ТРЕТИЙ ПОБЕГ НИКОЛАЯ

 

Во все времена, и в наше советское, находились люди смелые решительные, сильные духом, не смирившиеся с неволей, тюремными режимами, которые при всяком удобном и неудобном случае стремились бежать из тюрем, лагерей, колоний… И бежали! По-разному складывались судьбы бежавших.

В перерывах между дневными допросами мой сокамерник Николай Чернавенков не менее недели, не спеша рассказывал со многими отступлениями и нюансами о третьем своем побеге. Некоторые детали его рассказа я опущу для краткости.

— Режимная колония неподалеку от Смоленска. Что-то рыли, укладывали, строили. Около года провел я там, а в начале этого года (1951) пошли слухи-параши о готовившемся очередном этапе. Меня-то в первую очередь загребут,— думаю,— тамошнему тюремному начальству я как кость в горле. Так и случилось. Однажды после обеда послышалась команда: С вещами, выходи! И по спис-

 

ку зачитывают, проверяют. Большая партия получилась. Все с большими сроками. Построили. Усиленный конвой с собаками. Прочитали обычное: «шаг вправо, шаг влево!..». Погнали.

На узловой станции, куда мы пришли, нас ждал состав из телячьих вагончиков. Засуетились зеки.— Прекратить разговоры!! — конвоиры злые.

Мне не повезло на сей раз — место досталось на полу. Втиснули в вагон как всегда больше положенного: все впритирку, не повернуться. У дверей поставили парашу. Вонь — продыху нет. К ночи залязгали буфера — поехали. Ночь едем, днем стоим: отработанный маневр. На больших остановках прицепляли еще вагоны с такими же, как мы. И так всю дорогу.

— Куда везут-то?? — спросил кто-то. И тут же — К теще на блины. Один раз в сутки баланды черпак, да кусочек хлеба. Не разгуляешься. Меня мучил другой вопрос: «Неужели все кончено? От Белоруссии родной увозят». Курить нечего. На разговоры с соседями не тянет. Каждый со своими мыслями мучается... А здесь впивается в бедро... гвоздь. Я не сразу сообразил, зачем он здесь. Потихоньку стал вертеть его: не мучиться же всю дорогу. За день вытащил. По команде повернулись на левый бок — другой впился в колено... Через какое-то время и с ним расправился.

И только когда я вытащил третий гвоздь, меня осенила мысль: «подо мной отверстие — дыра, прикрываемая листом железа и фанерой». Шальная мысль сработала мгновенно — вот где мое спасение! — Последний гвоздь я специально не вытаскивал... Чуть сдвинув жестянку, я увидел мелькающие шпалы. Мозг моментально, как по лесенке, начал строить мой план...

Пошли разговоры между зеками: На Котлас едем, значит, Воркута ожидает нас.— Зеки знают все. А у меня свои мысли: «Из Воркуты у меня дороги назад не будет и десять лет не выдержать. Остается — бежать!»

Окно к побегу подготовлено. Ночи к северу становятся светлыми и короткими. Я слышал это. Но в пасмурные сутки они потемнее, поэтому стал ждать.

Я давно знал, что и немцы, и наши при перевозке пленных или заключенных на последнем вагоне ставили «грабли» — приспособление для подбирания всех тех бежавших, кто думал отлежаться на шпалах. Таким образом, из пытавшихся бежать многие погибли.

У меня сразу выработался другой вариант, как выбраться, не попав под «грабли». До меня люди бежали, думал я,— дыра тому

 

свидетель, а мой план вполне реален: по тем железным прутьям трубопроводам, что тянутся под вагоном, добраться до средины его, выбрать момент и с силой оттолкнуться, не зацепившись ни за что, пролететь между катящимися колесами. Нужны решительность и умение. А выбросившись, плотно прижаться к земле. я многому был обучен (обстановка заставляла!) в партизанских лесах Белоруссии: живыми выходили из-под носа у немцев... Риск? Да! Большой! Но другого выхода у меня не находилось.

Поезд пошел тише. В оконце потемнело. «Пора!» Я встал на колени, отодвинул железный лист, обернулся к дремавшим зекам и громко сказал: — Кто желает быть на свободе — за мной! — Некоторые встрепенулись.

