Посвящаю родителям, которые

похоронили молодых дочерей

и сыновей.

 

ЗАХАРЬЯНЫ

 

Я не претендую на роль историка или писателя, но то, что произошло в Крыму на моих глазах, определило дальнейшую судьбу нашего поколения.

Мы - выходцы из Турции, из села Шана, что в районе Трабзона. Жила в селе семья Осепа и Макруи Захарьянов. Детей было у них четверо - три сына и дочь. Галуст родился в 1844-ом, Симон - в 1846-ом, Ованес - в 1849-ом, а Зайтар - в 1853 году.

Лучше все по порядку;

Жители этого большого армянского села выращивали табак, занимались скотоводством, культивировали фундук, разводили сады. Жизнь их, как и всех армян и греков, вообще христиан, проживавших в Турции, была плачевной.

Недолго прожили Осеп и Макруи. Галуст, Симон, Ованес и Зайтар с малых лет остались сиротами, и всем им пришлось испытать все тяготы жизни, хотя и росли под бдительным оком соседей и добрых людей села.

В 1870 году женился Галуст, хотя правильнее будет сказать, что его женили, ибо так уж было заведено в те далекие времена - парня женили. Так было и с Гаяустом. Привезли шестнадцатилетнюю невесту - дочь торговца из города Платан. Девица Эхсана Атомовна Поладян была воспитана в армяно-церковных традициях. Наша будущая бабушка была на десять лет моложе нашего будущего деда.

 

Бабушка Эхсана, нас, третье поколение рода Захарьянов, воспитывала J» том же духе; в духе религии, чистоте нравов, в правде, в труде. Этот благородный, человеколюбивый завет нашему роду его основоположницы, мы, старшее поколение, передаем сегодня нашим младшим.

Жизнь армян в Турции могла оборваться в любой момент. Грозное предвестие большой беды армяне получили в 1894-1896 годах во время резни армян в Адане и Сасуне. Тогда многие бежали из родных мест, спасаясь от зверства турок, с мест, где веками жили их прадеды, деды, отцы, я разбрелись по свету. Беженцы нанимали шхуны, шаланды и ночью при помощи сердобольных турок перебирались через море в Крым, на берег Кавказа. В эти трагические годы покинули родину с семьями братья Галуст и Симон. Холостой Ованес остался в группе мстителей.

Семья Галуста состояла из семи человек. Его первенец Усеп родился в 1879 году. Потом родились Априем в 1885 году, затем в 1888 родился Аведис, в 1891-ом Варган. Агавни, самая младшая, родилась в 1895 году."

17 сентября 1988 года в день 100-летия моего отца Аведиса мы торжественно отметили его юбилей. Было много родственников, друзей. Это так, между прочим, я забежал вперед.

У другого брата Симона был один единственный сын, которого отец нарек именем своего брата Галуста.

Шхуна, на которой бежали Галуст и Симон, причалила к берегу у Сухуми. Здесь в районе, ныне известном, как Лечкоп, они и обосновались. Потом уже они переехали в село Маджара, где прожили до 1916 года. Охрана из армянских добровольцев, сопровождавшая шхуну, возвратилась в Турцию. Там народные мстители встали на охрану армянских сел от турецкого насилия. В ряды героических добровольцев вступил и дядя Ованес. В родном отцовском доме осталась моя единственная тетя Зайтар. Она выпросила у брата Галуста одного из его сыновей. По ее выбору жребий остаться в Турции пал на меня, на семилетнего Аведиса, которого она больше всех любила.

Мальчик не представлял всей горечи разлуки с родителями и братьями и прожил с тетей семь лет.

Прошло много лет, десятилетия, - а отец все вспоминал:

- Я все сильнее и сильнее скучал по братьям, по сестренке, а больше всего по матери. Конечно, живя с тетей, я вел себя, как

 

подобает мужчине, скрывал свою тоску по родным, ведь сам согласился остаться с тетей. Чтобы смягчить боль, я время от времени уходил в лес подальше от посторонних глаз и рыдал в одиночку, отводя душу. Успокоившись, возвращался домой с нормальным видом. Время тянулось медленно, казалось, продвигается с трудом, и мне ничего не оставалось, как приспосабливаться к своей жизни...

Эти слова отца я часто вспоминал, когда заходил разговор о разлуке ребенка с родителями, даже на непродолжительное время. Строгий наказ отца: "Ребенка разлучать с матерью нельзя". Но я прервал рассказ отца:

-... В селе была армянская школа. Но это было не для меня. Моим уделом было ходить на окраину села, где возле леса мужчины заготовляли древесный уголь, набирать по утрам мешок угля и нести его в Трабзон - это за шестнадцать километров от села, продать там уголь и на половину вырученных денег купить продукты. И продукты, и остаток денег мы с рабочими делили поровну.

