г. Загорск (б. Сергиев)

Московской области

Анне Михайловне

Флоренской

Пионерская ул., д. 19

 

Флоренский

Павел Александрович

Сп. 1, Осн.

 

1937.II.13. № 91. Соловки. Дорогая Аннуля, что-то опять не получаю от тебя письма, но зато получил от мамы Конечно, безпокоюсь, впрочем безцельно, т. к. от моего безпокойства пользы вам мало. А все-таки трудно сохранять невозмутимое состояние духа, когда не знаешь подолгу, как вы живете. Сейчас у нас установились безветренные и даже солнечные дни. Но по 10—11 числа силы ветра вы и представить себе не можете. Попутный—он заставляет бежать, и боковой сбивал с дороги,

 

валил с ног и относил в сторону. Даже интересно было по этому поводу вспоминать, что на о-ве Врангеля зимой нельзя переходить из помещения в помещение, не ухватившись за протянутую между ними веревку—иначе ветер срывает и уносит, так что унесенному уже не вернуться обратно, и он гибнет от мороза и голода. У нас до этого не доходило, но несомненно, что на ледяной поверхности удержаться было бы невозможно.—В этом письме посылаю 6 рисунков—три Роrphyra laciniata, один—Моnostrom blitti и два Роlijides rotundus; изображение последней водоросли макроскопическое сделать не успел, постараюсь прислать в следующий раз.—Получена газета, наполненная Пушкиным. Можно чувствовать удовлетворение,

 

когда видишь хотя бы самый факт внимания к Пушкину. Для страны важно не то, что о нем говорят, а то, что вообще говорят; далее Пушкин будет говорить сам за себя и скажет все нужное. Но с этим удовлетворением связывается горечь, неразумная горечь о судьбе самого Пушкина. От нее не умею отделаться. Но называю неразумной, потому что на Пушкине проявляется лишь мировой закон о побивании камнями пророков и постройке им гробниц, когда пророки уже побиты. Пушкин не первый и не последний: удел величия—страдание,—

 

страдание от внешнего мира и страдание внутреннее, от себя самого. Так было, так есть и так будет. Почему это так— вполне ясно; это—отставание по фазе: общество от величия и себя самого от собственного величия, неравный, несоответственный рост, а величие есть отличие от средних характеристик общества и собственной организации, поскольку она принадлежит обществу. Но мы не удовлетворяемся ответом на вопрос «почему?» и хотим ответ на вопрос «зачем?», «ради чего?». Ясно, свет устроен так, что давать миру можно не иначе, как расплачиваясь за это страданиями и гонением. Чем безкорыстнее дар, тем жестче гонения и тем суровее страдания. Таков закон жизни, основная аксиома ее. Внутренне сознаешь его

 

непреложность и всеобщность, но при столкновении с действительностью, в каждом частном случае, бываешь поражен, как чем-то неожиданным и новым. И при этом знаешь, что не прав своим желанием отвергнуть этот закон и поставить на его место безмятежное чаяние человека, несущего дар человечеству, дар, который не оплатить ни памятниками, ни хвалебными речами после смерти, ни почестями или деньгами при жизни. За свой же дар величию приходится, наоборот, расплачиваться своей кровью. Общество же проявляет все старания, чтобы эти дары не были принесены. И ни один великий никогда не мог дать всего, на что способен—ему в этом благополучно мешали, все, все окружающее. А если не удастся помешать насилием и гонением, то вкрадываются лестью и подачками, стараясь развратить и совратить. Кто из русских поэтов, сколько-нибудь значительных, был благополучен? Разве что Жуковский, да и то теперь открываются интриги против него, включительно до обвинения в возглавлении русской революции. Философы—в таком же положении (под философами разумею не тех, кто говорит о философах, но кто сам мыслит философски), т. е. гонимые, окруженные помехами, с заткнутым ртом. Несколько веселее судьба ученых, однако лишь пока они посредственны. Ломоносов, Менделеев, Лобачевский не говорю о множестве новаторов мысли, которым общество не дало развернуться. (Яблочков, Кулибин, Петров и др.)—ни один из них не шел гладкой дорогой, с поддержкой, а не с помехами, всем им мешали и, сколько хватало сил, задерживали их движение. Процветали же всегда посредственности, похитители чужого, искатели великого,— процветали, ибо они переделывали и подделывали великое под вкусы [и] корыстные расчеты общества.—Недавно я позавидовал Эдисону. Как у него было использовано время и силы— благодаря наличию всего всего* материального и, главное, самостоятельности. А у нас время проходит зря, рассеиваясь на мелочи, несмотря на огромную затрату сил—потому что ничего не можешь устроить так, как считаешь нужным.

Крепко целую тебя, дорогая Анну ля, еще раз целую.

 

Дорогая Тика, получила ли ты лисичкин подарок? Почему ты не напишешь, как чувствует себя твоя голова. Я безпокоюсь о ней и с нетерпением жду лета, когда она сможет отдохнуть. Напиши мне, как здоровье бабушки,—кланяйся ей от меня, а также ан. Ф. Скажи бабушке, чтобы она была поздоровее и крепче держалась. Живет ли у вас тетя Поля? Ты мне так и не сообщила, закончила ли твой портрет М. Вл.; или он останется только начатым. Поцелуй от меня маленького, который наверно уже стал большим. Ведь давно ли ты сама была такой же, каким он был тоже недавно. Крепко целую тебя, дорогая Тика,

 

не расстраивай своего папу. Видите ли вы когда-нибудь Тамарину Иру?

