12 МАРТА 1974 г. ПОСЛЕДНЯЯ КОМИССИЯ

 

И вот наконец 12 марта. Солнышка нет, день пасмурный. Серая скука вокруг. Как всегда, занимаюсь гимнастикой, умываюсь до пояса. Завтрак запаздывает — какой-то ремонт котлов на кухне. Наконец приносят жиденькое какао и овсяную кашу - "геркулес". Последний раз вкушаю эту пищу богов. Полотенцев как всегда от пищи отказывается.

— Нет, нет! Я боюсь! Я свое!

Тотчас после завтрака за мной приходит Анна Андреевна.

— Давайте на комиссию. Готовы?

Нищему собраться — подпоясаться. И вот я в третий раз в "актовой" комнате, перед высшим психиатрическим конклавом 4-го отделения. На председательском месте теперь сидит белесый мужчина лет пятидесяти с гладкими, зализанными назад волосами. Слева, рядом с ним, — мой прошлый председатель Боброва. Меня усаживают на то же место. За столом напротив, только на этот раз далеко, как бы демонстративно отдвинувшись, оттолкнувшись от меня, сидит Лунц, рядом с ним Табакова. Переговариваются, меня не замечая. На отдалении, как всегда, Яков Лазаревич, Маргарита Феликсовна, Альфред Абдулович, Светлана Макаровна. Еще присутствует Альберт Александрович Фокин.

Вся процедура длится 5-10 минут. Председательствующий спрашивает о самочувствии. Я, как всегда, уточняю: с кем имею честь? И впервые слышу ответ:

— Моя фамилия Качаев.

Следуют несколько бесцветных вопросов с его стороны. Ни Лунц, ни Табакова, не говоря об остальных, не спрашивают на этот раз ни о

 

чем. Запомнилось, что Альфред Абдулович почему-то смотрит на меня сочувствующе и внимательно, он словно буравит меня взглядом.

— Ну все, — произносит Качаев. — Можете быть свободны.

— Может быть, вы сообщите мне результат? — спрашиваю я у него.

— Гм-м... Вам сообщит лечащий врач.

Ухожу. И буквально следом, застав меня еще в проходе, выбегает Любовь Иосифовна.

— Ну вот, Виктор Александрович! А вы боялись... Видите, все хорошо!

— Что значит хорошо?

— Ну, в вашу пользу. Так, как вы хотели!

Она улыбается, глаза ее сияют. Мне показалось даже, в сутолоке заставленного проходика-коридора, что она протянула мне свои руки.

 

Постскриптум.

Притворялась. В конце длинного, на двух или трех листах акта экспертизы, с которым знакомился месяц спустя на закрытии дела, уже после заключения о моей вменяемости вдруг прочел развеселившие меня строчки:

"Временами старается незаметно для персонала настроить отдельных испытуемых против порядков, установленных в отделении института".

Не знаю, о чем это. Разве о моих требованиях ручки да прогулки? Но налицо была маленькая, булавочная месть Любови Иосифовны — предупреждение Гулагу о моей ... склонности "настраивать против". И это все, что могла...