ИЗ ЗАПИСНЫХ КНИЖЕК
Уснуть бы навеки, уснуть поскорей,
Не слышать народные стоны!
Не видеть презренные лица царей
И их золотые короны!
Богато полита родная земля
Народною кровью и потом
Услышу ль когда, дорогие друзья,
Священное слово «Свобода»?
1941
* * *
За полем широким, в тени под ракитой
Лежит русский воин, в сраженье убитый.
В могучей груди его рана дымится
И алою кровью по телу струится.
Лицо его бледно, спокойно на вид —
Не умер он, кажется, крепко лишь спит.
Матушка, дети, жена молодая
Дома тоскуют, его поджидая.
Не знают они, что погиб он в бою,
Что отдал он жизнь за Отчизну свою.
Что дрался с врагами он, страха не зная,
Но ранила воина пуля шальная
Могучую грудь... И час не пожил,
Кровью истек и навеки почил.
Знает об этом лишь ветер один —
Хозяин просторов, полей господин.
О нем он веселые песни слагает
И тихо над полем о нем распевает:
Спи, богатырь наш! Но время придет —
Тебя не забудет великий народ!
Ракита — старушка, да камень
гранит
Вечную память о нем сохранит!
1942, февраль
* * *
Никто не скажет, что случится
И что придется испытать...
Все может в жизни
совершиться,
Все можно в жизни ожидать.
Жизнь крепко связана Судьбою.
И я надеюсь на нее.
Что в жизни сбудется со мною,
Уж сердце чувствует мое.
А будет то: вернусь я снова
В очаг родной своей семьи...
И в жизни счастия большого
Опять польются дни мой.
1943 июль
* * *
В душе моей нет тех желаний
И нет свободы юных дней,
Следы былых воспоминаний
Остались в памяти моей.
Куда ты, молодость,
куда ты?!
Ушла! И не вернется вновь...
Как годы юности крылаты!
Одно мгновенье —
нет следов!
1943, ноябрь
* * *
Ты не думай, что разлучен я с тобой:
Я тебя сильнее прежнего люблю!
Где бы ни был я, а ты всегда со мной —
И в походе, и в окопе, и в бою.
Не грусти, не плачь, а жди меня.
Разгони весельем злую грусть.
Скоро милая, любимая моя,
Я к тебе с Победою вернусь!
1943 декабрь
* * *
Когда в атаке штыковой,
Пронзенный пулею шальной,
Товарищ падал, подхватил
Слегка его я. Положил
На землю тихо. Кровь сочилась
Струею алой. Тяжко грудь
Дышала кровью. Сердце билось
Все реже, реже... Жизни путь
Кончался... Тихо простонал.
Собравши силы, чуть привстал.
Свои последние слова
Стал говорить мне: Милый друг...
Отмсти же им, злодеям.. Вдруг
На грудь склонилась голова...
И умер он...
Слеза скатилась.
С ресниц моих и обожгла
Щеку огнем...
1943, декабрь
* * *
Летят на север журавли в родимые края...
И долго-долго им во след гляжу с волненьем я.
Эй, передайте мой поклон березкам, журавли!
Растаял клин их небольшой там,
в голубой дали.
1944, апрель
* * *
...А ты, мой друг, лежишь беспечно
В сырой земле, уснув навечно.
Могильный холм зарос травою,
Кусты шиповника сплелись...
Не здесь ли прошлою весною
Бои жестокие велись?
Придет ли кто весной зеленой
На холм заросший посмотреть?
Одни развесистые клены
Печально будут лишь шуметь,
Да залетит порою птица —
Сорока, ворон иль синица...
1944, февраль
* * *
Слава! Слава вам, солдаты!
Русской Армии могучей!
Вам, защитникам Отчизны!
Мира! Счастья на Земле!
На штыках своих каленых
"Вы несете славу предков!
Ваша доблесть, ваша Слава
Не умрет — жить будет вечно!
Нет преграды вам, Герои!
Вас ничто не остановит!
И поэтому слагаю,
Песню гордости пою!
1944, март
* * *
Сожженный дом. Одни лишь груды углей
На месте старого родимого жилища.
Дымок синеющий еще все вьется к небу...
Чуть ветер колыхнет и серый пепел с углей
Подымет в воздух — повеет гарью, смрадом..
Два трупа возле: старушка-мать и дочка.
Окаменевшими горбатыми руками
К груди беспомощно прижала дочь свою
Седая мать. Девичье лицо в крови...
1944, ноябрь
* * *
Улыбалось солнце с голубых небес,
Весело гляделся дальний темный лес!
Пели жаворонки, в воздухе звеня —
Дождалися птицы золотого дня!
Прогремела в небе первая гроза,
Оросила землю Божия слеза!