...Все получилось так, как я и предполагал. Сильный толчок, и я полетел кубарем на обочину дороги. Зацепился за землю. Лежу.

— А если бы вдруг... не так,— перебил я Николая.— Надо быть уверенным в себе! Я верил!.. Прогромыхал последний вагон. Поднимаю голову. Не сразу встал, знал, что на последнем вагоне тамбурочке едет специальная охрана, которая при необходимости дает сигнал выстрелом...

Ужин. Оправка. Отбой. Ночные допросы. Рассказ Николая прерывался. Но днем, когда не вызывали нас на следствие, он поведывал мне о приключениях этого побега.

— Когда длиннющий состав растворился в темноте, я встал, огляделся и увидел человека, шедшего мне навстречу... Третьего мы нашли в кювете с переломом ноги...— Я не могу идти с вами, пусть меня подбирают...

Вдвоем двинулись к лесу, стараясь сначала идти по талой воде, обходя еще лежащие здесь снежные покровы. Завтра нас будут искать с собаками. Шли целую ночь наугад, придерживаясь, как нам казалось, восточной стороны, отходя подальше от железной дороги. В карманах ни куска хлеба ни у меня, ни у моего сотоварища. Но о еде мы пока не думали. Мы спешили оторваться от места «преступления». С полуслова понимая друг друга, мало разговаривали. Старались глубоко в лес не заходить. Когда начало светать, мы остановились и решали, как быть дальше, куда идти: вдвоем бродяжничать веселее, но опаснее. — Давай расходиться,— предложил мой коллега, видно, знающий, бывалый парень моих лет.— Я юга держаться буду.

И мы разошлись. Дальнейшую судьбу напарника не знаю. У меня же наметились свои виды на последующие мои действия:

 

держаться Урала — Перми. Меньше опасности напороться на милицию, на эмгебешников, чем если двинуться сразу на Москву. Скоро сказка сказывается, а дела не шибко делаются.

С остановками в поисках чего-нибудь пожевать я шел еще полдня. Первые листочки зелени — моя пища. Наметилась едва заметная тропинка, которая привела меня к жилью. Домик-халупка, сараюшка, сена стожок... Плюхнулся в сено и заснул словно провалился: устал изрядно. А проснувшись, увидел невдалеке девчонку развешивающую белье-тряпье. Заметив меня, она пустилась наутек. Я сел и стал ждать. В дверях показалась пожилая женщина и направилась ко мне.— Не бойтесь, я не бандит какой,— сказал я и добавил: дайте кусочек хлеба, и я уйду.— Женщина принесла две лепешки и сухую рыбину, показала путь на Киров, перекрестилась и ушла.

Надо было знать, что население этих и других таежных краев хорошо «проинструктировано» органами и подкуплено. За каждого выданного беглеца семья или человек, донесший на него, получал 500 (пятьсот) рублей. Деньги плевые, но и на такое иудино действо некоторые зарились. Но не все. Мне много раз приходилось обращаться к людям напрямую, выдавая себя за беглеца. И люди понимали, чем могли, помогали, не отказывали.

Голод делает человека агрессивным, но я никогда не позволял себе ни при каких условиях нападения на человека, дом, семью.

Женщины более милосердны, сердечней, мужчины же несколько холоднее и подозрительнее смотрели на меня. Одна старушка взамен моих изодранных ботинок и кепки из чулана принесла и отдала мне приличные туфли и берет: — От сыночка моего осталось...

При встрече с начальственной властью, даже с простым милиционером, я горел бы синим пламенем.— Кто? Откуда? Никаких документов, ни денег, ничего при мне. Я старался избегать подобных встреч. Однако на всякий случай придумал себе версию — простую, малоубедительную. Ведь надо же что-то говорить на поставленные вопросы: — Еду к больной тетушке в Пермь. Просила очень... А сам из Пскова... Да по пути приключилась неприятность — обобрали до нитки! Нескладно, понятно. Мой домашний костюмчик поистерся за три года тюремного времени, да и сам вылитый арестант с бритой головой. Даже бабушкин берет мало спасал.