На хождение в город и обратно у меня уходил весь день.

За семь лет жизни без родителей я о них ничего не знал, ничего не знали обо мне и они.

Помню отец, рассказывая еще о своих злоключениях на дороге в Трабзон, как-то показал шрам на ноге:

- Однажды, продав уголь, справившись с покупками, я поспешил домой. Дорога эта каменистая со спусками и подъемами по косогору, а дело было после дождя, скользко. Я шагал, как и все сельские мальчишки, босиком. Поскользнулся и, как на зло, напоролся на острый камень и не заметил, что распорол пятку. Боли не почувствовал, но заметил обильную кровь в присел на камень. Прижал разрез и держу. На мое счастье, из города возвращались двое пожилых односельчан. Увидев ногу в крови, они, успокоив меня, обработали рану. А сделали это так - велели помочиться на рану, на что я с трудом согласился потом обсыпали рану табаком, а когда дошло дело до того, чтобы перевязать рану, оказалось, что сделать это нечем. Тогда, не мудрствуя лукаво, они вырвали карман из моих брюк, который, разумеется, был пустым, и натянули на ногу. Тряпичными полосками закрепили карман на ноге, потом посадили на осла и доставили домой.

На другой день я вновь с углем пошел в город, стараясь не наступать на пятку. Шел прихрамывая и не заметил, что "бинт" мой

 

соскочил с ноги.

Потом как-то вечером к нам зашел дядя Ованес в сопровождении товарищей. Я впервые увидел его друзей. Их было человек вссемь-девять; кто помоложе, кто постарше, вооружены, да так, что на теле свободного места не было от винтовок, сабель, пистолетов, маузеров, а у троих грудь крестом была обтянута лентами.

Среди гостей был молодой, могучего телосложения мужчина. Заметив мой удивленный взгляд, он подозвал меня и, обнимая, спросил: "Мальчик, тебя как зовут?". Я ответил:

"Аведис". "Скучаешь по родителям?" - вновь спросил он. Заметив, что у меня вот-вот хлынут слезы, вынул из-за пояса пистолет и дал мне. На радостях я ухватился за него и не знал, что с ним делать, как держать. "Ну, Аведис, давай знакомиться, - сказал мой собеседник. - Меня зовут Аршак Сурменелян."

- Кто в то время не слыхал об Аршаке Мстителе? Его знали и стар и млад, друзья и враги,- продолжал рассказ отец. Аршак в то время был одним из самых смелых командиров армянских боевых сотен, гроза турок.

Тетя быстро в большой сковородке приготовила яичницу. Я сбегал в подвал и принес миску солений из огурцов и помидоров. А вино дядя сам принес, видать, в саду имелся погребок-тайник, неизвестный мне.

Перед тем,как сесть за низкий, круглый стол, они сняли головные уборы, перекрестились. В моем воображении они были великанами, братьями-единоверцами, сильно похожими друг на друга, а крестное знамение, которым они осенили себя - это был знак верности делу, товариществу и непримиримости к врагу. Когда ужин подошел к концу, все встали, оделись, опоясались оружием, а перед тем, как выйти, дядя сказал сестре: "Зайтар, вам с Аведисом надо будет морем переправиться на Кавказ к братьям. Здесь оставаться с каждым днем становится опаснее. Мы не всегда будем в состоянии отстоять наши села. Не знаем, что готовят нам на завтра эти сволочи. В каком селе и когда станут чинить насилие". Покинуть отчий дом тетя отказалась. Тогда дядя, обнимая меня, сказал: "Аведис, ты со взрослыми переплывешь море и в Сухуми разыщешь родителей". Обращаясь к нему, я сказал: "Дядя, можно я пойду с вами?" Дядя Ованес гордо перевел взор на товарищей, мол, глядите, какой у меня племянник, ему и четырнадцати нет, а он с оружием в руках хочет защищать

 

Родину, свой народ. Не снимая тяжелой руки с моего плеча, дядя перед уходом присел по обычаю на тахту и меня усадил рядом. После минутного молчания он сказал:

-Аведис, слушай внимательно. Сколько мы пробудем в этих местах, чем закончится наша борьба, лишь Богу известно. Поэтому ты должен уехать, если не сегодня, так завтра обязательно.

Сказано было твердо и мне ничего не оставалось, как молча согласиться. Он повторил сказанное, но на этот раз в его словах прозвучал вопрос: смогу ли я в Сухуми разыскать родителей? Я ответил, что мне вон уже сколько лет, к тому же я буду не один.

Дядя, довольный, достал из кармана несколько монет, протянул их мне и сказал:

- Возьми, уплатишь за проезд. Они и на том берегу пригодятся.