1944, март
* * *
Дождусь ли я весенних теплых дней?
Веселых пташек радостного пенья?
Тепла! Весны? природы пробужденья?
Души моей невольного волненья
И сердца полного мечтаний
и страстей?
1944, март
* * *
Выйдешь в поле — рожь шумит густая.
Зноем дышит легкий ветерок,
А во ржи, головкою качая,
Смотрит в небо синий василек.
И идешь... Колышется волнами,
Словно море, золотая рожь.
Птичек хор звенит под небесами.
Вместе с ними сам себе поешь.
1944, апрель
* * *
Счастливые, цветущие года!..
Они, как молнии, бесследно исчезают.
И вспоминается порою иногда
То счастье жизни, что детством называют.
1944, март
* * *
21 год за плечами! Сумасшедшей, безрадостной хотя и юношеской поры. Еще многое встретится в жизни: и плохое, и доброе и горе, и счастье... Но, видно, больше всего будет нужды, лишений и страданий.
1945, октябрь
* * *
Помнишь: ночью выла вьюга,
Как метель мела тогда.
Мы клялися, что друг друга
Не забудем никогда!
И в минуты расставанья,
Не успев поцеловать,
Ты сказала: До свиданья!
Возвращайся! Буду ждать!
Ждешь ли, нет ли, я не знаю.
Может «Да», а может «Нет».
Только я тебя, родная,
Не забыл за много дет.
Свищет ветер, воет вьюга,
И метели нет конца...
Ждешь ли ты меня, подруга,
У знакомого крыльца?
Я приеду! Так и будет,
Как мечтали долго мы.
Пусть тогда тебя разбудит
Вьюга матушки-зимы!
1945, октябрь
* * *
Смотри в глаза смерти смело, правдиво, не отворачиваясь от нее, и ты устоишь! Смерть не любит трусов!
1945 г.
* * *
Мы втроем сидим в окопе,
Разговор ведем простой:
О России, о Европе,
Да о женщинах порой.
Вдруг над нами как шарахнет!
Помутился белый свет!..
Поутихло,…гарью пахнет...
И друзей моих уж нет...
1945 г.
* * *
Горькие слезы обиды разъедают сердце мое, прожигают душу огнем ненависти, как только вообразишь себе, что делается с народом!..
1945, декабрь
* * *
Я представляю, что нахожусь в состоянии какого-то страшного волшебного сна, от которого не в силах проснуться: как он тяжел невыносимо. Люди, действия, общество, вся жизнь — все кажется не естественное, а грубо придуманное, фальшивое, наскоро сделанное. Страх витает над совестью твоей, ложь смеется над Правдою злобно и нервно.
И все думают, что так должно быть.
1945, декабрь
* * *
Обиды, унижения терпеть?!
Быть тряпкою господ ничтожных
И туполобое всевозможных?!
Так лучше сразу умереть!
Нет! Быть таким я не намерен!
Я не рожден ослом других!
В своем мышлении уверен
И нет нужды в умах чужих!
1945, ноябрь
* * *
Посмотришь на мир — так станет обидно...
Подытожишь плюсы, вычитания,
Хорошего в жизни ничего не видно:
Слезы да горе, нужда да страдания...
1945, ноябрь
* * *
Словно ватою, снегом пушистым
Принакрыло земли наготу.
Лес в уборе стоит серебристом,
Звуки ночи слышны за версту.
Дунет ветер, и пылью сыпучей
Летит иней с ракит и берез...
Упадет на лицо — дрожью жгучей
Пробегает по телу мороз.
Спит земля в своей снежной постели,
Будут сниться ей милые сны...
Даже ветры сердитой метели
Не разбудят ее до весны.
Воздух чист. Синева в поднебесье!
Снег искрится, на солнце блестя,
И стою, очарованный весь я,
Улыбаясь зиме, как дитя!
Затянуло лес дымкою синей —
Видно, к вечеру будет мороз...
И блестит серебрящийся иней,
Не слетая с ракит
и берез...
1945, декабрь
* * *
Не зная отдыха, трудясь свой век,
Не будет в жизни счастлив человек.
Работай, хоть свой лоб разбей,
аботай до седьмого пота,
Но даже для семьи своей
Не заработаешь ни черта!
Баланс подводишь каждый день:
Не сходятся концы с концами,—
По двести грамм на трудодень,
Вот как прожить? Судите сами!
Детей охапка, мать, жена...
Работать кто? А ртов-то много!
Кому такая жизнь нужна?
Не жизнь, а каторга,— ей богу!
1945, ноябрь
* * *
Твой путь тернист. Извилисты дороги.
Карабкаясь к вершинам высоты,
Не без труда, лишений и тревоги
До них, мой милый друг, взберешься ты.