Конечно же, ни в какую Пермь я не собирался. Все мои мысли и планы уносили меня в Белорусские леса. Но ножками своими до

 

них за тысячу лет не дотопаешь. Больше держался леса. Избегал больших дорог. Но приходилось и рисковать. В той же Кировской области случилось непредвиденное... Только вышел на насыпь, смотрю — внизу на дороге у грузовой трехтонки копошатся двое. Заметили. Назад рвануть — поздно! Прямое подозрение на «недобропорядочность». Стою. Смотрю. Мужчина пожилых лет в военной фуражке махнул мне рукой: иди, мол, пособи. Иду.— Ну что? Засели! Машина в небольшой лужице, приподнят капот. Паренек — шофер суетится, что-то ищет. — Уж третий раз останавливаемся. Не заводится, зараза, — тот же мужчина.

— А ну-ка! — паренька в сторону. Лезу, проверяю: бензина полно, а вот щетки искрят, зачищаю провода, подкручиваю гайки. Делаю вид что кручусь. Заглянул в другие места. — Заводи! — крикнул парню. Мотор затарахтел.

— Ну, молодец! — А может подвезете? — нахальничаю, рискую. — Конечно, садись! Сам-то откуда и куда? — Еду больную тетушку проведать в Пермь, да по дороге случился казус,— как видите,— обобрали, нашлись мерзавцы.

— У нас разбои совершаются запросто,— ведет разговор мужчина в кителе. — На днях правление соседнего колхоза грабанули.— Едем, разговариваем что почем. А потом: — Слушай, Сергей (я Сергеем назвался), может, поработаешь у меня? Машин целый гараж, и ни одна не ходит,— Я вроде отказываюсь, упираюсь: тетушку больную обещался навестить. — Ничего! Тетя твоя подождет. У меня посевная начинается, а машины стоят.— То ли он правду говорил, то ли прикидывался. «Привезут в самую милицию, да и сдадут с потрохами».

Заработаешь! Не обижу! Ты, я вижу, специалист неплохой. Соглашайся. Я несколько потянул:

— Да, деньги не помешают. Если только на недельку.

— Вот и хорошо! Договорились.

Это был предколхоза, толковый, понимающий мужик, бывший фронтовик. Я быстро сошелся с ним. Кто я, он понял сразу, но вида не показал. Целых десять дней не вылезал из мастерской, Жил в его доме, в пристройке. При уходе моем дал чистыми 200 рублей и еще упрашивал остаться поработать и добавил: "Полюбил тебя, как сына".

А я ненароком: "Дорогой Егор Данилович, я к вам с небольшой просьбой: дайте мне хоть маленькую справочку, что я работал в вашем хозяйстве, потому и задержался.

 

Хорошо. Сделаем!

Со справкой с государственной колхозной печатью в кармане на имя Сергея Васильевича Новикова я отбыл из колхоза.

Николай остановился, собираясь с мыслями... Но заскрипела дверь, и его увели на допрос.

— Что же получается? — думал я.— Партизан, сражавшийся с фашистами целых три года. До Берлина дошел, правительственных наград охапка, отменный труженик!.. Подонки состряпали ему «дело», и он оказался за решеткой. И власть, не разобравшись с ним, помогла — сотворила из него... контрика. Мозги сдвинулись набекрень — не поддается пониманию. И теперь он изгой: прячется от своих людей, ища защиты от беззакония в... белорусских лесах. Но какая нужна сила духа, чтобы вот так бороться, биться за свою свободу! Я ему по-хорошему позавидовал.

— Шел. Ехал, цепляясь за товарняки,— продолжал Николай. Подбрасывали и свои ребята — шофера. Спал, отдыхал, если можно так выразиться, то в копне прошлогодней соломы, то в лесу под елкой. Еще в Кировском крае, дойдя до одного полустанка, где под парами стоял состав с лесом, прямиком направился к паровозу.— Мужики, поработать хочу, подвезите — обратился я к чумазому машинисту. Высунулся и второй, его помощник кочегар. Стали рассматривать меня, переглянулись, что-то пробурчали между собой (определяли, кто я). Потом: — Влезай! Только ненадолго.— И ни слова больше. Работа: лопата, уголь, топка. Я тоже молчал, работая на совесть.— Остановись! — услышал я,— на-ка вот! — И я получил увесистый кусок хлеба с колбасой.

