Москва

Ольге Павловне

Флоренской

Угол Долгого переулка и

Новоконюшенной улицы,

д. 12, кв. 7

 

Флоренский Павел Александрович

Сп. 2, Доп. 2

 

1936.II.21. Соловки. № 49. Дорогая мамочка, пишу тебе с нового места. Со вчерашняго * дня я переселился на завод. Во втором этаже его—лаборатории и комната, в которой живет нас пятеро. Со мною переселился и один из моих знакомых, с которым мы работали в Биосаде. Теперь я провожу большую

 

часть времени в лаборатории, что конечно гораздо удобнее для работы. В лаборатории паровое отопление и потому очень тепло, чтобы не сказать—жарко. Лабораторные помещения занимают 1/4. большого здания, почти всю*. Лаборатория, в которой работаю я со своими помощниками представляет отгороженную досчатыми перегородками часть большого зала. За перегородкой находятся установки, в которых мы ведем технологические опыты в крупном масштабе. Помогают мне: один молодой химик удмурт (вотяк)¹, один молодой преподаватель и трое рабочих, из которых один украинец, один русский и один коми (зырянин). Вообще же здесь есть всякие национальности и я иногда шутя высказываю сожаление, что нет чернокожих. Работаем вместе мирно и вместе волнуемся, когда кажется, что к сроку не успеем изготовить необходимое количество товарных образцов или получить данные для проектировки завода. Однако, в настоящих условиях работается далеко не так, как в Биосаде. Ведь заводская работа идет круглые сутки, и потому хождение не прекращается ни в выходные дни, ни ночами. Кроме того, завод находится «в центре», т. е. неподалеку от Кремля и это обстоятельство не дает тишины и уединения, бывших в Биосадской лаборатории, и отвлекает мысли и время. А между тем, мне все труднее выносить общество людей и все больше хочется оставаться одному, чтобы сосредоточиться. Жаловаться ни на кого не приходится: каждый более или менее хорош, по крайней мере не плох, а слабости и неровности—дело естественное. Но тем не менее все вместе действуют угнетающе. Это—как в толпе: никто порознь не мешает, а вместе—не дают двигаться и дышать. Так и в обществе получается психическая теснота и давка не от злонамеренности, а от количества. Впрочем, мои условия во много раз лучше, чем многих других, и следовательно нужно быть благодарным и довольным. Особенно—северными сияниями, которые последнее время, вероятно в связи с ясными днями и чистым небом, наблюдаются уже несколько раз и притом в хорошо выраженном проявлении. В юности моею мечтою было смотреть на северное сияние. Теперь эта мечта осуществилась, но как обычно бывает, с большим опозданием. И все таки эти таинственные свечения неба, разнообразные и почти не повторяющиеся формы сияний, их быстрые продвижения по небосводу радуют, но к сожалению не так, как обрадовали бы 40 лет назад.—Прохожу здесь курс географии. От разных людей, с которыми встречаюсь, слышу о природе и гл. обр. о нравах в различных странах, всех широт и всех долгот, кроме только Центральной Африки. Конечно, никаким чтением нельзя было бы добыть столько живых, конкретных подробностей по географии, сколько узнаешь или, точнее, можешь

 