Ни смерть голодная, ни пропасть на пути —
Ничто тебя остановить не сможет...
Все силы напрягай, вперед иди:
Пусть Господь Бог тебе во всем поможет!
1945, ноябрь
* * *
«Что ты делаешь здесь, малец?!
Ищешь что, скажи, паршивый?!
Для тебя здесь, оборванец,
Места нет, чертенок вшивый!»
Так кричала тетя злая,
Со двора гнала сиротку,
Злобной яростью пылая,
Как тигрица рвала глотку.
Мальчик в рваной рубашонке,
Босый, с сумкой за плечами,
Оглушенный речью звонкой,
Все стоял в помойной яме.
Пробегал по тельцу дрожью
Ветер осени холодный...
По закону жил он Божью:
Мерз, страдал, всегда голодный.
И тогда ответил тете
Мальчик так, как бы вещуя:
«Моего ответа ждете? —
Правды! Вот чего ищу я!»
1945, ноябрь
* * *
Тайны сердца своего открой мне,—
Не терзай, не мучь больную душу.
Расскажи, поведай мне всю правду,
Что на сердце девичьем таится.
Красотой своей приворожила,
Ты меня пленила безрассудно:
Позабыть ли огненные взгляды,
Ласки нежные и сладость поцелуев?..
1945, ноябрь
* * *
Самым паскудным делом является исполнение чужих мыслей и желаний. О, эти мне наставления, исповеди, приказы! Как хотелось бы забыться, отряхнуть с плеч всю тяжесть пошлых мелочей разорвать цепи насилия, бесправия!
Свободы! Свободы просит сердце!
1946, март
* * *
Открой окно и погляди:
Весна во весь опор несется!
Привольно дышится груди
И сердце радостнее бьется!
Виляя мутью вешних вод,
Бегут, журчат ручьи игриво...
Сияет синий небосвод
Так ласково и живо!
Какой сегодня чудный день!
Ликует вся природа!
Вот чуть качаяся, сирень
«Встречает утро года!»
1946, апрель
* * *
В Одессе многие солдаты и матросы продавали свои ордена и медали по цене: медаль «За отвагу» — 0 тысяч, орден Красной звезды — 5 тысяч.
1946, апрель
* * *
Надоело мне бродягою шататься
И на этот мир безнравственный глядеть!
Как бы я хотел к твоей груди прижаться
И в твоих объятьях умереть!
1949, март
* * *
Весела ты, жизнь солдата!
Для лихого супостата
Не желал бы никогда!
До чего ж противны, гадки
Мне военные порядки! —
Нож по сердцу! Да!
1946, ноябрь
* * *
Не пойму я: отчего все такие злые, грубые?
Смотрят друг на друга волком, почти всегда молчаливые и порой, как истуканы непонятные. 946, октябрь
* * *
Скоро ль будет этому конец?!
Долго ли мы будем унижаться?
Спину гнуть, терпеть, страдать, терзаться?
Увидим ли мы истины венец?
1946, июль
* * *
Серебряные нити паутины
По полю тянутся, плывут над головой,
То зацепясь за голый куст рябины,
Повиснут в воздухе... Предлинной бичевой.
Курлыча, журавли летят на юг... Люблю я
На треугольники их ровные смотреть,
Осенний ветер, словно негодуя,
Срывает желтый лист и начал петь
Уныло в трубах темными ночами...
О, нуден, как бывает его вой!
И солнце потускневшими лучами,
Ласкаяся, не греет. Красотой
Своей любуется природа-осень.
Куда ни глянь — все в шелке золотом,
Чернеют лишь густые шапки сосен
Да дальний лес синеет за селом.
1946, октябрь
* * *
Какой же он мне «товарищ»? Когда и по возрасту мне не подходит, и по положению. Его возят и привозят, его почитают: чины, ордена!
Мне тот товарищ, кто из одной миски со мной кушает, разговаривает без стеснения и откровенно,— душу изливает, переноси со мной и трудности, и невзгоды, и разные напасти. Такой мой товарищ!
1946, июль
* * *
Жить так больше невозможно!
Все так подло, все ничтожно!
Грубо! Гнило! Гадко! Ложно!
Жить так больше невозможно!!
1946, август
* * *
Все о чем мечтали долго мы,
Наши думы наяву сбылись!
Уходи навеки, царство тьмы!
Здравствуй, Молодость!
Сила!
И Жизнь!
1945, октябрь
* * *
Говорят, что у власти Советов
Бюрократов, буржуев нету?
Товарищи! Я не согласен с вами,
С вашими дурными головами.
Больше как лжи, подхалимства и чванства,
Ничтожества, разврата и тиранства
В нашей стране, нигде нету!
Хоть обойдите вы всю планету.
