ЗДРАВСТВУЙТЕ, ПСИХИ!
После мытья няньки повели меня по лестнице на второй этаж. Здесь, в конце коридора расположено 4-е отделение, через которое просили все диссиденты. Паркетный пол был натерт до скользкого блеска. Чер-
новолосая татарка медсестра улыбнулась мне, как давно потерянному и вернувшемуся вдруг родственнику. Она открыла дверь в палату, и я вошел в просторную комнату с двумя рядами белых железных кроватей, покрытых зелеными верблюжьими одеялами. Пол здесь тоже был паркетный и тоже блестел. В центре комнаты стоял длинный стол, и на нем покоилась клетчатая кухонная клеенка. Нижняя часть стекла двух огромных окон была закрашена белой краской, и над ней я увидел голубое небо, верхушки деревьев и жилой дом с балконами! И самое главное — застекленные окна не были зарешечены! (Позже, проверив стекла, я понял эту "беспечность" — они были противоударные, небьющиеся.
Оторвавшись от захватывающего дух вида, я увидел наконец обитателей моего нового странного мира. Зеки лежали или сидели на кроватях, но они ничего общего не имели с теми истощенными людьми, которых обычно называют "зеками". Это были обыкновенные больные в обычной больнице, одетые в обычные полосатые пижамы и фланелевые халаты. За столом играли в домино. Как курица-наседка с выводком цыплят, у двери сидела толстая нянька. Табуретом, как я потом увидел, служил ящик с песком для тушения пожара. Орало радио. Сестра подвела меня к пустой койке справа от прохода. Улыбнулась: "Чувствуйте себя как дома. Вам здесь будет удобно".
Она вышла, и я сел на кровать, стараясь чувствовать себя как дома, оглядываясь и привыкая к новой обстановке. Обитатели палаты смотрели на меня с выжидательным вниманием. Нянька тоже. На кровати слева от меня без движения лежал молодой парень с густой черной бородой. Его глаза были как два черных отверстия в алебастровой маске. Он был похож на ребе, беседующего с Богом, и, кажется, был единственным, кто отнесся к моему появлению с полным равнодушием. Впрочем, сосед справа тоже казался безучастным. Завернувшись в одеяло, он лежал на боку лицом ко мне и сосредоточенно грыз ногти.
Значит, это и есть "психи"? Предполагая, что я единственный из всех не псих, я решил заговорить первым. Кто-то же найдется разговорчивый и отреагирует на мой голос. Может быть, кто-нибудь даже поймет и ответит...
— Откуда вы, друзья, — спросил я, — за что вы здесь?
— Тот, который слева от вас, убивец, — прогудел голос из-за стола,
где играли в домино, — угробил свою мать и младшую сестру молотком. Статья 102 — та же, что и у того, что справа. Он вор. Совершенный псих. Он ночью бросается.
Уловив, что о нем говорят, Ногтеед улыбнулся, издал короткое рычание и быстрее заработал челюстями. Я чувствовал, что мне морочат голову, но по спине пробежали мурашки. А что если в самом деле ночью он вцепится в мое ухо зубами?
— А вас сюда за что? — спросил один из сидящих за столом.
— 190-1.
— Это что, политический?
— Что-то в этом роде.
— О, у нас уже есть здесь политиканы, — сообщил чей-то веселый голос. — Вот один, а там еще один. Эй, Витя! Матвеев!
На кровати в углу приподнялась голова. Парень с приятным лицом, лет 25-26, с серыми глазами и редкими пшеничного цвета бакенбардами улыбнулся и потянулся спросонья.
Я был удивлен, потому что впервые за полгода тюремных странствий встретил кого-то с таким же, что и у меня, обвинением, и вдруг поймал себя на том, что забрасываю его вопросами.
— Вы по 190-1? Вы откуда?
— Да, тоже. Из Ростова.
Смутное подозрение шевельнулось в моем мозгу.
— Вы из какой тюрьмы?
— Из Бутырок.
— Какая камера?
— Шестьдесят четыре.
— Значит, вы, наверно... "Шейх"?
Парень улыбнулся польщенно
— Верно.
Я улыбнулся тоже. "Шейх"! Я вспомнил холодную серую камеру в Бутырках, в которой отчаянно боролся с клопами в первые две ночи. На стене в ней был нацарапан календарь на декабрь, а ниже шла старательно выведенная подпись: "Шейх — антикоммунист. Ростов". Ежедневное вычеркивание дней месяца окончилось перед самым Новым годом — заключенного, видимо, куда-то перевели. И вот... он тут. Такой грозный титул и такое мягкое, почти мальчишеское лицо.
— Здесь есть еще один человек по 190-1, но он спит сейчас. Вон там — третья кровать от моей. Он тоже из Ростова!
Ладно, ладно, щелкай челюстями, Ногтеед, щелкай! Я тебя больше не боюсь, я не один. Я начинаю понимать, что на самом деле здесь не так уж много настоящих психов.