узнать здесь от людей, лично живших в разных экзотических и неэкзотических странах. К сожалению, запомнить все эти разсказы и истории нет никакой возможности, а просто слушать, только чтобы провести время, нет ни времени, ни охоты. Куда какому-нибудь «Вокруг Света» до той хрестоматии, которая могла бы быть написана здесь! Можно пожалеть, что я не романист и не собираюсь писать ни воспоминаний, ни романов. А то был бы такой богатый материал, какого не найдешь ни при каких других условиях. Какие человеческие документы, какие приключения, какое разнообразие лиц! Если бы мои возможности представились какому-нибудь крупному писателю, он создал бы огромные полотна, в которых изобразил бы весь мир. Но это—не мое дело, и я не пользуюсь возможностью даже выслушать интересные, но для меня без-полезные, разсказы, т. к. мысли мои направлены на жизнь природы и ее силы, а этого-то тут не воспримешь. Как случайны собравшиеся здесь люди, так же случайна и здешняя природа, с наносными горными породами, с флорой и фауной искусственно изменявшимися в течение столетий, с климатом противоречащим широте местности. Да и этой природы не видишь, т. к. приходится сидеть в четырех (или большем числе) стен и проходить участок с 1 км до Кремля, куда хожу завтракать и обедать, как ранее ходил из Кремля по той же дороге в лабораторию. Впрочем, вероятно мое внимание, направленное в другую сторону, обходит то, что было бы интересно в здешней природе, не хочет разсеиваться новыми темами, но вероятно и здесь, если быть свободным от уже имеющихся мыслей, можно было бы найти поучительные объекты для изучения. Привычка не просто разсматривать природу, но и углубляться в суть и в прошлое явлений, делает ряд объектов чем-то вроде мусора. Это—когда сознаешь их некоренной характер, производность и случайность их формы. Так, вот, и Соловки воспринимаются как род геологического и исторического мусора. И думается, конечно и мусор м. б. сделан предметом изучения, но неужели в мире нет предметов более заслуживающих внимания.—Я здоров. В столовой иногда дают рыбу—навагу или треску, и тогда я бываю весьма доволен. Иногда же дают мясное, причем мяса не столько, чтобы желающие его испытали удовлетворение, но достаточно, чтобы мне доставить неприятность. Я выуживаю мясо, передаю кому-нибудь из знакомых, а сам с отвращением съедаю остальное. Из овощей здесь дают картофель, не особенно много и часто, редко капусту. Больше же макароны и каша—гречневая. Как ни странно, но рыбы здесь очень мало, а в этом году улов был совсем плохой. Вероятно многосотлетнее вылавливание рыбы истощило рыбные запасы. Растет же рыба в холодных водах очень медленно,

 

а в здешних безчисленых озерах—еле-еле, что объясняют составом воды и климатом. В общем же я вполне сыт и до сих пор еще у меня держатся запасы, присланные из дому, несмотря на их расходование не только на меня, но и на угощения. Привет Люсе, тете, Шуре. Крепко целую тебя, дорогая мамочка. Будь здорова и береги себя.

 

1936.II.17. Соловки. № 49. Дорогой Васюшка, только что вернулся из за Кремля: ходил в лабораторию, а главное— посмотреть на северное сияние. Оно началось вероятно в 9-м часу. Я был в библиотеке, когда мне сказали о явлении. И действит., стоило посмотреть. Представь себе, что с неба спускается ряд приблизительно параллельных между собою завес, направленных широтно и занимающих почти всю северную гемисферу. Завесы эти—словно из тончайшей ткани, вроде газа. Они сходят на нет кверху и сгущаются, оплотневают к нижнему, резко отграниченному краю, который кажется как бы распухшим—вроде как если бы ткань была сложена (подрублена) широкою каймою. Завесы драпируются широкими складками, образуя извилистые линии у своего края и колышатся, так что складки перебегают по завесе, а самые завесы то смещаются параллельно себе к северу, отступая, то наступают, к югу. Временами они меркнут и принимают вид освещенных расплывчатых облаков, временами же свечение усиливается и тогда они, как это было сегодня, светят ярким зеленым светом. Между усилениями света проходит 5—6 минут. Затем завесы померкли, но засветился северный горизонт, и из расплывчатого свечения стали подыматься резко очерченные световые лучи, вроде прожекторных, но не совсем прямые и лишь приблизительно параллельные между собою. Около луча, выброшенного расплывчатым сиянием, возникает другой, который становится все ярче, затем оба они слабеют, но возникает на некотором разстоянии третий и т. д. Длина лучей, примерно 45°, направление их меридианное, цвет голубовато-зеленоватый, но не выраженный ярко. После лучей («столбов») сияние стало ослабевать и осталось лишь общее расплывчатое свечение. 11.21. 18-го опять было сев. сияние, говорят замечательное; я не видел его. 19-го, идя в баню, наблюдал сев. сияние, очень красивое, но совсем отличное от бывшего 17-го. В сев. части небосвода появился темн. сегмент, а над ним светящаяся дуга, голубоватого цвета. Над нею появилась еще дуга, затем третья, четвертая, пятая и до восьми. Последняя дуга уже перевалила за зенит в южн. части небосвода. Все небо было в широких светящихся дугах, очерченных довольно правильно, но не вполне, не геометрически. Из дуг, особенно первых, стали выбрасываться световые столбы, которые смещались, скользя своим концом