Не надо думать, что весь люд российский продажный. Отдельные шкуры — да! В этом мы убедились с тобой на примере своей жизни.

На малых остановках состав не останавливался. Я не забывал свою работу. Дали покурить.— Минут через пять тебе нужно выходить. Готовься,— сказал мне старший и добавил,— большая станция, тебе лучше в обход. Понял? — Как не понять: там может оказаться стража. Пошел подъем — замедлился ход поезда. Я легко соскочил с подножки паровоза, успев крикнуть: — Спасибо!

У Кирова повернул на юг, объезжая Москву. Безопасность прежде всего. Но от глаз людских нигде не спрячешься: надо было спросить, узнать куда как лучше. Заходил в небольшие серенькие селеньица купить съестного — горбушку хлеба, банку молока, спросить дорогу. Рисковал. А по-другому как? Денежки заработан-

 

ные подходили к концу, и поэтому снова решился на дьявольски поступок. Как раздобыть деньги? Партизанщина из меня не вся вышла. Расспросил у бабульки: — сколько езды по следующей станции? — Много! Больше часа колтыхаться будешь. Прикидываю. Мозгую. Обзавелся подобием «фомки». Жду. Ночь темной выдалась. Шел товарный. Цепляюсь за «холодильник» и быстро влезаю: мешкать некогда. Долго возился с крышей. Выбросил четыре ящика, не знаю с чем. «Хватит!» Спрыгиваю. Собираю сброшенное. Ящики полуразбиты, но содержимое в полной сохранности. Спрятал в кустах у обрыва речушки.

— Неужели не было охраны на поезде? — вклиниваюсь я, — тебе повезло.

— Может и была, да спала. У нас как?.. — резюмировал Николай.— В следующие два дня шла реализация масла и маргарина (один ящик). Самое трудное дело для меня. Главное — не напороться бы! Женщины радовались и благодарили меня (цены я, естественно, сбавил). Выручка получилась порядочной. В одном сельском магазине на вырученные деньги я купил костюмчик, как видишь — туфли, кепку. Зашел в парикмахерскую, где привел себя в приличный вид. На фраера стал похож. Стало как-то легче на душе: человеком почувствовал себя.

— Подбрось, браток! — сажусь и шпарю грузовиком. Но больше старался ехать поездом-товарняком: и быстрее, и безопаснее. Кажется, безопаснее.

Горький объехал автотранспортом. С просьбами, с переездками, с оглядками. По пути к Тамбову случилось событие... не предвиденное.

Идет длиннющий состав. На ходу цепляюсь за подножку быстро в переходной тамбурок. Стою, жую краюшку хлеба. Радуюсь в душе: мой план помаленьку осуществляется. На задрипанном полустанке, сбавив скорость, поезд остановился. Я встревожился — хотел было выпрыгивать, но состав тронулся, а в мой тамбурок бойко вскочил молодой парень — безусый, рыженький, поношенной милицейской фуражке. Я слегка дернулся.— Ты хотел выходить? — его вопрос,— а мне, как видишь, повезло: успел вспрыгнуть... Я был в районе, — лепетал он. По лицу его разливалась неописуемая радость. С чего бы это? Поезд набирал скорость. Я не спускал глаз с незнакомца. Ненужная встреча!

— Целый день промурыжили, но оформили, как положено, продолжал парень,— я теперь законный милиционер в своем сель-

 

совете… Я не подаю вида, но, думаю, на следующей остановке покину «приятеля».

