Глава 8

Трагедия Воркуты военных лет

 

Вернувшись на "Рудник", наш Хайпудырский геолого-поисковый отряд в связи с окончанием полевых работ был расформирован и превратился в камеральную группу в составе Н.В. Шмелева и меня. Мы занялись камеральной обработкой полевых материалов и составлением геологического отчета.

Эта работа продолжалась до апреля 1940 года. После защиты отчета о результатах геолого-поисковых работ Н.В.Шмелев оформил отпуск на шесть месяцев за двухгодичное пребывание в заполярном Воркутлаге, а меня К.Г.Войновский перевел во вновь организуемую под его руководством Елецкую геолого-поисковую партию, которая должна была проводить полевые исследования на территори западного склона Полярного Урала. Я был назначен прорабом этой партии, и соответственно значительная часть организационной и хозяйственной работы выполнялась мною. К концу мая сформировался состав полевой группы из шести человек, было получено снаряжение, а также наряд на пять вьючных лошадей, которые в условиях Предуралья являются наиболее подходящим транспортным средством для перевозки снаряжения и для проведения геологических маршрутов.

Между тем, на левом берегу Воркуты заканчивалось строительство шахты "Капитальная", заметно расширились контуры будущего города, где выросли первые новостройки каменных зданий административного назначения, ускорялось возведение крупной теплоэлектростанции. Вблизи от "Рудника" и будущего города Воркута строилось несколько новых лагпунктов, и было заложено шесть шахт. На "Руднике" начал действовать завод по ремонту шахтного оборудования, а в поселке шахты "Капитальная" открылась первая школа для детей из семей охраны и вольнонаемных, число которых заметно возросло.

На предстоящий летний сезон навигации по р. Усе намечалось значительное увеличение грузопотоков в обе стороны, особенно по ввозу на Воркуту горного оборудования, строительных материалов, продовольствия и, конечно, дармовой рабочей силы. Она была представлена десятками тысяч заключенных, этапы которых уже подходили к Печоре и Усть-Усе.

 

В первых числах июня река Воркута вспухла от вешних вод, толстый лед посинел, потрескался и начался ледоход. Уровень воды в реке поднялся на 3-4 метра выше летней отметки.

Наш экспедиционный отряд в составе шести человек, погрузив в две лодки снаряжение и продукты на все лето, отплыл 8 июня из "Рудника". На фоне не заходящего заполярного солнца мы, почти не работая веслами, плыли вниз по быстрой реке, только что освободившейся от льда. На теневых склонах долины реки еще лежали скопления уплотненного снега, а на солнечной стороне бурые склоны покрывались побегами зеленой травы.

Начальник партии Константин Генрихович Войновский, занятый в геолого-разведочном управлении важными делами как технический руководитель этого ведомства, не смог выехать с нами, и обязанности начальника полевого отряда он возложил на меня. В составе отряда находились заключенные в возрасте до 30 лет, за исключением геолога Погоревича, которому было около 40.

Плыть весной, при теплой солнечной погоде — одно удовольствие! Оно возрастает вдвойне, если учитывать наше временное избавление от лагерной жизни с проходными воротами, с конвоирами, собаками и барачной теснотой. Прошло полсуток, но никому из нас не хотелось спать, — так мы проплыли по течению Воркуты более 25 часов, останавливаясь лишь по малой нужде. Мы даже закусывали на плывущих лодках, запивая еду ледяной водой из реки. Многочисленные изгибы русла реки — меандры сильно удлинили расстояние до устья, и наш отряд достиг лагпункта Воркута-Вом только на четвертый день пути.

В этом лагпункте мы получили лошадей, седла и кое-что из мелочей, переправились на баркасе на левый берег Усы и двинулись вверх по течению реки. Затем шли с остановками, первая из которых оказалась в гостеприимной деревне с пятью дворами. Конечным пунктом являлось устье р. Яи-ю, где располагалась наша база с продуктами, заброшенными сюда в апреле на оленьих упряжках — еще по снежному пути.

С этой базы мы ежедневно совершали конные маршруты по долинам рек и ручьев на расстоянии до 15-20 км, осматривали и описывали в предгорьях Полярного Урала обнажения очень древних (так называемых палеозойских) скальных пород с базальтами, отбирали их. Образцы, особенно в пластах, содержали включения руд цветных металлов, битуминозных известняков, а также обломки ископаемой

 

фауны и обуглившиеся отпечатки флоры (в основном древесных листьев и веток).

