Работа в Узбекистане.

 

В Ташкент я приехала к вечеру Нашла здание министерства сельского хозяйства, сторож пустил меня ночевать в какой-то кабинет. Утром появилось начальство и выяснилось, что цитрусоводы в Узбекистане не нужны. Предложили ехать обратно, на обратную дорогу у меня не было денег, истратила все в Москве, оставив только на дорогу в Ташкент. Денег мне не дали, а дали направление в совхоз, где уже был цитрусовод, но он ушел на два месяца в отпуск. Два

 

месяца я ходила в траншеи, где росли лимоны, через виноградник с очень вкусным мускатным виноградом. Жила в крохотной комнатушке и получала 550 рублей, что после стипендии в 210 рублей казалось большим богатством. Но вернулся из отпуска цитрусовод, меня перевели на дыни. Дали лошадь, которая никак не хотела переходить через арыки, даже когда я слезала с нее. На дынях я долго не проработала. Дыни надо было собирать и отгружать на машины по квитанциям об оплате. Но стали приходить машины не с квитанциями, а с записками от директора. С записками я не отпускала. На меня посмотрели как на ненормальную и вызвали к директору. Директору я сказала, что буду отпускать дыни только по квитанциям, если его это не устраивает, пусть меня уволят. Директор не имел права меня увольнять по закону, т.к. я как молодой специалист должна была отработать по направлению три года в этом совхозе. Но директор выбрал из двух зол меньшее и отпустил меня, правда, трудовой книжки не дали. Совхозный цитрусовод посоветовал мне ехать в Самарканд — дал письмо к известному Самаркандскому цитрусоводу В конверте оказался чистый лист бумаги, я не поехала в Самарканд, а пошла в с/х техникум на станции Вревская, что рядом с совхозом. Меня взяли сразу же преподавателем растениеводства. В первый раз я отбарабанила весь текст, рассчитанный на 2 часа за один час и в ужасе прибежала к завучу Он меня успокоил и посоветовал дать ученикам задание срисовать пару рисунков из учебника. Так я и сделала. Мне очень понравилась работа преподавателя, особенно в узбекских группах, где слушали меня с большим вниманием. Правда потом выяснилось, что слушали они внимательно из-за привитого с детства чувства уважения к учителю (я называлась муалим-апа — сестра-учительница), но они плохо знали русский язык и мало что понимали из моих лекций. В техникуме я проработала месяца два. Потом дочь завуча переманила меня работать преподавателем агрономии в трудовой детский дом № 2 на очень большую по тем временам зарплату 1500 рублей (в техникуме мне дали 700 рублей). В детдоме мне очень понравилось, особенно молодые девушки-педагоги детдомовской школы: Коммунара Раева, с которой мы подружились на всю жизнь, Таня Таран, Мэри Федотова, Таня Овсянникова и Римма. (Родители Коммунары были родом из Бесарабии. Мать ее Циля Иосифовна в юные годы стала революционеркой и не раз попадала в тюрьму, тогда еще румынскую. Родители ее — набожные евреи — не могли перенести этого и прокляли свою дочь.

В 1938 г. отца Коммунары Иосифа Раева расстреляли, а мать арестовали и отправили в лагерь, Коммунаре в ту пору было 14 лет, а ее брату Эрику не было и двух. Коммунара попала в детский дом в г. Симферополе, который в годы войны эвакуировался в Ташкент. Коммунаре, тогда еще девочке, удалось найти брата, который был в доме ребенка.

До реабилитации Коммунара с мамой и Эриком жили в Узбекистане, а после реабилитации вернулись в Москву Циля Иосифовна, несмотря на все тяжкие испытания, оставалась твердой коммунисткой. И Коммунара была сознательным членом партии. Моя мама через Коммунару старалась повлиять на меня, чтобы и я стала членом партии. И Коммунара «влияла», правда, безрезультатно.

 

В годы перестройки старые коммунисты, в том числе и моя мама не могли перестроить свое сознание. В тюрьмах и лагерях они верили в партию, каждый считал, что в тюрьму попал по недоразумению. А тут... Но Циля Иосифовна, которой в 1985 г. было уже 83 года, имела ясный ум и все поняла. И тогда уже она говорила детям: «После моей смерти уезжайте в Израиль». Умерла она в конце 1995 г.)

Мы вместе прекрасно проводили время, ездили в Ташкент в театр, устраивали спектакли с ребятами, я по восемь часов в день вела занятия с ребятами по агрономии. После занятий они меня спрашивали про Москву и очень ко мне привязались. Летом мы с ними выращивали ветвистую пшеницу и другие культуры, собирали виноград.

Получив такую большую зарплату, я туг же вызвала маму с Борей и мы зажили втроем в маленькой комнатке с печкой. Правда, мама не работала, т.к. в детдом на «идеологическую работу» — преподавать немецкий или французский языки, или воспитателем ее не брали из-за лагерной справки.

