Глава 22

ЛЮБОВЬ ГУЛАГОВЦА

(и такое бывало!)

 

Отбывая свой срок наказания в Монгольском лагере советских заключенных, которые строили железную дорогу для братской Монголии, мне несказанно везло. Не имея образования и экономической специальности, я продолжал работать руководителем учетной группы контрольно-плановой части третьего отделения лагеря. В этой части сосредотачивались все плановые и учетные данные о работе десятитысячного коллектива заключенных отделения.

Работа на стройке шла полным ходом, а мы, работники учетной группы части и все антисоветчики, продолжали вести строгий учет всех выполняемых работ нашими братьями заключенными. Работали дружно, без каких-либо ссор и распрей и начальника части Бочаров нам не только доверял, но и всех нас достойно уважал.

Я все время что-то писал, считал, сводил какие-то данные то для руководства стройки, то для руководства третьего отделения — его начальнику Клочкову или начальнику работ Шуб. И все мои дни проходили в напряженном труде. Я работал с раннего утра и до позднего вечера, включая не только субботние, но и зачастую и воскресные дни. И этой работе, казалось, не было ни начала и ни конца! Да и все мои товарищи, как в учетной группе, так и в плановой работали много и честно. Ведь, все мы были, повторяюсь, антисоветчики и боялись потерять свои «теплые» места...

Размах строительных работа на «железке» в начале 1948 года резко возросли. Во всех отделениях лагеря огромной стройки работало более сорока семи тысяч заключенных, да вольнонаемных специалистов более тысячи человек! Кроме того из Советского союза ежедневно прибывало более ста автомобилей с разны-

 

ми материалами, которых требовала стройка. Руководство лагеря планировало, а это, вероятно, требовало руководство Советского Союза, чтобы к весне 1949 года участок дороги от пограничного города Сухэ-Батор до станции Дархан, а это более двухсот километров, начала бы в черне функционировать.

У меня редкие дни выпадали более или менее свободными от напряженного труда. В такие дни изредка посещал квартиру своего начальника Бочарова Н.С. Но, мне каждый раз с большим трудом приходилось сдерживать себя от тех порывов, которые невольно возникали между мной и женой шефа Анной Васильевной...

Какая-то неуемная сила ее тянула и тянула ко мне, хотя она несомненно понимала, что нашей близости не суждено было сбыться...

Шел февраль 1948 года. Мне оставалось еще отбывать срок наказания более полутора лет. И я часто задумывался о своей дальнейшей судьбе после отбытия срока наказания. Я не имел образования и специальности и неужели думал, мне придется мотаться по лагерям ГУЛАГа, работая с заключенными...

Надвигался праздник Дня Советской Армии и Военно-морского флота. Мы с Бочаровым сидели в его рабочем кабинете одни. Время было позднее. Все сотрудники давно ушли, собирались уходить и мы. И вдруг я ему говорю: «Николай Сергеевич, двадцать пятого февраля мне исполняется двадцать пять лет!». Он посмотрел мне в глаза и с веселой улыбкой на лице, сказал: «Николай, это же здорово, двадцать пять лет!» Я тебе приготовлю сюрприз!»... После долгой беседы, мы разошлись. Он пошел к себе домой, а я в свою ненавистную зону 304-ой штабной колонны...

Ну, вот и наступил день двадцать пятого февраля 1948 года. Меня Николай Сергеевич еще с утра предупредил, что после работы, мол, пойдем к нему, чтобы отметить и праздник, и день моего рождения. Хотя он твердо знал, что пить я не буду. К этому дню я готовился особенно тщательно. С вечера прогладил костюм и рубашку, а утром вымыл голову и тщательно побрился.

Сюрприз Бочарова

Закончив рабочий день, мы с Николай Сергеевичем неторопливо пошли к нему домой. Настроение у него было хорошее, он

 

всю дорогу весело говорил, громко смеялся, часто панибратски меня хлопал по плечу, подтрунивая насчет моей скромности. По пути он заскочил в магазин, а оттуда вышел с полной авоськой продуктов, сверху которой мирно лежала бутылка водки.