Горькая обида душу гнетет:
Скоро ли наш народ голодный
Нечисть с земли своей русской сметет —
Могучею грудью вздохнет свободно?!
1946, июнь
* * *
Я хочу на поле васильком качаться,
Да по Божьей воле жизнью наслаждаться!
Бабочкой крылатой мне хотелось стать бы,
Над крыльцом над хатой день-деньской порхать бы!
В небо голубое быстролетной птицей,
Милая, с тобою я хотел бы взвиться!
1946, февраль
* * *
Я стою у могилки одной.
Сколько дум навевает и грез
Этот холмик, заросший травой
И цветами разросшихся роз...
У подножья гнилого креста
Поржавевшая каска. На ней
Нацарапана мелом звезда...
Кто-то здесь почивает?
Больней Сердце сжалось...
В раздумье стою, Видно,
Армии Русской солдат,
Что погиб за Отчизну свою...
Где-то ждет его мать или брат
Иль жена молодая и сын:
«Скоро! Скоро дождемся,— придет...»
Ветерок набежал, он один
Ему песни о славе поет...
Зашумел, заиграл,— шелестит
Он листвою разросшихся роз.
Этот тихий задумчивый вид
Много дум навевает и грез.
1946, ноябрь
* * *
Опять среди божественной природы
Брожу один, как некогда бродил,
Где юности счастливейшие годы
Беспечно я с друзьями проводил.
Иду давно заросшею тропинкой,
Цветы, качаясь, кланяются мне.
Вдруг путь мой серебристой паутинкой
Преградило... Послушный тишине
На миг я встал. Божественные звуки
Природы слушал я... И как рукой
Кто снял года, унесшие разлукой,
И прошлый мир воскрес передо мной.
Вот этот дуб развесистый и старый —
Издалека его я узнаю...
Когда-то с ласковой веселою гитарой
Я ждал под ним любимую свою.
Теперь уж нет ее. И грусть наводит
Душе воспоминания: она
Быть может, эти дни свои проводит
Под ивою плакучею одна.
1946, июнь
* * *
Не русскому ли народу жить счастливо, не зная нужды и горя, без притеснения, свободно, наслаждаясь всеми земными благами? Разве он этого не достоин? Разве ему не благодарны народы земного шара за уничтожение гнезда мракобесия — фашистской Германии? Мало ли пролито русской крови за Отечество свое, за свободу, за счастье, за великое светлое будущее своих сынов и внуков?
Так почему же все идет наоборот? Ответ не может быть проще: забитость, темнота народа, откровенность ко всему и во всем русского мужика дают возможность «быть хорошо обманутым».
1946, февраль
* * *
Грабежи! Убийства! Проституция! Грубость! Невежество!
Обманство! Нищета! Подхалимство!
И ни миллионной доли Правды!
Как можно дальше так жить? —
НЕЛЬЗЯ!!
1946, февраль
* * *
Вчера с моим Мих. Ник. (художник) посетил Оптину Пустынь, роже мой! Что сталось с этим священным уголком Русской земли?! С этим памятником старины?! Разрушено! Разграблено! Растоптано! Хуже того — это плевок в лицо самого Бога. Злая, до низости нахальная насмешка над христианской верой. Сделано сознательно! Вот она, цивилизация, культура их, двуногих зверей в образе человеческом.
С какой затаенной злобой и ненавистью смотрит народ на тех, кто творил подобные злодеяния!
Пока зло торжествует над правдой, пока грудь русского человека свободно не вздохнет, до тех пор ждать лучшего добра и истины, блага и любви — напрасные надежды.
1947, июль
* * *
Старуха-старость, гремя костями,
Нам навстречу бредет, а за ней
Смерть-чертовка с косой за плечами...
...Нам не страшно — бывало страшней.
1947, апрель
* * *
«Коммунизмом» пыль в глаза пуская
Труженику — Русскому народу,
Партия, великий мудрый Сталин
Говорят: «Трудись, работай столько,
Чтобы пот с лица как град катился,
Чтоб спина вовек не разгибалась...
После будешь ты богат и счастлив!»
Вот уж тридцать лет, а не маячит
Нам благая жизнь, хоть все согнулись
В три погибели. Зато живут же
Эти «мудрецы» — народа кровососы!
И коммунизм у них давно построен.
1947, июль
* * *
Пока не увижу собственными глазами, что жизнь народа действительно хороша и привольна, я не поверю словам длинноязычников и их обещаниям.
В свое время я верил им, ждал и надеялся на «светлое будушее», но обманулся в своих надеждах.
1947, май
* * *
Кровопийцы! Гады! Им бы только сосать из народа кровь. Нет я не замолчу! Правду нельзя скрыть! Она им не по сердцу. Что вы сделали с русским народом? До чего довели его?