Я отказался было от денег, сказав, что торгую углем, имею свои деньга, но дядя оборвал меня на полуслове и строго сказал:

- То, что говорит и предлагает дядя, для племянника закон!

Я понял свою оплошность, поблагодарил его и опустил в карман горсть монет. Драгоценный металл оттянул мой карман. Но эта тяжесть придавала уверенность.

Прощаться со мной дядя не стал, он только сказал, чтобы я был готов выехать на днях, он только уточнит ночь отплытия, возможно, он сам будет нашим сопровождающим.

Дядя с товарищами ушел. С тетей в доме мы остались одни. Она подошла и сказала:

- Я не поеду. На кого я оставлю хозяйство: дом, скотину, птицу, а, главное, соседей. Я выросла с ними и вот сколько уже лет живем вместе.

Говорила она убедительно, спокойно, ибо прекрасно знала, что я слово в слово перескажу отцу. И закончила так:

- Здесь покоятся мои предки, родители, твои старшие братья и сестра, которые умерли от какой-то болезни совсем маленькими. Передай отцу, чтоб не осуждал меня, и всем большой привет и глубокий поклон. А мать поцелуй за меня. Ее я люблю, как родную сестру. Разница-то у нас всего в один год. Это она обучила меня грамоте, а вообще у нас много общего. Аведис, хвалить в глаза у нас не принято, но тебе скажу прямо, тем более, что, может быть, тебя я больше не увижу. Спасибо тебе. Ты вел себя, как настоящий мужчина. Я замечала твою тоску, знала, зачем ты уходил в лес.

 

Видела твои заплаканные глаза. У тебя неплохая голова на плечах. Ты умеешь думать и исполнять задуманное. Ты как был, так и остался для меня ребенком, но я восхищаюсь твоим трудолюбием и упорством. Я часто думала, как отправить тебя к родителям, но не решалась. А теперь я спокойна. Тебя будет сопровождать дядя Ованес. И еще, как на духу, признаюсь, меня всю жизнь будет терзать мысль о том, почему я не отдала тебя в школу. У меня были и средства, и возможность, и время ты выкроил бы для учебы. Но увы! Твои способности остались неиспользованными, твое развитие искусственно было приторможено. Поезжай и постарайся наверстать упущенное.

Тем временем над армянами в Турции сгущались грозовые тучи. Набеги турецких солдат на наши села, их бесчинства уже не знали предела. Они уже не угрожали, а отнимали все, что им понравится, угоняли скот. У нас в селе всем этим командовал юзбаши (командир сотни) Куршут-ага. Он утверждал, что действует именем закона Османской империи и готов на любые подлости. Однажды заявил старосте села Мелконцу-аге, если тот соберет со всего села драгоценности и деньги, то село оставит в покое. Получив таким образом "вознаграждение", он исчез, а солдаты его продолжали шарить по дворам. После одного из таких набегов отряд Куршут-аги под хмелем и с трофеями выходил из села. Никто из них не успел понять, как очутились в кольце засады. Народные мстители отобрали у них награбленное и возвратили селянам, а разбойников с командиром Курщут-агой разоружили и увели в глубь леса и расстреляли.

Не успели избавиться от Куршут-аги, как его место занял другой ага, его приемник-Дживрит-юзбаши. Дживрит был высокого роста и сутулый, ноги кривые, сам рыжий, глаза белые, как у коршуна. Сам он в село не въезжал, а посылал солдат. И так было не только в нашем селе, во и во всех армянских селах. Как потом стало известно, турки грабежами и насилием провоцировали армян на открытое сопротивление, чтобы начать массовое избиение, ставшее затем известным, как геноцид армян в Османской империи.

Через несколько дней пришел дядя Ованес и сообщил, что завтра вечером, как только стемнеет, я должен явиться к нижней мельнице, где будут и остальные отъезжающие, а тете Зайтар наказал приготовить для меня еду и воду на дорогу. На другой день тетя наготовила снеди полную сумку: жареную курицу, сыр, масло,

 

свежий лаваш и приправы. В сумерки она повела меня к нижней мельнице. Оттуда до берега десять минут ходьбы.

На месте сбора я увидел много знакомых односельчан, в том числе и моих ровесников. Были и незнакомые, по-видимому, из соседних деревень. Когда все были в сборе, мы в сопровождении вооруженных людей подошли к берегу. Без шума и суеты погрузились в шхуну и без сожаления покинули темный турецкий берег.

Поначалу меня охватил страх. Ночью курить и передвигаться не разрешили. Ко мне подошел дядя Ованес, увел меня на носовую часть шхуны и сказал:

- Смотри далеко вперед. Глаз у тебя зоркий. Заметишь что, тут же сообщи мне.