 

(корнем) по дуге. Явление развивалось очень быстро, минут 20. Затем дуги стали двигаться к югу, утрачивая при этом свою форму. Через некоторое время промежуточные дуги исчезли, осталось свечение на севере и длинные облакообразные, неопределенной формы образования в зенитной части, неск. к северу от нее. Эти формы можно было бы принять за странные облака, освещенные прожектором. Постепенно все свечения померкли. Забыл сказать, что все дуги шли в широтном направлении.— Эти дни стояли морозы, небо было ясное, при северном сиянии можно было наблюдать и звезды, хотя они и не блистали особенно ярко.—Недавно, в постели придумал новый аппарат—термосифонный экстракционный аппарат для экстракции веществ почти не растворимых при обычной или пониженной температуре и обладающих некоторою растворимостью при температурах повышенных. Он основан на экстракции горячей жидкостью, которая, стекая охлаждается и выделяет экстрагированное вещество, а после фильтрации вновь нагревается и снова направляется в экстрактор. Эта непрерывная циркуляция жидкости осуществляется автоматически охлаждением нисходящего столба жидкости и нагревом восходящего, причем возникающая от разности температур разность гидростатических давлений (от температурного изменения удельного веса и изменения концентрации) ведет к непрестанному движению тока жидкости. Кажется, такого аппарата еще не было предложено. По подсчетам, при спирте и разности температур в 70° (80° и 10°) на каждый метр высоты холодного столба спирта (при 10°) превышение его уравновешивающего теплого (при 80°) будет 9,6 см, если принять в расчет изменение концентрации некоторого растворенного вещества.—Как идут твои занятия? Пишешь ли что-нибудь? Не помню, писал ли я тебе о книжке Лобко по стандартизации физических единиц. Там имеется список основных физическ. величин (правда не полный), который, соответственно восполнив, можно было бы положить началом для книги по микрофизики *, т. е. по списку начать тематически подбирать методику определения величин. Постарайся наладить свою жизнь в отношении питания, сна, неперегруженности занятиями—чтобы наиболее рационально использовать силы и время. Старайся не делать лишних движений, которых можно избегать. Крепко целую тебя, дорогой.

Дорогая Наташа, вопреки своему намерению писать, Вы молчите. Или Ваши намерения изменяются так быстро? Свое первое письмо к Вам я писал из комнаты над Святым озером, другие—из Кремля, а это—опять с нового места, тоже над Святым озером, но у другого берега. Впрочем, вид из окон сейчас мало привлекателен, кроме закатов и восходов, которые

 

здесь весьма цветисты и разнообразны. Сейчас глухая ночь, пользуюсь случаем побыть относительно одному, пишу окруженный мыслями обо всех вас. Но от мыслей моих мало проку. Напишите, как Ваше здоровье. Продолжаете ли учиться? Мне очень досадно, что Оля хочет бросать музыку. Если ей сейчас трудно заниматься вплотную, то надо ослабить занятия, а не бросать, пусть тянутся хотя бы тонкою нитью, чтобы не утратить навыков и интереса. Бываете ли Вы у моей мамы? Прошу Вас передать мой привет Вашим родителям² и всей семье. Будьте здоровы, берегите себя.

 

П. Флоренский