«УМОЛЯЕМ ВЕРХОВНЫЙ СУД...»

 

Братья Бабаджан и Дарявуша написали заявление в Верховный суд Грузинской ССР. Это была их последняя надежда.

Заявление начинается словами «Умоляем Вас разобраться в нашем деле и помочь нам».

А дальше вот что говорится в их заявлении:

«С 1914 года вся наша семья, состоящая из одиннадцати человек, проживала в Тифлисе (Тбилиси). Наш отец вместе с нами — четыре сына и три дочери — строил для нашей семьи дом по улице Самурзанской, №14, и в 1939 году наш дом был построен. Каждый кирпичик этого дома положен нашими руками. Как муравьи трудились все члены нашей семьи, чтобы иметь свой очаг.

В своем собственном доме мы спокойно проживали и трудились добросовестно на заводах имени Калинина и имени 26 Бакинских Коммиссаров до 1950 года».

Здесь я прерываю заявление, чтобы подтвердить, что слова о добросовестном труде на промышленных предприятиях сказаны вовсе не для «красоты слога». Бабаджан и Дарявуша показали мне целую коллекцию медалей и почетных грамот, которыми они сами и члены их большой семьи были награждены на указанных предприятиях за постоянное перевыполнение производственных планов на 180—200% и за высокое качество их работы.

А теперь я продолжаю изложение текста заявления. В замечательно простых и кратких выражениях братья излагают трагедию, которую пришлось им пережить:

«14 февраля 1950 года в 2 часа ночи всю нашу семью посадили в кузов грузовой автомашины, довезли до железнодорожного вокзала, пересадили в товарный эшелон и под кон-

 

воем отправили в степи Казахстана. Там мы схоронили мать, отца, брата, сестру и невестку. В 1974 году, собравшись материально и морально, мы приехали в Тбилиси хлопотать о возвращении нам нашего родного очага, нашего дома. Так, умирая, завещал нам отец».

В этом месте меня оторвал от чтения заявления старший из братьев — Дарявуша.

— Ты слушай меня, — сказал он, — бумага не может рассказать все, что было. Какие мы ужасы пережили — нет таких слов, чтобы выразить! Нас на место ссылки везли, как возят скот. Когда в нашем вагоне умер ассириец по имени Арам Юнанов, его просто выгрузили на насыпь и оставили там. В нашем вагоне рожала Майрам — жена нашего младшего брата Давида. Родился мальчик, ему дали имя Полус; сейчас это взрослый человек, он работает водителем автобуса в Алма-Ате. Мы не знаем, что у него написано в паспорте в графе «место рождения», но если бы написали чистую правду, то месторождения нашего племянника надо указать так: вагон товарного поезда по дороге в ссылку.

— А всего, — продолжал свой рассказ Дарявуша, — нас везли по железным дорогам около двадцати дней. Мы не можем вспомнить название ни одной станции на нашем пути, потому что двери наших вагонов были постоянно заперты, а через крохотное окошко ничего не разглядеть. Но названия пунктов на месте ссылки, куда поселили ассирийцев, я помню: это Чи-лик, Каратрок, Дорт-Джум, Тескенсу, Табак-совхоз, Овцесовхоз и другие. Эти населенные пункты состояли из нескольких казахских юрт, и кругом — открытые всем ветрам дикие степи. Здесь зимой бывало до сорока градусов мороза. Вот где мы должны были жить и работать после нашей солнечной Грузии!

В этот момент рассказа другой, младший, брат, Бабаджан, сокрушенно покачивает головой и горестным-горестным тоном говорит как бы самому себе:

— Пропали сурае (т.е. ассирийцы. — И.В.), совсем пропали...