Мой коллега Владимир Васильевич Погоревич — палеонтолог по образованию — настолько увлекался маршрутами, что мог сутками сидеть на обнажении и искать в известняках обломки древних морских ракушек, а попутно заниматься ловлей удочкой на мушку хариусов. Однажды по его настойчивой просьбе он уехал в маршрут один, без напарника (в одиночку маршруты категорически запрещались — на случай ЧП) и не появлялся в палатке трое суток. Погода была прохладной, и я забеспокоился, отменив другие маршруты, чтобы найти Погоревича живым или мертвым. Верхом на лошади мы искали его 15 часов, так что устали и люди, и кони. Наконец, нашли сидевшего вполне невредимым на берегу реки с удочкой в руках, с десятком крупных хариусов на кукане и с находками хорошо сохранившихся окаменелостей. Пришлось внушать ему, что так делать нельзя: ведь при сырой погоде можно простудиться и заболеть... А Владимир Васильевич отвечает: "Так я же развожу костер, поджариваю хариусов, кушаю, а потом сплю у костра, закрыв спину телогрейкой, чтобы не замерзнуть..."

В общем, с обычными для экспедиционных работ профессиональными заботами и приключениями у нас ничего "сверхштатного", как говорят космонавты, не произошло, если бы не одно кошмарное преступление, которое было зафиксировано в августе, недалеко от нашей полевой базы...

Как-то возвращаясь из дальнего маршрута на лошадях, когда мы в седлах провели более 10 часов, на берегу реки Яи-ю (яй — по-коми яйцо), встретили у костра двух вохровцев с винтовками. Они грели на огне банку мясных консервов и кипятили чай. Мы спешились с лошадей, сухо поздоровались, присели немного отдохнуть и разговорились с ними. Вохровцы, оказывается, имеют в этом районе сторожевой пост, размещенный в палатке, и там постоянно находятся двое, занимаясь поисками и ловлей сбежавших из Воркуты заключенных. Про нашу экспедицию они знают, но это не их забота, поскольку у нас есть пропуска на все лето, а вот беглецы — это их прямое дело... И результаты работы сторожевого поста нам встретились в 12-14 км выше р. Леквож, в небольшом еловом подлеске.

Вдруг перед нами открылось кровавое зрелище, как в приключенческих романах о людоедах и их жертвах: к стволам двух деревьев были привязаны два трупа — скелеты голых, изъеденных комарами

 

и гнусом взрослых мужчин, с гнойными следами кожи на теле и без всяких признаков одежды около них...

Нам сразу стало ясно, что это дело вохровцев ближайшего сторожевого поста. Потрясенные увиденным, мы решили зайти в этот пост и рассказали обо всем уже знакомым дозорным... Однако их реакция на это зверское убийство была совершенно спокойной. Они сказали, что беглецы ускользали от преследования больше недели, и вохровцы измучились от поисков скрывающихся, а когда беглецы обессилели от голода, их, наконец, изловили. "Ну, а что же прикажете делать с ними дальше? — спросили нас охранники. — На Воркуту их не доведешь, подохнут по пути, а убить на месте — жалко тратить патроны. И чтобы не повадно было другим беглецам из лагеря, мы их раздели, привязали к дереву и ушли — пусть подкормят комаров, а потом отдадут Богу душу"...Спрашивается — каким зверем должен быть вохровец, чтобы для убийства себе подобного применять такие изуверские методы расправы?!

Жуткая картина этого варварского уничтожения беглецов до сих пор не забыта мной, да и вряд ли будет забыта.

В заключение елецкого маршрута отмечу, что экспедиционные геологические исследования прошли нормально и внесли определенный вклад в познание глубинного строения и полезных ископаемых этого региона, где впоследствии была построена железная дорога от пристани, Воркута-Вом до г. Салехарда на р. Оби.

Наш геологический отряд тем же путем, как и весной, только в обратном направлении, возвратился в Воркуту. Но от устья Воркуты мы двигались по железной дороге, а не водным путем.

Геолого-разведочное управление по-прежнему находилось на "Руднике". Там К. Г. Войновский после нашего возвращения несколько дней просматривал привезенные полевые материалы, потом наметил план камеральных работ с участием В. В. Погоревича и также пожурил его за безответственное отношение к маршрутам. Меня, выполнившего значительный объем полевой документации обнажений и горных выработок, в частности канав, он отметил добрыми словами. Мне было поручено визуальное изучение каменного материала с применением бинокулярной лупы, а В. В. Погоревичу — определение остатков раковинной фауны древнего возраста, собранной в процессе полевых работ. Лично К. Г. Войновский взял на себя анализ и обобщение всех экспедиционных материалов, а также определение остатков кораллов, мшанок и гастропод.

 

Наступил 1941 год. Это был год, которого я давно ждал как пору освобождения меня из лагеря. Ведь мечты о более раннем выходе из заключения с 1938 кровавого года на "Кирпичном заводе" у меня давно рассеялись.

Обстановка в нашем бараке, в котором проживали заключенные, связанные общей профессиональной работой, была нормальной с точки зрения лагерного режима. В геолотделе мой руководитель К. Т. Войновский частенько подбрасывал мне новую литературу по разным направлениям геологической науки. Кроме того, он включил меня в соавторы геологического отчета о результатах работ за 1940 год. Вообще всячески поддерживал все мои начинания и просьбы по геологии.