Шхуной управляли двое турок - пожилой и молодой. Пожилой всю дорогу проклинал свое правительство, которое столько зла и страданий причинило армянам. Поведению турка я значения не придал, но и понять не мог,* чего это он клянет свою власть. Позже до меня дошло. Оказывается, он боялся, что армяне откажутся уплатить за проезд, а что еще хуже, могут за зло, причиненное турками армянам, утопить. Мы подплывали к берегам Кавказа, когда я заметил среди пассажиров шхуны молодого, серьезного человека, з котором узнал товарища моего старшего брата Усепа-Ованеса Карапетовича Бохосяна. Он плыл один без семьи, с раной на руке. Пятеро членов его семьи, из них четверо детей, остались в родной земле. Ованес Карапетович собирал плату за проезд. Когда наступил мой черед, Ованес Карапетович сказал: "Аведис, за тебя я уплатил". Я поблагодарил за внимание и проявленное уважение ко мне.

Мы сошли на песчаный берег Сухуми.

Дядя Ованес велел передать привет отцу, дяде Симону и их семьям. Потом, как-то доверительно, сказал: "Еще скажи, что я до последнего дня жизни буду мстить за пролитую кровь, за поруганную родину".

Прощаясь, дядя поцеловал меня и поднялся на борт шхуны. Я долго оставался на берегу и смотрел ему вслед и, словно клятву, повторял: "Буду мстить!" С тех пор ни я, ни мои братья, ни родители мои дядю Ованеса не видели. Ничего неизвестно о его дальнейшей судьбе. Поэтому, когда мы, молодежь, встречаем однофамильцев, интересуемся, как звали предков и нет ли среди их дедов человека

 

по имени Ованес.

Время плывет бесконечной рекой. Меняются поколения, появляются новые имена. Имена дедов стираются из памяти, забываются, а жаль.

Таких беженцев, какими были семьи Галуста и Симона, насчитали 800 тысяч человек. Они разбросаны в 84 странах мира, как и все изгои, лишены родины. Сегодня потомки этих беженцев составляют армянскую диаспору численностью 2 миллиона 225 тысяч человек - результат чудовищного преступления. А ведь когда-то эти люди жили на отцовских землях в мире и согласии - не было ни территориальных, ни национальных, ни религиозных претензий. И сейчас существуют страны, где практически они не имеют места. США, например. В этом плане хорошо также во Франции, Италии, Англии, Испании, словом, в Западной Европе и еще в Австралии. И у нас в стране так было во времена наших отцов и дедов продолжал свои воспоминания отец. Так, по крайней мере, утверждали старшие. Росли, гуляли, женились, старели, нянчили внуков, не выпячивали своей и не умаляли чужой национальности, ибо знать ее и делать из этого какие-то выводы, не было надобности. А в наше грешное время эти вопросы чуть ли не в гены новорожденных закладываются. Об этом дети слышат дома, в детских садиках, в школе.

Согласен. Историю своего народа надо знать. Надо любить свою нацию, гордиться ею высокой гордостью патриота, но козырять, спекулировать именем нации, народа, ее территорией - это мне непонятно. В моем понимании - это близорукость недоросля.

За тысячелетия вращения нашей планеты с ее лица сошли целые племена, великие и малые народы, большие и крохотные государства. Менялись границы, в их пределах появлялись новые народы, которые спешили уничтожить друг друга, чтобы кануть в Лету с ненавистью в сердце.

А ведь людей Бог создал для любви, для счастья, для совместного труда, чтобы сообща пользовались дарами природы ради жизни. Армяне, приезжающие к нам извне, владеют родным языком. Только по выговору отличишь откуда он - из Австралии или из Еревана. Он также религиозен, знает, не в пример нам, историю своего народа. И это похвально. Мы же, родившиеся в демократическом социалистическом, коммунистическом государстве, своей

 

истории не знаем, в лучшем случае знаем ее исковерканной. Л ведь наша история одна из древнейших, богатейших. И знатных, и великих людей у нас много. Й в прошлом, и сейчас. Овое прошлое мы обязаны знать. Начиная с рода своего и кончая нацией своей.

Отец без труда разыскал своих. Первыми повстречались мне братья Априем и Вартан. Они играли с соседскими мальчиками. Втроем мы побежали домой, где я попал в объятия матери и сестры Агавни. Скажу еще - в нашей семье прибыло. У меня появились два брата - Ованес и Седрак. Вечером, когда вся семья была в сборе, радости не было предела.

Я подробно, передал все, что хотели сообщить оставшиеся там дядя и тетя, и еще добавил от себя, как я все понимал. Потом выложил из кармана все свои монеты. Отец, увидев мое сокровище, засмеялся и, обращаясь к моим братьям, сказал:

- Посмотрите, какой старательный мальчик Аведис. Вырвался из ада, да еще денег привез.

Затем приласкал меня и добавил:

- Купи себе что-нибудь, сынок.