Вот мы у Бочаровых! Анна Васильевна, его жена, нас встретила весело. Она была празднично одета: на ней было цветастое шелковое платье, на ногах туфли на высоких каблуках, голова красиво уложена. Глаза ее светились, улыбка не сходила с лица. Николай Сергеевич, переступив порог квартиры, снял пиджак и громко, с улыбкой сказал: «Николай, у меня для тебя приготовлен сюрприз. Вот, прошу познакомься — врач Нина Овсянникова. Молодая, красивая, под стать тебе». Я подошел к Нине и, протягивая руку, сказал: «НПС! А если расшифровать, то Николай Павлович Соболев». Нина поднялась со стула и улыбаясь (я сразу заметил ее белые, ровные и красивые зубы!), протянула мне руку и приятным молодым голосом сказала: «Нина Овсянникова и тоже Павловна. Врач, как сказал Николай Сергеевич. Работаю в санчасти отделения совместно с Анной Васильевной», — и опустилась на свой стул. Она вся раскраснелась, а я так же стушевался и не знал, что дальше говорить с Ниной и тоже присел на стул...

Это был действительно сюрприз Бочарова! Я никак не предполагал, что у них будет гостья, да еще такая молодая и красивая!

Когда она встала во весь свой стройный рост (была в туфлях на высоких каблуках!), чтобы со мной познакомиться, я невольно окинул ее взглядом, и сердце мое екнуло — передо мной стояла красавица!..

Бочаров помог мне выйти из затруднительного положения, попросив помочь ему передвинуть стол. Анна Васильевна с Ниной быстро накрыли стол, и мы уселись. Это была, как сказка, как сон!.. Тогдашнее мое состояние не передать и не описать. Я заключенный, антисоветчик! И по иронии судьбы сижу за праздничным столом в квартире своего начальника, а рядом со мной сидит молодая, красивая девушка. Многим читателям в это прямо трудно поверить, что подобное могло быть! Но это не вымысел, а факт (в заключении все бывало!..).

Николай Сергеевич открыл шампанское, которое сам терпеть не мог, разлил по фужерам и предложил тост за мои двадцать пять лет! Все выпили. Выпил и я...

 

Вечер прошел на славу! Я не буду его подробно описывать, но на самом деле все было чудесно. Я был что называется на «седьмом небе».

После застолья, Анна Васильевна долго играла на пианино, а мы с Ниной слушали. А Николай Сергеевич, пропустив несколько рюмок своего рабоче-крестьянского напитка, закурил и прилег на диван. Это у него стало привычкой — водка стремила его уложить в горизонтальное положение...

Я Нину проводил до дома, где она проживала с вольнонаемными специалистами. Прощаясь, мы с ней договорились о новой встрече. Она, конечно же не знала, что я принадлежу к отряду зэков...

Я шел к себе в зону чуть ли не на крыльях! Настроение было расчудесное! Я впервые в заключении отметил свой день рождения! Да, как отметил! Я познакомился с молодой, красивой девушкой и тоже впервые!

Всю дорогу, пока шел до зоны, я продолжал твердить: «Вот это сюрприз Бочарова!».

Наши встречи с Ниной стали частыми. Я чувствовал ее желание видеть меня, этого хотел и я. Узнав, где я работаю, она изредка приходила ко мне на работу. Увидев ее, я тут же бросал работу и, радостно улыбаясь, шел к ней на встречу. С каждой встречей Нина для меня становилась все милее и желаннее... Любой ее жест, любая черточка ее лица становились родными и желанными...

Нина была родом из города Саратова. Там же закончила медицинский институт и, как молодая специалистка, по направлению попала в третье отделение Монгольского лагеря, на станцию Дар-хан. Здесь, в санчасти, работала терапевтом с вольнонаемными пациентами.