В начале апреля написание отчета и процедура его защиты на комиссии, включавшей ряд ведущих специалистов и ученых геологов нашего ГРУ, благополучно закончилась, и наступил срок моего освобождения из заключения.

Это произошло 17 апреля. Меня вызвали в управление Воркутлага, где вручили справку об освобождении. В ней, помимо биографических и судебных сведений, было записано: "Следует к месту жительства в г. Исфару Таджикской ССР". На мой вопрос, как это понимать, было сказано: "На Родину в Саратовскую область вам пока не разрешается".

Отъезд из Воркуты мог состояться не раньше середины июня, когда по реке Усе в Воркута-Вом придет первый товаропассажирский пароход.

К.Г.Войновский предложил мне временно поработать в его группе, что позволит получить на дальнюю дорогу немного денег. Это предложение меня устраивало, и я продолжил трудиться на благо геологической науки.

Наступил июнь. Из Усть-Усы прибыли первые караваны барж с арестантами. Среди них, по словам очевидцев, оказалось несколько человек из числа освобожденных весной и покинувших Воркуту, Не дождавшись июньской навигации. Их, однако, еще до Котласа, задержала милиция и отправила обратно на "родную Воркуту". Значит, рекомендованная мне Войновским временная работа оказалась наиболее оптимальным вариантом.

И действительно, числа 30 июня, после начала Великой Отечественной войны, меня вызвали в УРЧ и предложили расписаться на листочке с текстом, утвержденным начальником Воркутлага. Там

 

было написано: "Сулимов Иван Никифорович временно задержан на Воркуте до особого распоряжения"...

Слово "временно" в моей ситуации оказалось постоянным, если учесть, что по совету своего начальника ГРУ я остался временно поработать в геолотделе. "Временно" вышло с конца июня 1941 года— и продолжалось целых шесть лет до 1947 года!

Конечно, раз шла кровопролитная война, то требовались миллионы мужчин. И меня, как и многих мне подобных, мобилизовал ГУЛАГ на лагерный трудовой фронт. И тоже во имя Родины, во имя победы над общим врагом.

Как ни философствуй, а надо было продолжать работу в Воркутлаге. Правда, для меня геологические исследования — это любимая работа, а не ненавистная, вроде работы в шахте, где отказ спуститься в забой в военное время рассматривался на Воркуте трибуналом по статье УК как экономическая диверсия и карался смертной казнью...

Оставленный в Воркутлаге, я снова вспомнил свою мать, которой так и не разрешили свидание с сыном до самого отправления осенью 1936 года из Саратова в этап. Теперь, спустя пять лет, она не смогла встретить сына и после освобождения, которое не состоялось... Я был весьма удручен и долго не находил утешения.

Но Константин Генрихович успокоил меня, приведя в пример несколько худших вариантов в судьбе заключенных. Он предложил продолжить полевые геологические исследования в бассейне рек Елец и Уса. И так я снова оказался в родной стихии: кони, вьюки, палатки, маршруты, обнажения, отбор проб, дожди, ветры и комары, хариусы и, конечно, летнее незаходящее солнце, и так далее...

В июле 1942 года в нашем отряде произошло большое ЧП. Тяжело груженную лодку вверх по р. Усе тянула изо всех сил лошадь, но вдруг носовая веревка лопнула, и лодка моментально развернулась и затонула... Тогда не осталось ничего, кроме одежды на нас, и пришлось возвращаться на Воркуту, и объясняться о случившемся, а затем получать новое снаряжение и продукты и возвратиться обратно, чтобы продолжить так нелепо остановившиеся полевые работы.

Как-то в маршруте по хребту Энгане-Пэ мы встретили оленеводов, обдиравших тушу зарезанного оленя. Хозяева чума угостили нас свежей олениной и чаем. В разговоре с ними я спросил, сколько стоит один олень. Хозяин чума, не задумываясь, ответил: либо 100 рублей, либо бутылка водки, либо восьмушка чая. И мне тогда показалось, что соотношение цен на оленей явно в пользу покупателя, а

 

не продавца. У них торговля — это натуральный товарообмен, а у нас — коммерция...

На прощание оленевод сказал: "Знаешь ты о том, что немецкий царь объявил войну русскому царю?" и показал мне обрывок райкомовской газеты. Я, конечно, ответил, что знаю, а что касается нынешних царей, то на эту тему мне говорить не хотелось...