Вы — опричники с эмблемой «звезда», как пиявки, без жалости, с сознанием высасываете русскую кровь!
Пусть назовут меня безумцем, заставят отказаться от моих слов, пусть задушат эти туполобые сатрапы, им не задушить народной ненависти, которая горит в сердцах честных граждан России!
Помните же, иезуиты, вам не удастся обмануть вторично русский народ! Не помогут вам змеиноподобные языки, никакое уж насилие с вашей стороны не испугает трудящиеся массы. Взорвется весь ваш дьявольский аппарат насилия! Знайте! Русские терпят до поры. Каждому терпению есть конец!
А пока гните шею русскому крестьянину, дерите седьмую шкуру с труженика рабочего,— вы на это способны! Придет всему этому конец! Помните и знайте!!
1947, апрель
* * *
Никто понять меня не может,
Чем я дышу, чем я живу,
Что беспрестанно сердце гложет
В тяжелом сне и наяву.
Что жжет огнем и что терзает
Так душу бедную мою?
И почему? — никто не знает,
Я песни грустные пою.
И для себя я стал загадкой
И не пойму я почему?
Вся жизнь мне кажется прегадкой.
А жить — так лучше в ад,
во тьму!
Одно предчувствие тревожит,
Что скоро мир покину сей...
Никто понять меня не может,
А разгадать еще трудней...
1947, июль
* * *
Если бы собрать слезы матерей, сестер, отцов, братьев, пролитые за годы войны, получилось бы большое-пребольшое море.
1947, апрель
* * *
Что ты, русский мужик, головою поник?
Недоволен ты жизнью колхозною?
Разве плохо живешь? Соль без хлеба жуешь.
Запиваешь все каплею слезною.
Да, тяжел же твой путь: ни свободно вздохнуть,
Ни расправить привольно и спинушку.
Только слышится твой голос скорбный, больной,
То поешь ты родную «Дубинушку».
Запрягайся, мужик, ты к работе привык
За «спасибо»...
1947, май
* * *
При Грозном был бы он опричник верный.
При Николае — темных дел делец...
А здесь, при Сталине он просто лицемерный,
Его слуга, а главное — подлец!
1947, декабрь
* * *
Вот родное милое селенье...
В нем я не был много-много лет.
Золотого детства лишь мгновенье
В памяти осталось словно бред.
Подперты гнилой стропилой хаты,
На трубе щербатый котелок...
Матушка-Россия! Как родна ты!
Дорог мне твой каждый уголок!
Повстречался мне старик убогий,
Женщина в залатанном платке,
Подоткнув подол, прошла дорогой,
Семеня спустилася к реке.
Я невольно вспоминаю годы,
Что, как в сказке, быстро пронеслись.
Не умел тогда ценить свободы,
Для меня загадкой была жизнь.
Ребятишки грязные, босые
Непролазная повсюду грязь...
Ты была забитая, Россия,
И такой, я вижу, осталась!
1947, июль
* * *
Смотришь на людей, тебя окружающих, и стыдно становится за них, их нищету, за их судьбу.
Страшно представить себе, что мужчина, вполне здоровый человек, работая по 8—10 часов в сутки, не в состоянии как следует содержать себя, не говоря уже о тех, кто имеет семью в 5—7 человек. Те должны благодарить всех святых, если им довелось набить свои желудки гнилой картошкой или комбикормом.
Удивляешься: народ молчит, слово проговорить боится — как бы его ни притесняли, как бы ни выжимали из него последние капли крови. Совестно смотреть в глаза труженику — русскому народу. Своим молчанием он горько упрекает нас: «Того ли вы добивались, сыны мои? Кому же вы завоевали свободу и счастье, радость и жизнь? Для того ли клали вы свои буйные головушки с лихим ворогом в борьбе, чтобы вместе со мной влачить жалкое существование?» — И он прав!
1947, август
* * *
Пролетела, умчалась в историю лет
В царстве пошлостей, грез, кутерьмы
Нашей жизни так рано увядший цвет —
То, что юностью называем мы.
1947, апрель
* * *
Под впечатлением прочитанной заметки в «Правде» у меня возник вопрос: почему советским гражданам не разрешаются поездки за границу? Ответ может быть только такой: чтобы не дать опровергнуть те лживые измышления, которые фабрикуются у нас пачками перед живой действительностью той или иной страны. К этому, кстати, можно прибавить: «нашли когда разъезжать? А работать кто?» Да и право — русским впору только работать, а не ездить по заграницам.
1947, август
* * *
С какими глазами смотрят наши руководители в лицо трудового народа после тех обещаний и торжественных речей, которыми они — эти говоруны — успокаивали и обнадеживали тружеников России? Это самый настоящий обман!
Сколько же так терпеть, мучиться и ждать?! А?