Была она выше среднего роста, чуть полного телосложения, светлая шатенка, с приятным открытым русским лицом и с большими серыми глазами. При виде ее в первый раз, сразу же бросаются в глаза ее стройный стан и красивые ноги. Дружа с ней, у меня часто в голове возникали крамольные мысли: «Почему такая красивая и приятная девушка и по сей день не замужем...»

Как-то при очередной встрече, Нина мне сказала, что имея свободное время, она стала участвовать в самодеятельном драмкружке. И этот любительский драмкружок выезжает на 308 колонну. 308 колонна располагалась в десяти километрах от станции Дар-

 

хан, штаба 3-го отделения. Этот драмкружок с декорациями с утра увезли на машине, а после концерта их нужно было привезти обратно в Дархан. Мы договорились с Ниной, что я непременно за ней приеду. Бочаров помог мне договориться с руководством автобазы, чтобы я поехал за «артистками»...

Заканчивался март 1948 года. Температура, примерно была не более пяти градусов мороза; грунтовая дорога, по которой я ехал была относительно укатана. Так что мы быстро приехали на место без каких-то задержек...

Увидев меня, Нина птицей прилетела ко мне! Я ее посадил в кабину машины к шоферу, сел с нею рядом и сам. Я завернул Нину в полу полушубка и придвинул ее к себе. Она этого только и ждала. Или от впечатлений поставленных ими скетчей или еще от чего, она подставила разгоряченные губы для поцелуя. Прижав ее крепко, я нежно поцеловал. После чего она сама с жаром полезла целоваться. У меня голова пошла кругом, глаза затуманились! Я впервые за свои двадцать пять лет целую такую девушку!..

Я неуверенной рукой нашел пуговички ее кофточки и начал их расстегивать, а она не сопротивляясь моим желаниям, чуть повернув свой корпус, давая мне возможность, чтобы мне справиться... Радость-то какая! Я впервые за свои двадцать пять лет держу в руках нежные девичьи груди! Это состояние нельзя передать и описать! Мы всю дорогу до потери сознания с Ниной целовались. У меня во рту все пересохло, я не мог говорить, у меня, казалось поднялась температура...

Те полчаса, пока мы ехали от 308 колоны до станции Дархан, пролетели мигом. Мы с ней были как в бреду. Очутись тогда с ней в других условиях, нашей близости было бы не миновать!..

Учитывая мое положение, в открытую я с Ниной встречаться не мог. Тогда я попросил одного сотрудника КПЧ (единственного вольнонаемного) Матвеева П.И. ключ от его квартиры, где бы с Ниной могли быть наедине. Петр Иванович тут же из кармана вытащил ключ и передал мне.

Мы с Ниной пришли в маленькую комнатенку Матвеева, чтобы никто не мешал нашим любовным утехам. Тогда в ту встречу с Ниной я только и слышал ее ласковые слова: «Коленька, я еще девица, давай пока подождем... Давай подождем!». В тот день мы головы не потеряли... А перед тем как уйти с квартиры Петра Ивановича, я Нине открылся, что принадлежу к когорте заклю-

 

ченных и что до окончания срока наказания осталось полтора года. Она с жаром начала меня убеждать, что этот срок, мол, пролетит быстро и она готова ждать, потому что любит...

Вот и пришла ко мне моя первая любовь!..

Наши встречи с Ниной стали стабильными. Мне казалось, что лучше ее нету никого! Подобной оценки обо мне придерживалась и она.

Время летело быстро, и я часто вспоминал слова своего шефа: «Я тебе Николай приготовлю сюрприз!» Его «сюрприз» принес мне первую любовь! В свои двадцать пять лет я почувствовал, что такое первая любовь! Будучи заключенным...

Наши встречи с Ниной не прерывались. И вдруг в середине апреля, я от нее узнаю, что ее переводят в город Сухэ-Батор, в первое отделение лагеря. Мы на пару с ней тут же обратились к Бочарову с просьбой помочь ей остаться в санчасти третьего отделения. Но Бочаров что-либо сделать, чтобы она осталась в третьем отделении не смог. И Нину перевели в санчасть первого отделения стройки. Я сразу сник!..