Летний сезон наших экспедиционных работ закончился в первой половине августа, когда на озерах появился ледок, а в воздухе закружились белые снежные мухи. Значит, пора было возвращаться в родные воркутинские бараки. Через неделю мы достигли лагпункта "Рудник", сдали имущество и несколько дней занимались бытовыми делами: помылись в бане, постирали свои шмотки, просушили, починили и с разрешения своего геологического начальства несколько дней посвятили отдыху, встречам и разговорам с друзьями и товарищами по работе. От них мы узнали много интересных лагерных новостей: оказывается, в конце 1940 года и в начале 1941 года в Воркутлаг поступил новый контингент заключенных из числа офицеров и солдат, воевавших на финском фронте. Кто знал, что целая пехотная дивизия советских войск, вступившая на территорию Финляндии на северном лапландском фронте, так увлеклась погоней за невидимым в снегах противником, что оторвалась от баз снабжения? После того как эта дивизия углубилась на 100-150 км в пределы вражеской страны, она была отрезана лыжным батальоном финнов, и длительное время солдаты и офицеры замерзали, голодали — пока не съели последнюю лошадь и не сварили похлебки из остатков конской сбруи и кожаных ремней. Тогда едва живые воины дивизии сдались в плен, на милость побежденных финнов — ведь Красная армия из этой войны вышла победительницей.

Когда весной 1940 года СССР и Финляндия заключили мир, наши пленные прошли сначала карантинную проверку в советской контрразведке. В результате большинство из них оказались виновными в нарушении воинской присяги и были осуждены военным трибуналом к разным срокам заключения: офицеры получили по 5-10 лет, рядовые по 3-5 лет лагерей. Это были молодые и здоровые люди, что и предопределило их направление на работу либо в шахту, либо на строительство. Так пополнился контингент дешевой и безотказной рабочей силы Заполярного Воркутлага.

Ну, а поскольку теперь шла большая война с огромной и сильной армией Гитлера, то часть этих осужденных военнослужащих отправ-

 

лялась на немецкий фронт. И это было не последнее военное пополнение Воркутлага!

Здесь же в конце 1940 года появились и польские "гости", доставленные сюда спецэтапами. В основном это были офицеры польской армии, отступавшей под натиском фашистских войск на восток, где Красная армия приобщала тогда к СССР земли восточных славян, включая украинцев и белорусов. Вместо поддержки польские воины оказались плененными и репрессированными, с последующей отправкой в советские лагеря. Уголовники в первые же дни пребывания в Воркутлаге, на лагпункте "Рудник" занялись грабежом и насилием: снимали одежду, обувь и даже вырывали золотые зубы изо рта несчастных поляков. Последние — вероятно, под впечатлением трагических событий в Восточной Польше — почти безмолствовали и не сопротивлялись лагерным бандитам.

Примерно полгода спустя легионеры из польских коммунистов начали обращаться к заключенным на Воркуте полякам с призывом создать новую польскую армию для борьбы с фашистскими агрессорами, и многие записались добровольцами. Их армия формировалась в Татищеве под Саратовом, но пошла воевать с немцами не на Западный фронт, а в Африку под командованием генерала Андерса, не забывшего "теплого" приема в СССР польских офицеров в 1940 году.

Кровопролитная война с гитлеровской Германией продолжалась. Противник, мобилизовав все материальные и людские резервы своей страны и ряда государств Европы, захватил в 1942 году Украину, Северный Кавказ и вышел у Сталинграда к берегам Волги. Но Красная армия, понеся в первый год войны огромные потери по вине политического и военного руководства СССР, заметно восстанавливала свои силы. На севере Европейской России, в Поволжье, на Урале, в Сибири и на Дальнем Востоке заканчивалось обустройство военных и промышленных предприятий, эвакуированных с Украины, из Белоруссии и Северного Кавказа. Миллионы зеленых новобранцев и ополченцев из числа молодых и здоровых мужчин в ускоренном темпе проходили первичную военную подготовку и отправлялись на фронт, протянувшийся от Черного моря до Баренцева.

В начале 1943 года Воркутлаг оказался в интересном с точки зрения государственной политики положении. С одной стороны, на шахты Воркуты присылали, иногда прямо с фронта, инженеров-горняков для руководства подземными работами, а также квалифици-

 

рованных шахтеров, поскольку в среде заключенных таких профессий явно не хватало. С другой же стороны, были предприняты меры по отбору и отправке на фронт здоровых и "социально близких" заключенных — из числа так называемых бытовиков. Особенно заметно начала проводиться эта кампания после открытия движения поездов по вновь построенной железной дороге от станции Печора до Воркуты. Первый грузовой эшелон прибыл на ст.Воркута в конце февраля — начале марта 1943 года. Событие это для Воркутлага было эпохальным: наконец-то прекрасные каменные угли, включая коксующие и длиннопламенные (для топок паровозов и ТЭЦ), добываемые в Печорском бассейне, можно было круглогодично вывозить в центральные и северные области страны, в Москву и Ленинград, для металлургических заводов Урала, Череповецкого комбината и Мурманского порта.

Вслед за первым пробным поездом на Воркуту пошли эшелоны порожняка. Отгрузка угля стала производиться круглосуточно, без каких-либо перерывов. Радовались этому событию не только начальство Воркутлага, приготовившего на лацканах своих мундиров новые дырки для орденов за успехи в работе, но и армия заключенных. Ведь железная дорога как бы сблизила их с родными местами, а добываемый ими уголь поможет родине победить Гитлера! Первые угольные эшелоны отправлялись с Воркуты с красными знаменами и транспарантами — "Воркутинский уголь Родине, для победы над врагом!"