1947, ноябрь
* * *
Советская тюрьма самая лучшая тюрьма в мире!
Да здравствует советская тюрьма!
(из первомайских лозунгов)
* * *
Знает ли Сталин о всех бедствиях и лишениях, о всех нуждах и страданиях тружеников-колхозников?
Посмотрел бы он, как впрягшись в плуг человек по семь, крестьянки (в колхозе основной работник женщина) пашут не только свои заплатки земли, но и колхозные поля. Отрадная картина — нечего сказать!
Видит ли Сталин, как усталый, измученный подобной каторжной работой, колхозник, придя домой, снова уходит с лопатой в поле, чтоб хоть с полведра накопать гнилой прошлогодней картошки для существования своей семьи.
А знает ли Сталин, с каким негодованием отзывается о нем народ??! Каких проклятий ни посылают ему труженики земли русской?
1947, май
* * *
Стать обывателем не хочу — это слишком просто. Но чем можно бороться с этой обывательщиной, с ложью, обманом, окружающими нас? Только словом! Притом, свободным словом истинным! Но это же невозможно! Тяжело! Слишком тяжело!
1947, август
* * *
Майский вечер. Темная аллея...
Аромат сирени в воздухе разлит.
Развалясь, по-барски, тихо млея,
Богатырским сном природа спит,
Нет, не спит. Прислушайся: чуть дышит
Ветерок прохладою ночной,
Прикасался к листве колышет
Их едва. (Любовник молодой
Так к любимой девушке ласкаясь,
Чуть коснется — и уже назад)
Нежной песней в роще заливаясь,
Соловей поет... И темный сад
Ждет чего-то...
1947, июнь
* * *
Есть ли другое государство на земле вроде России, в котором со всей наготой процветает насилие, сознательно созданное кучкой правителей, ни в чем не отличающейся от бывших царских правительств? — НЕТ!
1947, Апрель
* * *
Майский вечер. Тишь. Безлюдье.
В небе россыпь звезд мерцает,
Аромат садов цветущих
Наполняет воздух ночи...
Две березки, наклонившись,
Что-то шепчут меж собою,
А в ветвях густой сирени
Песней звонкой разливною
Соловей природу будит.
Тишина... Покой... Раздолье...
Вдруг у самых ног березок
Промелькнула тень и скрылась...
Тихий шепот и молчанье.
Льется песня в бездне ночи
Соловья — певца природы...
1948, декабрь
* * *
Нас, русских, со времени Отечественной войны очень заметно стали воспитывать по немецкому образцу, т.е. прививать всем нам взгляды, похожие на шовинистические, утверждая, что только советское и хорошо, что только наше и прекрасно. К чему это?
Советское преобладает во всем, упуская, между прочим, главное — скверное (именно скверное!) состояние русского населения. Об этом ни слова!
1948, май
* * *
Я хотел бы не «земного» рая,
А свободной жизни, как во сне!
Чтобы жизнь у каждого, играя,
Проходила в солнечной весне!
1948, август
* * *
Эти последние две недели без хлеба. Чертовские очереди! Я ни при каких условиях не согласился бы стоять в очереди по 6-и и более часов... Народ стоит.
Никак я не могу найти себе друга, с кем бы мог так широко изъясняться, откровенничать, иметь настоящую дружбу.
1948, март
* * *
Небо все заволокло косматыми тучами...
И заплакало стекло слезами горючими...
1948, октябрь
* * *
Верь, мой друг, настанет время,
Может, кто и доживет,—
Сбросит тягостное бремя
Наш измученный народ!
Не всегда во лжи, разврате
Правым людям в мире жить.
И без лести, и без блата
Будут жить и не тужить!
Вот тогда-то, друг любезный,
Каждый был бы всем
полезный
И у каждого душа
Так была бы хороша!
1948, октябрь
* * *
Вот если б русскому народу
Дать настоящую свободу,
Права и равенства и жизнь,
То скоро б, скоро коммунизм
Он увидал...
1948, август
* * *
Каждый раз, когда приходишь с собрания, чувствуешь себя взволнованными и чуть ли не нервным. Формализм, буквоедство, лесть, взяточничество вросли в нашу жизнь, пропитали ее насквозь до мозга костей.
Правды сказать нельзя. Обманывать заставляют невольно. Насильно заливают в мозги так называемый «патриотизм», хотя сами отлично знают, что это самая настоящая ложь. Смотря на усиленную агитацию, можно заключить, что многое наши руководители заимствуют из порядков бывшей гитлеровской Германии. «Советский фашизм»,— услышал я как-то, идя по улице. Очень подходящее определение.
1948, декабрь
* * *
Вот они, родные, милые места:
Стройные березки, церковь без креста,
Тихая речушка, ряд плакучих ив,
Век вас не забудешь, с детства полюбив!