 

Дорогой Мик. Так как просил сообщить тебе, что услышу по рыбному делу, то спешу довести до твоего сведения следующее, слышанное от местного, прибайкальского жителя: в Байкале водится рыба ГОЛОМЯНКА, длиною ок. 20 см, сильно расширяющаяся в середине и несколько напоминающая камбалу. Голомянка замечательна своею жирностью. Она настолько жирна, что даже не будучи высушена, хорошо горит ярким пламенем, особенно же если вставить в нее фитиль. Этою рыбою местные жители пользуются вместо свечей, для освещения своих домов. Получил ли ты от бабушки мои стихи, тебе посланные? И вообще, прочел ли ты их? Я ведь писал их специально для тебя. Если ты не читаешь, то мне не будет хотеться писать далее. Правда, в той обстановке завода, в какой я нахожусь сейчас, стихи не идут на ум, но я надеюсь, что когда-ниб. попаду и в более тихую лесную обстановку и там стал бы писать стихи, если они тебя занимают. Я очень соскучился по лесу, по природе: кроме стен лаборатории, да клочка неба ничего не вижу,

сижу в затворе. Крепко целую тебя, дорогой Мик, не забывай своего папу.

 

Дорогой Олень, как идет твое поправление и как идут твои занятия? Мама писала, что ты огорчаешься, не находя подходящей работы. Следует относиться к этому спокойно и терпеливо. Я неоднократно замечал, а также слышал от многих других, что удачи и неудачи никогда не бывают одиночными, а приходят как те, так и другие, пачками. Попадешь в полосу неудач, не унывай, заранее знай, что будет не одна неудача, а ряд их, чаще всего три. Отнесись к этой полосе терпеливо—выжидательно, не теряй присутствия духа и рассчитывай, что за полосой неудач пойдет другая,—полоса удач и тоже не одиночная удача, а целая серия их. Придет в свое время. Но когда наступит эта полоса, тоже не теряй ясности и не опьяняйся успехом, не зазнавайся и знай, что и эта полоса тоже пройдет, чтобы смениться полосою неудач. Жизнь идет волнами, но надо держаться, чтобы не укачало. Книг мне что-то не попадается хороших, подсовывают в библиотеке какие-то детективные романы и рассказы, но они таковы, что писать о них не стоит: рассчитаны на потрясение грубых нервов, которым недоступны тонкие волнения и вообще аляповатая мазня. Печально, что не вижу хороших стихов. Музыки тоже не слышу, тем более что редко у нас издают такие звуки, что даже наилучшие вещи делаются мертвечиной. Впрочем, я вообще не вижу передач по радио, оно умерщвляет всю тонкую суть произведений и остает-

 

ся остов, словно⁴ с оторванной шкуркой. Лучше не слушать вовсе. Если у вас будет Вл. ан., то кланяйся ему от меня, скажи, что я часто вспоминаю его, и покажи ему мои водорослевые рисунки. М. б. он найдет какие-ниб. интересные для орнамента⁵ во всяком случае неиспользованные. Крепко целую тебя, дорогая Оля.

 

Дорогая Наташа, Вы что-то давно не сообщали, как растет мой маленький внучок. А я непрестанно не то что думаю о нем, а живу с ним. Очень, очень жаль, что не вижу его роста и развития, как раз в то время, когда закладывается самый каркас личности. Все остальное, позднейшее—только вариации на тему раннейшего детства. Старайтесь окружать его впечатлениями прекрасного, но только действительно прекрасного, первозарядного. Эти впечатления станут зародышами кристаллизации, на которых будет впоследствии отлагаться прекраснейшее, а все чуждое выбрасываться вон.

 

Занимаетесь ли английским? Как решилось с вашей учительницей, остается ли она в Загорске, или уезжает? Занимаетесь ли музыкой? Было бы печально; если бы вы бросили ее играть непременно надо, хотя бы для маленького, если не для себя Здоров ли он теперь? Думаю, как полезно было бы ему давать водоросли, они так благотворно действуют на желудок Или хотя бы агар-агар. М. б. не теперь, а позднее. Ему можно было оы наварить на агаре мучной кисель.

Всего хорошего.

 

Дорогой Кира, не получал от тебя никаких сведений о твоей работе, я не знаю, о чем писать. Мне хотелось, насколько возможно в наших условиях, помочь тебе в работе, но даже приблизительно не знаю направления ее. Напиши поскорей Пока что я сижу на водорослях. Рисунки, посылаемые вам— побочный продукт, они лишь косвенно относятся к непосредственной работе, но мне хочется, чтобы и вы были в курсе царства водорослей. Крепко целую тебя, дорогой.

 

Дорогой Васенька, на какой же теме ты остановился для разработки? Между прочим, по вопросу об осадочных текстурах просмотри мои материалы по мерзлоте, которые должны были быть доставлены вам П. Н. и в особенности на классификации типов мерзлотных пород. Я думаю, что если не непосредственное содержание этих классификаций, то подход к классификации м. б. тебе полезен, но в него надо вдуматься. Крепко целую тебя, дорогой. Пиши.