Кампания по набору в действующую армию на Воркуте между тем продолжалась. Некоторые заключенные сами приходили в УРЧ и просили включить их в список для отправки на фронт, а других, не из числа "врагов народа", приглашали с просьбой написать заявление о призыве в армию. Среди "нашего брата" — политических настроение было положительным, хотя многие из них по возрасту и состоянию здоровья уже не могли стать солдатами. Появились и желающие поступить в состав своей воинской части, которая пойдет на фронт с Воркуты. Среди последних оказался и я, потому что лагерная жизнь опостылела мне и захотелось изменить ее в сторону ратного дела. Написав заявление, я передал его в УРЧ, и дней через десять староста барака передал мне приглашение зайти в канцелярию УРЧ. Оказывается, моя просьба была удовлетворена, и предстояло ждать вызова на отправку. А в конце разговора начальник УРЧ добавил, что с сегодняшнего дня на работу можно не выходить...

 

Когда я рассказал об этом в геолотделе, большинство одобрило мои действия, хотя Константин Генрихович сказал, что это личное дело каждого и нельзя стричь всех под одну гребенку. Эта фраза показала мне, что моему шефу не очень хочется, чтобы я покинул геологию.

Спустя несколько дней собирающиеся на фронт арестанты познакомились друг с другом. Мы устраивали в бараках встречи, играли в карты "на интерес", а некоторые даже добывали спиртное — и тогда общение становилось совсем шумным.

В конце марта поступила команда собраться с вещами для погрузки в воинский эшелон. На станции стоял состав стареньких, но все же пассажирских вагонов и пыхтел большой паровоз. Усевшись в вагоне около окна, я увидел вдали копер шахты "Капитальная", которую мне пришлось закладывать, прямые улицы каменных многоэтажных домов города, к строительству которых я также имел отношение. В этих созданных нами жилых и промышленных объектах я почувствовал что-то совсем близкое, родное и с тех давних пор я называю Воркуту своей второй родиной.

Эшелон ждал отправки на юг, в Россию, но неожиданно начальство Воркутлага внесло свои коррективы. По вагонам начали ходить представители УРЧ и вызывать по списку недооформившихся воинов, и некоторым из них было предложено покинуть вагоны в связи с горняцкой бронью. В данном списке была и моя фамилия, и я возвратился на "Рудник" в геологический отдел, так и не понюхав пороху. "Все, что делается, — это к лучшему", — вспомнил я мудрую русскую поговорку. И по-прежнему стал всей душой и сердцем отдаваться любимой работе!

Наше помещение ниже угольного шахтного отвала было занято геологами, готовившимися к полевым маршрутам весны 1943 года -переломного года войны, когда победа Красной армии в скором будущем стала уже не эфемерной, а вполне реальной. Встретили меня, снятого с воинского эшелона, в камералке с большой радостью, и начались беседы на разные темы. Много говорили о новой железной дороге Котлас-Воркута, и мною была произнесена фраза — "Эта дорога даст стимул для развития Воркуты, но она построена на костях сотен тысяч заключенных". Такой разговор оказался для меня роковым.

На другой день я был арестован уполномоченным 3-го отдела УГБ Воркутлага и под конвоем отправлен в следственную тюрьму. Там

 

камеры оказались многоместными, чему я в глубине души обрадовался (будет человек, которому можно излить свое горе!), а прогулки арестованных проводились группами, что тоже хорошо.

На допрос меня вызвали в день ареста и задавали обычные для начала следствия дежурные вопросы: где родился, где учился, за что осужден в первый раз и т.п. В последующее время допросы были ежедневными, причем однообразными: "Признавайтесь в своей антисоветской агитации и пропаганде чуждых взглядов!" Ответы с моей стороны тоже были простыми — "такой агитацией и пропагандой я не занимался, а честно работал в отведенном мне месте". Эти ответы явно не удовлетворяли следователя, и тогда он применил иную тактику допроса, заявляя: "Нам все известно о вашей вражеской пропаганде, и только чистосердечные признания избавят вас от высшей меры!" Такая угроза со стороны следователя во время войны была вполне реальной, однако признаваться мне было не в чем, поскольку я действительно не агитировал и не пропагандировал "против".

После серии грозных допросов наступил перерыв, и во время дневных прогулок в тюремном дворе я встретил своих старых друзей -Грюнблата и Янова, которых за очередной отказ от работы в шахте обвиняли по ст. 58, п. 4 УК РСФСР — за антигосударственный экономический саботаж с мерой наказания до расстрела. Следствие по их делу закончилось и ожидался суд, что весьма подействовало и на меня.