1948, октябрь
* * *
Я до сих пор не могу себе представить, когда же, наконец, придет время — время свободы мышления, полного признания во всем...
1948, май
* * *
С затаенной в душе тревогой
И до боли в сердце иногда
На себя гляжу — какой убогий
Стал я за последние года.
Нет во мне бывалого задора,
И умом, и сердцем я остыл,
И смотрю на все не без укора,
Что когда-то искренне любил.
И себе уж перестал я верить...
Почему? — Скажу, какой секрет.
Понемногу стал я лицемерить,
Оттого и в сердце веры нет.
Не одной надеждой был обманут
И теперь вот в сердце пустота.
Только верить я не перестану,
Одному: что жизнь не так проста.
Жизнь угробила былую силу,
Потаенные в душе мечты,
И ничто душе моей не мило
От земной всей этой маяты.
1948, май
* * *
Новинки советской литературы, удостоенные Сталинской премии, написаны в художественной форме, но в смысловом значении — по содержанию — это льстивый лепет сочинителей перед
могущественной властью. Реального изображения событий, истории, жизни вообще — 1%.
Таких ли произведений жаждет трудовой народ России? Конечно же, нет!
1948, май
* * *
Чем больше приглядываешься к жизни, к людям, тем больше убеждаешься в правоте своих взглядов, которые заключаются в моих предыдущих записях.
1948, февраль
Советским писателям, поэтам —
сталинским лауреатам
На все тона и переливы,
На все лады, каких и нет,
Поете вы — и вы счастливы!
«Сто тысяч!» — как же можно петь!
Как хороши звучанья ваши:
«Родной!» «Любимый!» «Вождь и друг!»
И кверху пенистые чаши
Вы поднимаете в сто рук.
Того не видя, что пред вами
Сгорбленный вечною нуждой,
К вам с распростертыми руками
Стоит народ — народ простой.
Продали вы и честь свою,
И совесть тоже распродали…
За то вы сами, как в раю,—
Вас держат там, чтоб вы визжали.
Пуская пыль в глаза народа —
Какая подлость быть таким! —
Кричите вы: «Права! Свобода!»
Народу? Нет! Конечно, им!
Хрипите, пойте на коленях...
Вас не забудет наш народ.
Быть может, в русских поселеньях
Мужик проклятья вам пошлет!
1949, февраль
* * *
Сегодня посетил собор. Боже! Сколько православного люду собирается там! Что заставляет его идти туда? Без всякой агитации, насилия идут в церковь и старики, и дети, и женщины, и мужчины, и в последнее время часто посещают юноши и девушки.
Нас же, студентов, заставляют посещать собрания и даже лекции, которые, по мнению начальства, имеют воспитательное значение, только под насилием! Вот оно — это их воспитание!
1949, апрель
* * *
Из разговоров с колхозниками стало ясно, что в этом году они получат не больше 100—200 граммов на трудодень.
1949, июль
* * *
...Опять на шее моток редакторства. Быть редактором такой газеты, которая интересовала бы студентов, была бы высказительницей запросов самих студентов, с огромным желанием и умением я взялся бы за дело.
Но когда приходится добывать (да! добывать!) заметки под насилием, уговаривая написать «что-нибудь» студента, который избегает меня — редактора и сторонится при встрече,— это невыносимо ужасно! Все это говорит за то, что настоящая наша печать в загоне. Правды сказать нельзя, а фальшивить, лицемерить язык не поворачивается. «Так лучше уж не писать!» — думает каждый честный студент.
1949, сентябрь
* * *
Сегодня на курсовом собрании опять разбирался вопрос о космополитизме, о социалистическом реализме и т. п. Вопросов почти не было. Всем было «ясно и понятно».
1949, апрель
* * *
...Еще хуже в данное время обстоят дела с добыванием хлеба, Очереди замучили. В силу необходимости приучаешься быть нахалом бессовестным.
1949, октябрь
* * *
...Вчера долго беседовал с ребятами-однокурсниками. Вопросы нашего разговора самые волнующие: жизнь, политика, литература, искусство. Такими беседами прямо отводишь душу. И для меня они составляют как бы отдушину.
1949, декабрь
* * *
Перед праздником 30 апреля (тоже событие) в одном из магазинов я лишился кошелька с 8-ю рублями и орденской книжкой. Сожалею об утраченном документе на орден.
Такие случаи в Ельце очень часты: грабят ночью, раздевают.
1948, Май
* * *
Как много вопросов, которые волнуют и тревожат большую часть студентов, молодежь, и на которые не все могут правильно ответить. Вся эта напыщенность, кажущаяся веселость не сердечная, фальшивая.
1949 январь
* * *
Так надоела эта болтовня с поздравлениями (70-летний юбилей И. Сталина), что со стороны уже кажется, что смеются над ним. Смехотворство!