В январе директора детдома Каюмова, очень хорошего человека, который сделал этот детдом образцовым, сняли с работы за нарушение финансовой дисциплины. (Он пристроил террасу-столовую, чтобы дети могли есть на свежем воздухе.) Новый директор детдома Ходжаев, как выяснилось позже, проворовался в детдоме для слепых сирот и его перевели к нам. Уже в феврале он меня вызвал и сказал, что в министерстве ему не разрешили вести агрономию по 8 часов в день, а лишь по 4 часа. Я сказала, что не могу бросить половину детей в середине учебного года и доведу все классы до конца, даже если мне не будут платить. Он не возражал. Но уже в апреле выяснилось, что он и в нашем детдоме проворовался. Приехала комиссия и его не стало. Еще до комиссии он приглашал весь коллектив к себе в гости. У него был огромный дом, весь в коврах, во дворе стояли машины. Угощали нас традиционным пловом, дынями, кишмишем с орехами и восточными сладостями. Мама к тому времени уехала с Борей в Самарканд к двоюродной сестре Берте искать работу, а мне в бухгалтерии показали табель за эти месяцы, из которых было видно, что агрономию вели 4 часа я и 4 часа Ходжаев и соответственно получали оба по 750 рублей. Очень я обиделась на бухгалтерию и всех, кто знал, но не сказал мне об этом, и весной 1951 года уехала к маме в Самарканд искать там работу. Мама к тому времени через зятя двоюродной сестры устроилась работать токарем в Самаркандскую автобазу и сняла комнату. Комната находилась во Фруктовом переулке. В ней был глиняный пол, глиняные стены и глиняный тамбур. Потолок был из хвороста, заклеенный бумагой. Из дырок в бумаге время от времени высовывались головки или хвостики змей, про которых хозяйка-узбечка говорили «умэр нэт». По стенам иногда ползали скорпионы и я била их туфлей с ноги. К зиме мы в этой комнате сами с мамой сделали небольшую печку. В этой комнате мы прожили все Самаркандские годы. Мама — токарь получала 800-900 рублей; я — учительница — 700 рублей и мы втроем жили очень скромно, на фрукты, которые там стоили копейки, обычно не хватало.

Работу я нашла быстро. Лаборанткой учительского института на 550 рублей. Я была лаборанткой завуча, у которого лишь два часа в неделю были лабо-

 

раторные занятия. Один день в неделю я готовила химикаты и мыла лабораторную посуду. Остальные дни изнывала от безделья. Поступила в университет марксизма-ленинизма, т.к. через три года после окончания института имела право поступить в аспирантуру, что я и собиралась сделать. Диплом университета марксизма-ленинизма заменял вступительный экзамен по этому предмету.

В остальные дни я писала конспекты, читала художественную литературу, даже вышивала. Более пяти месяцев я такую жизнь не смогла выдержать. В Самаркандском горпитомнике потребовался агроном. Я тут же перешла в тор-питомник. Работы было много и работа была интересная. Выращивали цветы и декоративные растения, отправляли их в учреждения и продавали частным лицам. И тут выяснилось, что работники горпитомника продавали цветы без квитанций, деньги забирали себе, а время от времени сажали за это агрономов. Десять предыдущих уже посадили, я была одиннадцатой. Я чуть с ума не сошла, когда узнала об этом. Всякие мысли лезли в голову, кинулась искать другую работу. Пошла в плодоовощной техникум. Мне было 23 года, но с роскошными косами мне можно было дать не более 18 лет. Завуч Николай Матвеевич Парамонов посмотрел на меня и сказал, что нет места. Мне передали, что место есть, но что завуч сказал, что не хочет брать девчонку учить девчонок.

В Самаркандском с/х институте работал выпускник нашего мичуринского института доцент Назаркин В.В. Мне об этом еще в институте сказали. Пошла к нему, рассказала про свои мытарства. Он написал письмо завучу Парамонову и Парамонов меня взял.

В техникуме была лишь одна русская труппа. Мой предмет — плодоводство был занят, чтобы набрать мне зарплату 700-800 рублей, мне пришлось вести несколько предметов: защиту растений, хранение и переработку плодов и овощей, еще что-то и классное руководство. Готовиться к урокам приходилось очень много. На практику мне давали еще и узбекские группы. С ними вести практику было одно удовольствие. Если в русской группе на практике студенты быстро уставали и просили перерыв через каждые 30-40 минут, то узбекские студенты охотно работали по 2-3 часа и слушались каждого моего слова. Это уважение к учителю директор и учителя часто использовали очень своеобразно — заставляли студентов грузить уголь в своем доме или выполнять какие-либо другие работы. В 1951 году в техникуме собрали студентов узбеков и преподавателей разучивать новый гимн, хотя узбеки не имеют традиции хорового пения.

Ассалом рус халкин, бу юг агамыз,

Ассалом дохимиз Сталин

Джона-Джон, Джона-Джон.

Возможно не все узбекские слова я запомнила правильно, но смысл ясен и без перевода. Ассалом русскому народу, ассалом дорогому Сталину.

Каждый год школьники, студенты всех вузов и техникумов, а также горожане должны были на 2-3, а то и на 4 месяца выезжать в кишлак собирать хлопок. Я ездила со своими студентами. Норма сбора (150 кг) была такая большая, что если бы преподаватели обязаны были ее собирать, я бы ее никогда не собрала. Я собирала, помогала отстающим, ходила договариваться с узбеками-бригадирами насчет дров и питания, на это моего узбекского языка хватало. Все бы-

 

ло хорошо, прошло три года со дня окончания института и я собиралась поступать в аспирантуру. Поехала в институт плодоводства им. Шредера, что под Ташкентом, и сдала все экзамены на отлично. Однако на мое место приняли племянника какого-то академика Афанасьева, а мне любезно предложили место в Ленинградском институте растениеводства. Мне сказали, что пошлют туда мои документы и отличные отметки и что Узбекистану как раз положено там одно место. Я поверила и спокойно стала ждать ответа из Ленинграда.