Но все же версия моего следователя по поводу установления моей вражеской пропаганды не получила с моей стороны поддержки. Я заявил следователю на десятом допросе: "Если Вам известно — так сделайте очную ставку со свидетелями обвинения!" Прошло еще несколько дней, и, видимо, следствие зашло в тупик: очных ставок не последовало — значит, таких свидетелей просто нет, решил я про себя...

На одной из тюремных прогулок при встрече со своими друзьями я узнал страшную весть: их обоих выездная коллегия Верховного суда Коми АССР действительно приговорила к высшей мере наказания — расстрелу. Кассационную жалобу В. В. Янов писать отказался, а Давид Грюнблат решил написать и отправить ее по назначению...

Мое же следственное дело, насколько я понял, застопорилось из-за невозможности устроить мне очную ставку с тайным агентом КГБ, написавшим донос: ведь таких агентов чекисты не афишируют. В

 

моем случае сексот остался в одиночестве, так как допрошенные свидетели не подтвердили его версии обвинения, а поэтому и не состоялась очная ставка.

Однако я знал, что чекисты не выпустят меня из тюрьмы: ведь помимо суда есть Особое совещание, где свидетельские показания не требуются, а этот орган НКВД в военное время выносит и высшую меру наказания.

Новый допрос подтвердил мои предположения. Следователь заявил, что он и его коллеги поняли, что я настоящий советский человек, желающий честно служить своей родине. Я ответил на эту тираду утвердительно, и следователь, развивая избранное им направление диалога, сказал, что нашей родине, окруженной внешними и внутренними врагами, требуются верные советским идеалам люди, чтобы своевременно обезвреживать вражеские вылазки. "Мы вас как преданного Родине гражданина просим оказывать нам всяческое содействие..." — почти торжественно произнес он. После таких слов у меня чуть глаза на лоб не вылезли: ведь мне предлагали стать секретным осведомителем органов госбезопасности!

Видя мое выражение лица, следователь быстренько использовал для натиска дополнительные аргументы. Он заявил, что органы госбезопасности располагают достоверной информацией о моих разговорах в отношении сотен тысяч заключенных, погибших на строительстве железной дороги Котлас-Воркута. Этого факта будет достаточно в военное время, чтобы приговорить меня к расстрелу! "Вы верите такой версии или нет?" — спросил он. Немного подумав, я ответил, что верю (ведь на примере "Кирпичного завода" я знал, что даже без Особого совещания чекисты отправили на тот свет тысячи безвинных людей).

Продолжая свои доводы, следователь в конце допроса сказал: "Даю вам на размышление неделю. В случае несогласия мы передадим дело в Особое совещание НКВД, где с учетом военного времени вас приговорят к высшей мере наказания!"

Через неделю меня снова вызвали к следователю, который повторил прежний вопрос: "Согласны ли помогать Советской власти в борьбе с внутренними и внешними врагами"? На этот вопрос я в камере подготовил положительный ответ, но и одновременно решил, что никогда в жизни не буду писать доносы — и да поможет мне в этом испытании сам Господь Бог. Я ответил следователю, что согласен, и дальнейший ход этой мерзкой процедуры принял совершенно

 

иной характер. Следователь на минутку вышел, чтобы пригласить кого-то, а затем вернулся в кабинет со старшим лейтенантом госбезопасности (тогда этот чин соответствовал военнослужащему в звании полковника) и с бумагами в руках. Старший лейтенант сходу спросил у меня: "Какую агентурную фамилию вы выберете?" Я вспомнил почему-то своего знакомого уголовника Пшеничного с кличкой "Барон", отрубившего себе пальцы, и сказал: "Беспалов". Затем мне предложили сделать подписку на отпечатанном бланке, где говорилось, что за разглашение государственной тайны в связи с моей миссией агента ГБ меня покарает Советское государство высшей мерой наказания. Мне пришлось подписать и этот подлый документ, а в заключение следователь выдал мне конкретное поручение: слушать, о чем говорит мой учитель К. Г. Войновский (кстати, бывший член ВКП(Б)с 1916 года!),а так же академики Г.Л. Стадникови, Н.М. Федоровский. Донесения составлять через 10 дней, подписывать их фамилией Беспалов и опускать в проходной лагпункта в ящик, на котором написано: "Для жалоб на имя начальника Воркутлага".

Перед уходом из кабинета старший лейтенант сказал: "Некоторые думают, что, подписав такой документ, можно потом его не выполнять, но они жестоко ошибаются. Даже если бы немцы заняли Воркуту, то чекисты изъяли бы из сейфов все секретные документы, кроме тех, в которых тайные агенты самоустранились от исполнения поручений, и эти документы и попадут фашистам, а они уже постараются немедленно расстрелять этих агентов.

С тех пор прошло много лет, и вот теперь я узнал, что при захвате немцами Минска в сейфах КГБ гитлеровцам "посчастливилось" найти папку со списками и индивидуальными подписками таких агентов, которых немцы уничтожили. А ведь эти "агенты" были честными людьми, подписавшими обязательства под принуждением и никогда потом не сотрудничавшими с советскими органами госбезопасности! Такого вероломства и жестокости со стороны КГБ, вероятно, никогда в истории человеческого рода не было!