Но наступил тот долгожданный день — после семи лет тяжелой, мучительной ссылки, — когда им объявили о снятии с них «наказания». Им выдали на руки справки, подобные тем,

 

что получили и мы в Сибири. Но в их справках дата заседания Судебной коллегии Верховного суда СССР и принятия решения о сосланных в Казахстан ассирийцах такая — 22 сентября 1956 г., т.е. позже, чем у нас, на пять месяцев. И так же их справки заканчивались словами: «...дело производством прекращено с освобождением от спецпоселения». Дело, которого в действительности никогда и не было. И вся трагедия людей, их страдания, болезни, смерти, искалеченные судьбы вместились в одно канцелярское слово: «спецпоселение».

После освобождения семья Бабаджана и Дарявуша не могла сразу вернуться на родные места: пережитые потрясения (смерть пяти членов семьи) и материальные трудности помешали им. Но во все годы ссылки и потом, в последующий период, они аккуратно платили государству налог за свой дом в Тбилиси. Только в 1963 году престарелые братья, уже вышедшие на пенсию, приехали в Тбилиси, чтобы хлопотать о возвращении им родного дома. Юридически они оставались его хозяевами, все документы у них были в порядке, но на практике их дело превратилось в бесконечное и безрезультатное хождение по бюрократическим учреждениям.

За последние несколько лет была целая серия судебных разбирательств по иску двух братьев, но дело так и не сдвинулось с места. И вот недавно состоялось еще одно заседание Тбилисского городского суда. Адвокат (между прочим, грузин), который очень добросовестно защищал интересы братьев, закончил свою речь довольно необычно. Раскрыв сборники законов на соответствующих данному делу статьях и показывая их председателю суда и народным заседателям, он сказал: «Ну как еще мне с вами говорить? Вот — законы. Они целиком и полностью на стороне этих двух стариков. Вы согласны, вы говорите «да». И в то же время вы говорите «нет», дом не может быть возвращен им. Как это понимать? Вот мацони — оно белое, так? А вы смотрите на него и говорите: оно черное. Мне больше не о чем говорить с вами, раз законы уже не действуют!..» Братья, понуро опустив головы, слушали споры адвоката с судьями. А теперь они сидели передо мной, и старший брат, Дарявуша, с обидой в голосе и с потрясающей наивной верой в то, что абсолютная справедливость все же существует, снова и снова повторяет:

 

— Но ведь это наш дом, и все это знают. Это наш родной дом! Вот наши документы на этот дом, смотрите — целая куча. Вот наша Конституция — она говорит, что личная собственность гражданина неприкосновенна (при этом старик показывает замусоленную от долгого таскания с собой брошюру с текстом Конституции). А нам наш дом не возвращают! Где теперь найти правду? Я прожил на свете семьдесят четыре года и ни разу привода в милицию не имел, только медали и грамоты за отличный труд получал. Так же мой брат Бабаджан. А теперь уже пять лет мы ничем другим не занимаемся, только обиваем пороги кабинетов юристов, адвокатов, прокуроров. Потом возвращаемся на несколько месяцев в Алма-Ату, собираем со всех родственников деньги на дорожные и судебные расходы; мы же не миллионеры, живем на пенсию, и опять возвращаемся в Тбилиси, ночуем по чужим квартирам, и все начинается сначала... Мы старики, мы очень устали, когда все это кончится?

Что я могу им ответить? Я молчу. А Бабаджан в который уж раз повторяет свое:

— Пропали сурае, совсем пропали...

Я смотрю на старика, мне очень жаль его. Что меня поражает — так это детски наивное выражение недоумения на старческом лице, глаза, в которых беспомощность и обида взывают и спрашивают людей: где же справедливость?

В заявлении на имя Генерального прокурора СССР братья Бабаджан и Дарявуша так и спрашивают (цитирую их подлинные слова): «...Где же справедливость: нас, рабочих, честных тружеников, наказали незаслуженно, несправедливо, отняли родной дом, нанесли невосполнимые потери, от которых теперь страдает каждый из оставшихся в живых член семьи, и никто не хочет исправить ошибку?»

Примерно через год после встречи с этими стариками я усушал, что младший брат, Бабаджан, где-то по дороге из Алма-Аты в Тбилиси сильно простудился, заболел и умер. Очень жаль его.