Первые допросы на лубянке

 

На утро — первые допросы. Следователи: Семичастный, Кузовлев...

Обвинение ужасное: участвовал в контрреволюционных право-троцкистских организациях, активный агитатор и пропагандист и т. д.

И так без конца, два-три раза в сутки, но всё без толку, так как я отрицал всякие обвинения, как необоснованные и неверные.

Через два дня ночью, около часа, вновь вызвали на допрос и провели в какую-то парадную комнату, где за столом сидело четыре человека высшего командного состава (от одного до четырёх «ромбов» в петлицах), и с ними телохранители, которые стояли позади своего охраняемого; у них на правой руке были повязаны резиновые плётки из дюймовой резины. Одеты они были в спортивные майки.

Старший из начальников спросил меня: «С кем Вы сидите в камере?». Я назвал.

— Вы видели тело бывшего генерала Петрова?

— Видел, — ответил я, — У него лопнули обе барабанные перепонки, тело как у зебры от ударов резиновыми плётками, повреждены ребра и т. д.

— Так вот, — сказал старший начальник, — даём Вам срока пять минут, если Вы в течении этого времени не признаете своей вины и не раскаетесь, то мы отправим Вас в Лефортовскую тюрьму и обработаем Вас посильнее, чем бывшего генерала Петрова.

Я в свою очередь спросил: «Это Вы серьёзно говорите?».

«Да» — ответили мне.

Тогда я заявил: «Значит, у нас в стране нет ни коммунистической партии, ни советской власти. Страной правит кто-то другой, а поэтому я жить не хочу. Ведите меня, куда угодно, и пытайте меня, как угодно, я ни в чём не виноват».

Тогда старший начальник мигнул охраннику, показав на дверь. Тот быстро подошёл ко мне, закрутил у меня на шее воротник и, подталкивая, повёл к двери. У двери он сильно ударил меня коленом в зад так, что я открыл одну дверь, пролетел по коридору поперёк его, открыл вторую дверь и там уже упал на пол. В комнату влетела стопка белой бумаги, и бросавший сказал: «Пиши, что хочешь».

 

Я думал, что, может быть, меня взяли за то, что очень резко выступал против некоторых начальников в промышленности и разоблачал их, как нечестных и не понимающих дело людей.

Я сделал акцент в своих показаниях на бумаге именно на этих случаях, в то же время я привёл ряд примеров из своей деятельности, начиная от работы с В.П.Ногиным по пуску Ульяновских фабрик в тяжёлые 1919-1922 гг. и работе на них до 1925 г. (фабрики работали тогда исключительно на Красную армию) и, наконец, последние годы своей работы в Наркомате лёгкой промышленности РСФСР, когда я (в 1936г.) ликвидировал назревавшую остановку всех военных фабрик на срок не менее месяца и получил за это благодарность всего коллектива шерстяного управления «Союззаготшерсти» и остальных руководителей.

Что касается, якобы, моих «преступных действий», то я ещё раз решительно отверг все навязываемые мне обвинения, так как ничего преступного я никогда в жизни не совершал.

Меня вернули обратно в камеру. Я понял, что эта операция с начальниками — взять меня на испуг — с треском провалилась.

А ещё через три дня меня вызвал на допрос новый следователь и предъявил мне окончательное обвинение в антисоветской агитации. Таким образом, было ясно, что все тяжкие обвинения, ранее мне предъявляемые, были построены на песке.

Следователь дал мне расписаться под этой новой формулировкой обвинения, что и было сделано. После этого у меня один за другим менялись следователи, но все их попытки заставить меня дать конкретные показания о моей виновности оставались безуспешными.

В начале апреля 1939г. я был вызван начальником следственного отдела Николаевым к нему лично, и он старался убедить меня в том, что я, якобы, знал многое о преступной деятельности брата и, долго думая, сам за меня написал три проекта моих показаний. Ввиду полного моего несогласия с его формулировками, он, наконец, воскликнул: «Ну, уж теперь Вы, конечно, согласитесь!».

В четвёртом варианте он, от моего лица, дал такой текст: «Я ничего конкретного не знал о преступной деятельности Н.И. Бухарина, но мог догадываться по некоторым его выражениям, что такими делами он занимался».

 

Обмакнув перо глубоко в чернильницу, повернул ко мне бланк с показаниями и просил подписать. Немного подумав, я ещё раз обмакнул перо в чернильницу, встряхнул его и, резко повернув на 180 градусов бумагу в его сторону, сказал: «Подпишите Ваши показания, если Вы их считаете правильными, ведь это Ваши показания, а не мои».

Он встал, лицо его покрылось красно-белыми пятнами, и сказал: «Ну, погодите, я поблагодарю Вас за это», и приказал меня увести. После этого у меня не было ни одного допроса в течении четырёх месяцев, а затем в одно из воскресений меня вызвали с вещами и повели по тёмному коридору.

Когда я уходил из камеры, то все меня поздравили, уверяя, что меня отпускают на волю. Я спросил у конвойного: «Товарищ, куда меня ведут?». Он грубо ответил: «Серый волк тебе товарищ, ведут куда нужно».

Я понял, что не на волю.