На другой день меня выпустили из следственной тюрьмы. Я вернулся в геологический отдел, где все без исключения были сердечно рады моему освобождению. В личных беседах удалось выяснить, что всех моих коллег по камералке вызывали на допрос в качестве свидетелей, но никто из них не мог сказать следователю ни одного слова против меня, даже из числа вольнонаемных, включая Войновского.

Ну, а судьба моих старых друзей по шахте и изоляторам сложи-

 

лась иначе. Василий Васильевич Янов, так и не подавший заявления на кассацию, а потом и на помилование, все-таки Указом Верховного Совета СССР оказался помилованным. С десятилетним сроком заключения его отправили в психбольницу в лагпункте Воркута-Вом в качестве санитара-медбрата, и у душевнобольных заключенных Янов получил общее признание за свою душевную внимательность и человеческую доброту. Что касается Давида Грюнблата, то судьба оказалась для него более жестокой. На кассационное заявление ему ответили отказом, а на заявление о помиловании он вообще не получил ответа. В итоге — через месяц приговор о расстреле Грюнблата был приведен в исполнение. Так жестоко расправились карательные органы Советской страны с честным, порядочным и преданным идеям марксизма юношей из Германии, который ради своих идейных убеждений отказался от своей родины и от родного отца — крупного банкира Западной Европы.

Включившись в работу геолога-прораба, я твердо решил не выполнять поручения чекистов. Шли недели, месяцы, кварталы и годы, а органы госбезопасности всякими путями, включая не только угрозы, но и "пряники", пытались заставить меня выполнять их задания, а я говорил, что ничего предосудительного не слышал. Боязнь за свою судьбу постепенно ослабевала, а наше общество также заметно изменилось. И теперь об этом я решил написать честно —даже в открытой печати. Хотя не исключено, что мое обязательство сотрудничать с КГБ, возможно, и сейчас хранится в секретных сейфах — на случай какого-либо компромата. Однако в этом отношении я совершенно спокоен, поскольку ни одной бумажки или письменного доноса от меня в КГБ никогда не было и не может быть! Пусть будут прокляты большевистские чекисты, являющиеся наиболее мерзкими и жестокими существами человеческого рода! Скажу только, что за 70 лет Советской власти изверги из госбезопасности постарались не только уничтожить миллионы людей, но и наложить Каинову печать на тысячи и тысячи настоящих людей с хорошим умом и добрым сердцем.

За время, пока я сидел в следственной тюрьме и "обрабатывался" следователями, Воркутинский эшелон мобилизованных и добровольцев из состава заключенных (до 2 тысяч) давно достиг фронтовой полосы в районе Ладожского озера. Там их в спешном порядке одели и обули в солдатскую форму, выдали им винтовки с патронами и самое главное — лыжи. Приобщение к военной службе, занятия с винтовкой и освоение тактики лыжного боя продолжалось не более

 

двух недель. Таким образом был сформирован, на страх финской мобильной и приспособившейся к битвам в снегах армии, Воркутинский стрелковый лыжный батальон. Хотя многие из новоиспеченных лыжников этого воинского подразделения, в частности уроженцы южных республик Советского Союза, не только никогда не катались на лыжах, но даже не видели настоящих снежных полей.

Торопясь до весеннего распутья обеспечить частям Красной армии дальнейшее наступление, командование приняло решение бросить свежее пополнение воркутян в ледовый рейс на лыжах в тыл финской обороны. Но этот лыжный бросок провалился.

Многие бойцы с самого начала постоянно падали, теряли лыжные палки и ломали лыжи, продолжая пеший бег, вместе с воинами, которые еще двигались на лыжах. Когда батальон через 15-20 км пути должен был выйти в береговую зону, чтобы отрезать группу противника в прилегающем лесу, неожиданно из этого леса вырвался лыжный десант противника в белых халатах с автоматами и открыл ураганный огонь. Воины-воркутяне пытались отстреливаться, но многие из них никогда не держали в руках ружья, и падали, обливаемые кровью, на снег, под шквальным огнем финских солдат. Через полчаса стрелковая дуэль завершилась полным уничтожением лыжного батальона арестантов-воркутян. Уцелевших среди них были единицы, да и то раненые, распластавшиеся на ладожском льду.

Написанное выше было рассказано мне Петром Лысенко — бытовиком, пекарем Воркутинской пекарни в 1939-1943 годах. Во время этого быстротечного боя он был ранен в ноги, а потом его подобрали наши санитары. Финские лыжники, внезапно появившиеся из соседнего леса, проведя атаку, снова удалились — исчезли в лесу... По мнению Лысенко, Воркутинской батальон репрессированных по существу был обречен на уничтожение с самого начала, поскольку юридически этот батальон считался штрафным, сформированным из преступников, которые могут оправдаться только своей смертью или победой над врагом. При последнем исходе оставшихся в живых ожидало снятие судимости и награждение боевыми орденами.