1949, декабрь
* * *
...Судя по своему поведению, я замечаю, что когда я с товарищами обхожусь просто по-человечески, я заслуживаю их внимание и уважение. Но стоит только заговорить с ними душой коммуниста, они отворачиваются от меня.
1949, апрель
* * *
Позавидуешь, ей-богу!
Кто поет, смеется, пляшет,
Кто, забыв души тревогу,
На нужду рукою машет!
Кто любовью сильной, чистой
Любит Правду, друга любит,
Кто холодной ночью мглистой
Сиротинку приголубит.
Кто и сам живет для друга,
Подбирая жизни крохи.
Никакая злая вьюга
Не свернет его с дороги!
1949, октябрь
* * *
Взялся за две большие вещи. Пожалуй, что пьеску к лету начерно закончу. Как предполагаю, это будет самая современная вещь.
Ребятам (троим друзьям однокурсникам) прочитал небольшую сценку, так называемую «Договорились». Понравилась! Посоветовали усилить концовку. Следует.
1949, декабрь
* * *
Ничего не написал о своем дне рождения, о своей прожитой двадцатипятилетней жизни. В этом году хоть немного, да отметил свои именины. Это пожалуй за девять лет первый раз. Двадцать пять лет прожито — самый цвет жизни. Кроме лишений, неудач, ничего хорошего не видел.
Стоит ли обо всем этом вспоминать и говорить... Не стоит!
1949, октябрь
* * *
«Праздник! (7 ноября) Всенародный праздник!» Праздник для немногих — вернее бы подходило к этим октябрьским дням...
Насилие везде и всюду, и даже на празднике. На демонстрацию гонят чуть ли не палкой, заставляют кричать «Ура!», когда совсем хотелось бы молчать...
Хорошо, что таких праздников немного — такая досада берет при «праздновании»: денег нет, к товарищам пойти — у них тоже нищета...
1949, ноябрь
* * *
... Вчера состоялось партийно-перевыборное собрание. Настоящий формализм! Я, к удивлению своему, выступил на собрании. Говорил заготовленным набором слов. Все остались довольны! В силу необходимости становишься... подлецом.
1949, ноябрь
* * *
...У меня пока нет возможности писать свободно. На своего коллегу-сотоварища не надеюсь ни на грош. Это во многом затрудняет что-нибудь написать.
1949, ноябрь
* * *
...Как-то разговорились (с близкими ребятами студентами) по поводу современной жизни...
Мне пришла мысль: пора кончать играть с огнем, танцевать на остриях ножа — бросить писать дневник. Зачем подвергать себя других(!) напрасному гонению, лишению, может быть, жизни? Погибнуть можно ни за что!
1949, ноябрь
* * *
ОЛЯ (персонаж): ...Все так прекрасно чудесно создано природой — живи! твори! работай в свое удовольствие! И как она гадко, эта жизнь, устроена самим человеком: одни, ничего не делая, живут за счет других в роскоши и богатстве, другие же — а их большинство,— как муравьи трудятся всю свою жизнь, умирая нищими...
1949, ноябрь
* * *
До зимних каникул еще собираюсь писать — после все: или жгу или прячу в надежном месте!
1949, ноябрь
* * *
ПАВЕЛ (персонаж): — Ты знаешь, я пришел к убеждению, что построение коммунизма — это сказка. И особенно путем, которым мы идем. Да, люди обманывают друг друга, нас обманывают, убеждая, что обилие продуктов, машин, электричества создаст коммунизм. Я этому не верю.
...вместо того, чтобы бороться и изживать такие пороки человечества, как гордость, эгоизм, разврат, люди поощряют такую гадость... люди перестали различать добро и зло. Над честным милосердным человеком смеются. А ведь любовь к ближнему и творение добра ему — основа основ счастья человека...
Нет, я не верю в коммунизм.
1950, март
* * *
...Опять началась заводиловка со стенгазетой. К тому же назначили агитатором (послушное оружие у власти). Опять обманывать! Опять кривить душой! Подло! Низко! А ничего не поделаешь! 950, январь
Как я еще слаб в своих знаниях быта и жизни людских!
...Дописываю вчерне пьеску, начатую еще в декабре.
...Много мешает «компаньон», который, к сожалению, попался с односторонним взглядом. С ним нельзя беседовать откровенно, ибо можно горько поплатиться за свою «признательность».
1950, апрель
* * *
Мысли приводят к одному заключению, что если сии записки попадут в руки людей, специально посаженных для борьбы с контрреволюцией, мне несдобровать (вот уж «настоящий контрреволюционер»). И потому для лучшего исхода дела прекратить подобного рода записи.
1950, август
Последняя запись дневника