на фронт... полюбил за то, что за изящной внешностью я встретил настоящего друга, смелого, жизнерадостного и любящего».
21-го октября Ширшов получает мандат Сталина о том, что он назначается уполномоченным Государственного Комитета Обороны на Горьковской железной дороге по делам эвакуации.
В то время создалось крайне тяжелое положение на железных дорогах, идущих на восток из центра страны: Горьковской, Пермской, Казанской, Рязано-Уральской. Эшелонами с эвакуированными заводами были забиты не только станции, но и перегоны.
Приказ Сталина: любой ценой!
На Горьковскую Женя едет вместе с ПэПэ.
«Петушки. Отсюда начинается Горъковская дорога. Дежурный по станции оборачивается ко мне. «Трудно у нас... да что говорить, сами посмотрите.»
«...Узкими коридорами, спотыкаясь в темноте на кучах мусора и нечистот, пробирались мы среди эшелонов, забивших
все пути. Сплошной стеной темнели вагоны... Бесконечные ряды крытых вагонов.
Я не думал раньше, что машину можно жалеть, как живое существо. Но в эту ночь тяжко было смотреть на все эти станки, машины. Словно живые съежились они на своих платформах под осенним дождем... жалкие бездомные. Словно тоскующие по просторным и ярким цехам, откуда их вырвала безжалостной рукой злая воля войны. А теперь все эти заводы, люди, забывшиеся тревожным сном в тесно набитых теплушках, ринувшиеся на восток... безнадежно застряли на безвестных станциях.
...И снова вагоны, платформы, составы. Не один уже день числящиеся... под безнадежно мрачным названием «брошенных поездов»... Как решить этот вопрос? «Как всегда главное оказалось очень простым...»
«... В старинные времена в кинотеатры продавали билеты не нумерованными, и поэтому, когда после окончания очередного сеанса, зрителей пускали в зал, в узких дверях неизбежно случалась страшная давка... Чтобы избежать давки нужно было кого-то заставить подождать, безбилетных просто не пускать в зал... То же самое, но в грандиозном масштабе происходило на железных дорогах... Кого-то нужно было заставить ждать, кого-то вообще не пускать дальше. Ничего оригинального в этой идее не было. 63 брошенные поезда были как раз теми, кого заставили ждать, чтобы пропустить на запад поток воинских поездов с сибирскими частями, танками, артиллерией, стремившиеся к Москве, чтобы отстоять ее от наступления гитлеровских полчищ.»
Ширшов решает увеличить цифру «брошенных поездов», идущих на восток. Затем пересортировать все составы по мере значимости, пропуская только санитарные и оперативные. Они проводят разгрузку второстепенных местных вагонов. (Мандат Сталина делал его решения обязательными для всех).
пропускает в сторону Сибири в первую очередь поезда, вывозящие подмосковные военные заводы, придав им литер АТФ. Все остальные, даже с ценностями Эрмитажа, загонялись в незаполненную ветку на Котлас.
«До ноябрьских дней мы твердо выдерживали характер, и, смотря на все просьбы и угрозы людей, измученных бесконечными стоянками, пропускали только эшелоны АТФ.»
В начале ноября количество эшелонов с военными заводами стало заметно снижаться. Появилась возможность пропускать на восток и остальные. Но тут начались холода. А эваконаселение «брошенных» было около 51 тысячи человек.
"В самом срочном порядке мы готовили камельки. Чтобы обогреть товарные вагоны, в которых жили люди с детьми, больными, стариками. Не двигаясь с места уже две недели. Зачастую в глухом лесу... Пришлось помучиться и понервничать с доставкой камельков и продовольствия, а в некоторых местах... даже с питьевой водой... Пришлось организовать медпомощь, но к счастью серьезных заболеваний почти не было.»
В результате ему удалось расшить пробку на Горьковской первым из всех уполномоченных к Новому, 1942 году. Тогда ему поручили еще и Пермскую. В Горьком до сих пор живет о нем добрая память.