В связи с этой трагедией на Ладожском озере я невольно вспомнил Господа Бога, который снова сохранил мне жизнь, когда мою персону неожиданно высадили из воинского эшелона, отправлявшегося на фронт.

Заслуживают особого внимания кровавые события Заполярной

 

Воркуты перед концом войны, связанные с Ненецким национальным округом (пространственно связанным с территорией Воркутлага), где коренное население — ненцы оказались втянутыми в вооруженное противостояние с большевистским режимом.

Проводя в 1939 году геологические маршруты по Больше-Земельской тундре, описанные в главе VI, я знал о недоброжелательном отношении ненцев-оленеводов к советским властям за варварскую ликвидацию вековых устоев их Жизни, что вылилось в ликвидацию хозяйств зажиточных оленеводов и в насильственную коллективизацию. Это привело к жалкому полуголодному существованию и вымиранию и без того малочисленного ненецкого народа в угоду партаппаратчикам Нарьян-Мара, Архангельска и Москвы.

Летом 1939 года мне лично приходилось слышать разговоры оленеводов о том, что при царе-батюшке и в двадцатые годы они жили сносно, в округе имелись торговые базы (фактории), где можно было приобретать (даже в рассрочку или в долг) разные промтовары, продукты и даже водку, а теперь за восьмушку чая или бутылку водки приходится отдавать целого оленя, а денег колхоз почти не платит, несмотря на ежегодные выполнения государственного плана на сдачу оленей, мехов и рыбы.

Когда началась война, фашистский крейсер (или рейдер?) и подводные лодки стали "хозяйничать" в Баренцевом море, создав на Новой Земле свою военную базу. Гитлеровские молодчики вышли на связь с ненцами-оленеводами, не любившими сталинский режим. Они доставляли оленеводам продукты питания, оружие и даже "Русскую водку" с целью склонить их к вооруженному выступлению против Советской власти...

К весне 1944 года фашистам удалось организовать вооруженный винтовками ненецкий отряд численностью 200-300 человек, который должен был напасть на Воркуту и освободить сотни тысяч томящихся в лагерях заключенных.

По рассказу моего коллеги-геолога Ольгерда Леонардовича Эйнора, проводившего летом 1944 года геологическую съемку в тундре западнее Пай-Хоя, этот отряд продвигался на оленьих упряжках по болотам на восток, в сторону Воркуты. Сторожевые посты стрелков по ловле беглецов-заключенных заметили оленеводов-боевиков и радировали об этом в штаб ВОХРа Воркутлага. Оттуда немедленно были брошены роты солдат из лагерной охраны, вооруженных автоматами и пулеметами. С воздуха их поддерживало несколько самолетов.

 

Бои с повстанцами завязались на подходе к территории Воркутла-га при явном преимуществе в силах у воинских частей. Большинство ненцев-мятежников погибло в неравном бою, а оставшиеся в живых рассеялись на оленьих упряжках по труднопроходимой для солдат болотистой тундре...

Об этих кровавых событиях на Воркуте говорили потом только шепотом в узком кругу своих людей, чтобы не привлечь внимания доносчиков КГБ и избежать обвинения в страшном преступлении — в разглашении государственной тайны.

В 1944 году по приказу Сталина на Воркуте были созданы особые лагпункты для каторжников из числа бывших в Германии советских пленных офицеров и солдат, а также для бандеровцев и власовцев. Эта каторга по жестокости режима, вероятно, не имела себе равных в истории человечества. Узники преднамеренно обрекались на медленную и мучительную смерть. Они работали без выходных в любую стужу по 12 часов, кормили их совсем скверно по сравнению с другими заключенными Воркутлага, на работу гоняли под усиленной охраной с собаками и в случае отставания стреляли без предупреждения; в бараках, продуваемых ветрами, — трехъярусные нары, одна железная бочка-печка и деревянная бочка-параша на сотню несчастных; никакой связи с внешним миром —ни писем от родных, ни радио, ни газет; у каждого на груди и на шапке — черные номера, по которым и проводилась их проверка. Сроки каторжных работ определялись цифрами 15-25 лет. Узники мучились, болели, умирали и ждали "оттепели" в жизни, которая все-таки наступила после смерти большевистского диктатора, в 1953 году. Но терпение иссякло, и одна из бригад по пути следования на работу разоружила конвой, вернулась в лагпункт и захватила его, потом разоружила охрану на втором и третьем лагпунктах, а их ряды пополнились сотней добровольцев-каторжников... Восставшие явно шли на самоубийство. Через два-три дня они были уничтожены огнем из автоматов и пулеметов солдатами конвойной службы.

Вечная память этим безымянным героям, не смирившимся с дьявольским режимом беззакония и насилия!