Погрузив ее небогатые вещи в машину, мы с ней обнялись, расцеловались, и я ее усадил в кабину машины, рядом с шофером. У меня чуть не подкосились ноги. Я осиротел! Мне ничего не было мило. Работа не клеилась, меня охватила какая-то апатия! Я потерял сон и аппетит...

Я стал ждать от Нины письма, как целебного лекарства! Ее весточка стала бы для меня надеждой. И только к концу апреля какой-то шофер передал мне треугольник-письмо от Нины. Пока я раскрывал письмо, руки дрожали, мне скорее, скорее хотелось прочитать содержание его.

И я узнал, что она работает дежурным врачом-терапевтом в больнице первого отделения. Писала, что любит, и если найду возможность, чтобы я приехал ее навестить. И написала адрес, где проживает.

Письмо Нины я показал Бочарову. Прочитав письмо, он спросил меня, хочу ли я ехать. Я не задумываясь ответил: «Хоть завтра!..»

Бочаров приготовил пакет для начальника планово-экономического управления стройки Храковскому, написал мне служебную записку, в виде командировки, и я на второй день с шофером автобазы, который ехал в г.Сухэ-Батор за продуктами, рано утром выехал в первое отделение лагеря.

 

К обеду мы приехали к складам «Союзмонголторга». С шофером мы договорились, что сегодня он загрузит машину, а завтра рано утром выедем домой в Дархан, в третье отделение лагеря.

Зная адрес Нины, я пошел к ней домой. Я не шел, а бежал... Подходя к двери домика, где она проживала я был сам не свой, нервы были натянуты, что струны, я боялся, что не застану ее дома. Но какая радость! Я не успел дотронуться до ручки двери, как она открылась и на пороге стояла Нина! Она с радостным лицом и со словами: «Как здорово!» — бросилась ко мне на шею. И пошли очередные поцелуи. Им не было счета. А когда мы опомнились и разжали объятия, она пригласила меня зайти в дом. Я ее не видел: от радости и счастья глаза слезились и туманились...

С Ниной проживала еще одна женщина, тоже врач. Она уже была в годах, но еще статная и какая-то вся прибранная и ухоженная. Звали ее Нина Александровна.

Они меня накормили, напоили чаем и соседка Нины куда-то ушла. После ухода соседки Нины, мы до ее прихода были на «небесах». Казалось, счастливее нас тогда не было никого на свете. И так же, как в квартире Матвеева в Дархане, она только и повторяла: «Ко-лень-ка, давай еще подождем, я девица...» И я, сознавая и понимая ее слова, с величайшим трудом сдерживался и гасил свои порывы... Я был как чумовой! В свои двадцать пять лет, в хорошей физической и половой форме — готов грызть проволоку, а тогда, имея рядом любимую и желанную — и вдруг нельзя, я дурел!..

Вечером я пошел Нину провожать на дежурство, по пути отнес в штаб стройки пакет Бочарова, а затем не торопясь пришли в больницу, где Нина работала.

Когда мы зашли в помещение, какая-то особа спросила Нину кто я. Она уверенно ответила, что жених и стала принимать смену, посадив меня на стул. В течение ночи я не сомкнул глаз, мы несколько раз с ней пили чай. На сердце почему-то было тревожно, я как бы предчувствовал, что Нину вижу в последний раз.

Утром, в пять часов, я с Ниной распрощался и направился к складам «Союзмонголторга», а в шесть часов мы покинули город Сухэ-Батор и к обеду благополучно приехали на станцию Дархан.

Приехав в штаб третьего отделения, я зашел к Бочарову и, с улыбкой на все лицо, подробно рассказал ему о своей поездке.

 

Он был рад за меня. А я сам про себя подумал, что мою поездку к Нине, можно отнести к сверх везению!..

Прошло немного времени и Бочарова вызвали в штаб стройки на торжественное собрание по случаю празднования Первого мая. Я был рад его поездке и передал через него Нине небольшое письмо, которое Николай Сергеевич обещал ей вручить лично в руки.

