ИЗ РАССКАЗОВ ЕКАТЕРИНЫ ПАВЛОВНЫ
Когда началась революция, то у нас (Политический Красный Крест) был пропуск во все тюрьмы, и мы свободно там бывали.
Мы — это Муравьев100, Винавер и я.
И вдруг пропуск отобрали.
Надо было идти к Дзержинскому. Я сказала, что не пойду в Чрезвычайку. Но Муравьев заболел, один идти Винавер не соглашался — пришлось пойти.
Дзержинский встретил нас вопросом: "Почему вы помогаете нашим врагам?" Я говорю: "Мы хотим знать, кому мы помогаем, а у нас отобрали пропуск".
Дзержинский: "А мы вам пропуск не дадим".
Е.П.: "А мы уйдем в подполье".
Дзержинский: "А мы вас арестуем".
С тем и ушли. (Тут глаза Екатерины Павловны заблестели: на другой день дали пропуск.)101
Когда кончилась война с Польшей, мне предложили взять на себя работу по репатриации военнопленных поляков — руководство Польским Красным Крестом.
Дзержинский вызвал меня к себе. Я ему говорю: "Я очень боюсь брать это дело на себя. Говорят, поляки такие коварные, им нельзя доверять".
Тут Дзержинский, который был чистокровный поляк, стал страшно смеяться: "Вот и хорошо: вы работайте, а очень-то им не доверяйте".
В 20-е годы мы с Винавером возили передачу в Бутырки. В столовой на Красной Пресне мы брали порции второго блюда и вдвоем везли их на ручной тележке.
Это довольно далеко и страшно утомительно. Везем, везем, остановимся — и отдыхаем, прислонившись спиной друг к другу.
А собственно, зачем мы это делали сами? Сколько людей сделали бы это за нас — и с удовольствием.
* * *
Последний раз у нее на квартире я была в день ее отъезда в санаторий Барвиха в начале декабря 1964 г. Вид у нее был просто страшный, очень нервна, возбуждена. Я
100 Муравьев, Николай Константинович (1870—1936) — адвокат. После Февраля — пред. Чрезвычайной следственной комиссии для расследования противозаконных по должности действий бывших министров, главноуправляющего и прочих высших должностных лиц как гражданского, так и военного и морского ведомств (ЧСК). Защитник на политических процессах как до революции, так и после Октября. Участвовал в работе Всесоюзного об-ва политкаторжан и ссыльнопоселенцев. Член юридической комиссии Политического Красного Креста.
101 Об отношениях Е.П. Пешковой с Дзержинским см. указанные выше (примеч. 92) публикации о ПКК.
спросила ее, не надо ли ей помочь уложить вещи, — нет, все готово, за ней приехали. Потом она сказала: "Я позвоню Вам из Барвихи" — и не позвонила. Через несколько дней у нее случился инфаркт, и ее с постели увезли в Кремлевскую больницу. Она хотела непременно вернуться из санатория к Новому году — как она любила праздники!
Я позвонила ей перед Новым годом — и тут узнала о ее болезни. Меня точно черным платком накрыло.
87 лет, инфаркт, чего можно ждать? И все-таки — какой могучий организм...
Вот я начала писать о Екатерине Павловне, и меня потянуло в Новодевичий на ее могилу. Я бывала там вместе с нею — на могиле ее сына и матери102: ей было уже трудно ездить одной... а внукам некогда, все дела, дела...
Она купила цветов в горшках, попросила меня взять лейку — а самой ей стало нехорошо, я просто не знала, как ее довести до участка. Две лиственницы сплетаются верхушками над могилами. У памятника ее сына лежали три белые астры — ей было приятно, что кто-то все-таки вспомнил. Хотелось самой высадить цветы, а было трудно.
Теперь прибавилась и ее могила. Кругом чисто — видно, уборка оплачивается, — и видно, что никто там не бывает, очень все казенно. Только памятник ее сына приобрел новый смысл: со своей стелы Максим смотрит на могилу матери. "Эта рана никогда не заживает, — как-то сказала мне Екатерина Павловна. — Дарья назвала своего сына Максимом, она думала сделать мне приятное, а мне это ножом по сердцу".
Мимо проходила экскурсия молодых девушек. Экскурсовод указал на могилу "сына Горького" — у него не нашлось ни одного слова, чтобы сказать о Екатерине Павловне, которая всю жизнь отдавала людям в несчастье. "К страданиям чужим ты горести полна, и скорбь ничья тебя не проходила мимо — к себе самой лишь ты неумолима..." — разве не о ней эти строки А.К. Толстого?
Очень мне было горько.
Вспомнила я ее похороны. Говорились речи о той работе, которую она вела по литературному наследию Горького, — замалчивая, еле касаясь Политического Красного Креста, точно это запретная тема, неловко ее касаться. И
102 Мать Е.П. Пешковой — Волжина, Мария Александровна (1848— 1939).
только один голос произнес: "Спасибо, Екатерина Павловна, от многих тысяч заключенных, которым Вы утирали слезы". Я обернулась — старая женщина посмотрела на меня: "Я не могла этого не сказать"103.
На гражданской панихиде в Музее Горького я стала у гроба. Екатерина Павловна лежала в цветах, и лицо ее было молодое, такой прекрасный лоб, тонкие брови — никогда ее больше не увижу. Заплакала я — кто-то сказал: "Вам нехорошо? Дать капель?" Как будто странно, что можно заплакать, прощаясь с дорогим человеком.
Каких мы людей теряем,
Какие уходят люди...
И горше всего — что знаем:
Таких уж больше не будет.
Была вам в жизни удача,
Что мы повстречались с ними, —
И нет их... И только плачем,
Повторяя светлое имя.
1965
103 Это была Наталья Мильевна Аничкова (1896—1975), филолог, бывшая лагерница. Она много помогала А.И. Солженицыну, который в своей книге "Архипелаг ГУЛАГ" упоминает ее и ее репрессированных родственников.