— А ты кто? Откуда? — и подозрительно стал рассматривать меня. — Еду из Перми. Слышал такой город? — навещал больную тетю (моя версия в действии).— А куда едешь? — Закудыкал! — отвечаю.— Нет! Кто ты такой? Интересно все же. А документики у тебя есть? — У меня все есть! — Ему, этому новоиспеченному милиционерику, хотелось, видно, испытать себя на деле. Вот из-за такой шелушни можно хорошее начало погубить. А мой попутчик настырно наступал: — Покажь! — Покажу, кому нужно будет.— Мне покажь! — не унимался рыжий.— Ты что? В самом деле или... того... поиграть вздумал? Что тебе надо от меня? — спокойно говорю ему.— Покажи документы! — «Во рыжая морда! Привязался» — Да иди ты! — И как бы отвернулся от него. Не буду же я показывать справку предколхоза — филькину грамоту. Не успел подумать, как дальше вести себя, как он, рыжий сопливый милиционер, сует руку в карман и вытаскивает наганчик.

«Ого! — думаю,— этого не хватало».— Перестань дурачиться! Убери пушку!

Такого оборота событий я не ожидал... Что делать? Очень не хотелось связываться с ним... Белоруссия уже виделась за поворотом, а тут — нате вам! — Показывай документы! — и наган в упор на меня.— «Дурак! Какой дурак!» — подумалось мне.

— Уж ежели тебе так хочется посмотреть мой паспорт — пожалуйста! — Я делаю спокойное движение правой рукой, как бы лезу в левый боковой карман, отвлекая внимание и... одно мгновение: удар подсечка ребрами ладоней снизу-сверху по его выставленной руке,— наган летит вниз под ноги. От боли его правая рука опускается, но он бросается к нагану... Борьбы особой не было. Я просто сильным ударом ноги вытолкнул его из тамбура. Как он приземлился, не знаю... если остался жив, его счастье. Он же, дурачок, не знал приемов самбо, а мой партизанский опыт при мне. А что мне оставалось делать? Под дулом нагана идти в отделение милиции? Нет уж! Огляделся через минуту. Злосчастное оружие валялось на полу у противоположного прохода. Мне бы его, заразу, выбросить тут же, спихнуть ногой, но я почему-то взял его и сунул в карман. Дурень!

До твоего Ельца добирался попутными машинами. Измотала меня дорога! Устав изрядно, решил устроить себе передых: купил билет до Орла, доверяясь всесильной Судьбе, да положась на рус-

 

ское «авось». Авось все обойдется! Выспался, отдохнул, поверил свои силы.

Орел! Июнь! Тепло! В столовой общей покушал плотно. Вышел. В скверике нашлась свободная скамейка. Сел. Жмурю глаза. Блаженствую. Наблюдаю за проходящими прохожими: идут, разговаривают, смеются! Радость-то какая — быть свободным человеком. Неподалеку напротив идет продажа морса по четыре копейки за стакан. За стойкой человек «кавказской наружности». Мальчик лет шести просит налить ему полстакана, т.к. у него всего две копейки.— Отойди! Нэ мешай! Отойди! Говору! — и мальчонка рукой сторону. Я не сдержался: — Налей мальчику воды! — Ты мне не указывай! — Встаю, иду к нему: — не кричи, на пятак, налей мальчику стакан воды. — Нэ буду! Нэ мешай! — и громко: Работать не дают!! — Вижу, сбоку по аллейке идет в белом одеянии самый настоящий милиционер, не спеша, вразвалочку. Сработала мысль — «надо тикать!» Повернулся направо и ускоренным шагом по пешеходной дорожке. Минуты не прошло — резкий свисток хранителя порядка. Я прибавил скорость. Не оборачиваюсь, но слышу топот сапог бегущего за мной милиционера. Я налево за угол постройки. Свист повторился, с разбега я махану через оградку, и за кустами шиповника продолжал бежать. Вдруг выстрел! Ах ты, мерзавец! Стрелять вздумал! Второй выстрел! Я не выдержал и в ответ пальнул из нагана... единственный патрон и бросил оружие. Через несколько минут я был окружен гвардией милиционеров. Они как с неба свалились и на меня. Я не сопротивлялся: бесполезно принимать бой с такой оравой ментов.

Николай замолчал.— Или глупость была совершена с моей стороны — Да, конечно!.. Или Судьба снова вмешалась в мою жизнь.. Как хочешь, так и понимай...