Вот что тогда я ей написал, текст которого помню и по сей день.

«Милая и любимая Ниночка!

Я безмерно рад, что Николай Сергеевич едет в город Сухэ-Батор. Через него передаю тебе коротенькое письмо. Я люблю тебя. Ты моя первая любовь и пусть будет последняя! Ты мне очень нужна. Благодаря тебе я счастлив! Жду от тебя весточку.

Целую. Николай. 29 апреля 1948 года.

Монголия. Станция Дархан.»

Согласно режимным правилам, первые два майских праздничных дня нас из зоны никого не выпускали. А ночью тридцатого апреля в нашем штабном бараке сделали обыск. Нас почти чуть не раздевали догола. Ничего недозволенного, конечно же, не нашли, да и найти было нечего... Особенно свирепствовал надзиратель Сидоров. Его луженные окрики: «Сидеть! Стоять! Лежать!», — до сих пор звучат у меня в ушах.

Третьего мая, как положено, все мы были на своих рабочих местах. Бочаров весь день в части не появлялся. И я после работы пошел к нему домой, рассчитывая, что у него для меня от Нины непременно есть письмецо. Переступив порог дома Бочаровых, я сразу же почувствовал, что он еще не вернулся из города Сухэ-Батор. А Анна Васильевна, жена Бочарова, меня с радостью встретила и сказала: «Как хорошо, как хорошо, что пришел. Здравствуй, Коля, прошу, проходи!». Я с ней поздоровался и узнав, что Николай Сергеевич еще не приехал, извинившись, что ее побеспокоил, повернулся и стал уходить. Но в это время она подошла ко мне ближе и чуть не силой попыталась задержать меня. Деликатно освобождая свою руку, я случайно рукой прошелся по ее ядреным грудям! Меня словно током ударило, и я с затуманенными глазами выскочил из дома. Анна Васильевна вышла за мной и мне вслед несколько раз крикнула: «Коля, ну вернись, дай мне с

 

тобой поговорить! Слышишь, прошу вернись!». Я остановился и, разводя руками, сказал: «Прости, Анна Васильевна, но я очень тороплюсь!». И тихими шагами направился в сторону штаба отделения лагеря. Если бы я остался, то близости с ней было не миновать. Условия для этого были идеальные!..

Четвертого мая приехал Бочаров и привез мне черную весть: Нина срочно уехала в родной город Саратов.

Я от горькой вести сразу же помрачнел и сник. Этот удар я переносил болезненно и долго переживал. Первые два месяца я ходил как в тумане, сам не свой. За это время я стал раздражительным и резким. Мне казалось кругом не так и не искренне... Наш новый сотрудник Лебедев мне несколько раз говорил: «Да прекрати ты убиваться, другая будет еще лучше! Придерживайся венгерской пословицы: «Никогда не торопись к трамваю и к женщине, — другие подойдут!» «Легко сказать!» — говорил я ему...

Так злая судьба разлучила меня с Ниной.

...Пройдут годы, и в середине ноября 1969 года, мы с женой Ириной Васильевной приедем в город Саратов. В Саратовском медицинском институте ей предстояла защита кандидатской диссертации, а мне после защиты, для участников диспута организовать банкет...

Улучив момент, я обратился к заведующему кафедрой биохимии профессору Ивановскому Николаю Николаевичу с просьбой: узнать в архивах института адрес Овсянниковой Нины Павловны, которая, якобы, в 1945 — 46 годах закончила Саратовский медицинский институт. При этом я объяснил профессору Ивановскому, почему интересуюсь ее адресом...

На второй день профессор передал мне, что архивы тех лет, к сожалению, не сохранились. Уж слишком много времени прошло с той поры...

Впоследствии я так и не нашел следов Нины.

Жена блестяще защитила диссертацию, после чего я организовал для участников диспута хороший ужин, а на второй день, рано утром, я покинул город Саратов.

Жена осталась на несколько дней, чтобы завершить кое-какие формальности, связанные с защитой диссертации...

Так плачевно завершилась история «сюрприза Бочарова»...