— В отделении милиции, куда меня привели, без допросов, без записей перво-наперво вот так отделали. Как видишь — здорово! Били с усердием сапогами, кулаками. Целые сутки сидел в КПЗ. Потом вызвали на допрос, куда-то кому-то звонили, спрашивали. Не все рассказал о себе, питая надежду как-то отделаться от них, но на третьи сутки милиция препроводила меня вот в это самое заведение — дознались, кто я такой и откуда. Всесоюзный розыск сработал,— Николай замолчал.— Такие дела с побегами! А здесь меня подводят под «вышку», ведь стрелял в милиционера — представителя власти. Стрелял!

— Но в СССР отменили смертную казнь,— говорю я Николаю.

 

В ответ: — я уже говорил тебе и говорю — это было сделано для ясного словца, для показухи. Когда им нужно кого стрельнуть, плевали они на свои и чужие законы. Расстреляют без разговоров. И никто не узнает...

Жалею, что промазал — закончил свой рассказ мой сокамерник.

Забегу вперед. Примерно через полгода происшедших событий, уже в колонии, в феврале 1952 года я узнал дальнейшую судьбу Николая Чернавенкова.— Ты не знал такого... Чернавенкова? — обратился но мне прибывший новенький «враг народа».— Как же! В одной камере сидели.— Так вот, ему дали двадцать пять лет и отправили на север.— Я взгрустнул от такой вести и одновременно обрадовался.

Время, проведенное с Николаем Чернавенковым было для меня как бы школой ликбеза по части тюремно-лагерной жизни, ее порядков, ее энциклопедией всего того закулисного, чего я не познал на «воле». Как живую книгу читал и слушал его рассказы, по разным поводам замечания, толкования, советы. Жаль, что внезапно разлучили нас… А произошло это где-то в первых числах августа по очень превратной причине.. Майору-следователю показалось, что на его вопросы допрашиваемый, то есть я, стал отвечать скупо, осторожно, не влезая в спор: «Да. Нет.. Не знаю..». Старый эмгебешник, прошедший, видимо, неплохую школу наставников Ежова, Берии, усек про себя: «В чем дело?» Подследственный стал менее охотлив на слова и отвечает вполне «профессионально». И вот на одном из ближайших ночных допросов он спешно вызвал по телефону дежурного офицера. Тот явился — откозырял.— С кем сидит? — качнув головой, подбородком указал на меня (годами выработанная привычка тюремного начальства). Офицер ответил тотчас же: С Чернавенковым! — Майор так и взвыл!! Ладонью по столу,— лампа чуть со стола не упала! — Вы что!! Охренели!! Вас что?! Не учили?!! — И полилась разухабистая матерщина.— Немедленно в другую камеру! — И меня в ту же ночь после допроса сунули в камеру с дневным матовым светом, естественно, с зарешеченным окном. Она оказалась более просторной. Остаток сидения и дальнейших допросов я провел в ней. В одиночестве.

После приезда из Бутырок меня снова поселили в ту же камеру. Опять продолжились допросы, нервотрепка, ночи без сна. Вновь пытаются сбить меня теми же дурацкими вопросами: — Кому читал свои рассказы, пьесы?.. Говори, сволочь фашистская! Мы все о

 

тебе знаем! Хотелось ответить: «Да не берите вы меня на пушку!» Но я молчу.— Мы вывернем тебя наизнанку! Не таких ломали!

Когда из кабинета следователя уходили его подопечные — капитаны, лейтенанты, майор, я замечал, несколько смягчался, разговор приобретал разъяснительный характер. Несколько раз слышал фразу: — Такие как ты, нам страшнее двадцати рецидивистов! — «Вот так-то! Оказывается, какая я грозная сила для них! Бандиты, убийцы, ворюги — для них не в счет».

Чувствовал: следствие пошло на убыль.

— Не вздумай бежать! — как-то ни с того, ни с сего заговору майор (с чего бы это?). Ему, по-видимому, хотелось высказаться, поучая подследственного.— Мы таких находим быстро... У нас везде «свои» люди... «Повторяется, хвастается следователь» — думалось мне в те минуты.— От нас нигде не спрячешься, со дна моря достанем.

Я это хорошо знал.