...ЭТОТ БУДЕТ ЖИТЬ

 

Сталинград — 42-й год. Глубокая осень — начало зимы. Ожесточенные бои не стихали и после окружения армии Паулюса. Се верный плацдарм (поселок Спартановка) удерживался несколькими группами, оставшимися от двух стрелковых бригад: наше 15-й и 24-й, По горстке в каждой — 10—15 воинов с единственным младшим командиром сержантом.

Самая южная часть плацдарма. Волга в пяти метрах. «Мертвая зона» нас в какой-то мере спасала. Под крутым склоном под носом у немцев залегала наша группа с десяток солдат (красноармейцев) вот уже полтора месяца. Боевое оружие наше — винтовки со штыками да по пятку гранат. Питание: сухарики с соленой плиткой «кирзы». Никакого отдыха, никакой передышки. Немцы терпели нас только потому, что сами к этому времени выдохлись.

Я правофланговый, по-прежнему связной нашей группы и почти каждую ночь ползком, короткими перебежками через реку Мокрую Мечетку добирался до наших соседей-спартановцев. Там у них с немцами через дорогу в 15—20 метрах шла ежеминутная, перепалка гранатами (я о том уже писал). Прилетавшие от противника гранаты незамедлительно красноармейцами перебрасывались в немецкие окопы.— Мы их, фашистов, научим воевать! От спартановцев я всякий раз в противогазной сумке приносил своим ребятам то патронов, то сухариков. Водой на день запасались из Волги.

Давно почувствовал, что заболеваю: озноб, слабость, головокружение. О своем недомогании пожаловался сержанту.— На-ка вот! проглоти — сержант достал из кармана каких-то беленьких таблеток. Проглотил. Не помогло. В следующую ночь сержант отправил меня и еще одного бойца его отделения в тыл.— От вас прока не будет! Пойдете по берегу Волги. Там вас должны встретить наши тыловики. Вы знаете: плацдарм на днях соединили наши северные части.

Спотыкаясь, мы побрели. Залетавшие немецкие снаряды и мины рвались рядом. Стрекотали пулеметы, взвивались ракеты. — Кто такие? — зычный голос, поднял нас из воронки, где мы сели отдохнуть.— Так... понятно. Старшина! Это к тебе.— Встали, пошли за старшиной. Нам предложили поесть,— мы отказались: нам кушать не хотелось.

 

Укутав рваными шинелями, на санях-развалюхах, запряженных тощей лошаденкой, нас повезли куда-то в тыл. В голове шум, рисках стук, по всему телу дрожь. Какое-то время слышались уханье, разрывы снарядов, пулеметная трескотня. Холодный ветер со страшной силой набрасывался на нас, лепил снегом. Долго так ехали. В полудреме виделись то окопы, то какое-то мельтешение, то снова полное отключение.

Наконец остановка. Выбрались из саней. Встали. Темно. Ветер лепит снегом, сдувает с ног. В сторонке темным силуэтом смотрелись две большущие военно-полевые палатки. (Мы так догадывались.) Пошли к ним.

— Проходите! Раздевайтесь! — женский властный голос. По средине палатки на кирпичах стояли здоровенные бочки, по-видимому, из-под мазута. Одна была накалена докрасна, из другой шел парок... Мы отупело, бессмысленно осматривались.— Как раздеваться? Здесь же снег, холод адский.— Свист ветра под трепетом палатки еще более усиливался. Снизу из щелей непривязанных полотнищ летели комья снега, порхали снежинки.

— Раздевайтесь! Что стоите?! — медсестра подкладывала хворосток в печь под бочку с водой. Мы помаленьку начали выполнять ее команду.

— Здесь же простудиться можно,— изрек мой коллега, снимая шинель.

— Снимайте все! Все!

— И подштанники? — не выдержал я?

— Вам сказано — догола!

А мы стояли и синели, покрываясь пупырышками. Снежинки летели, садились на лицо, таяли на го лом теле. Босиком на снегу.

— Обмундирование ваше кладите вот сюда. Она указала место около раскаленной бочки.— Шапки, шинели отдельно.

Мы не соображали, что будет с нами дальше, медленно выполняя команды медсестры.— «Надо — значит надо!» — по-военному думал каждый из нас.

— Что стали? Наливайте воду, мойтесь!

Мы стояли как истуканы.

— Не слышите? Мойтесь — спокойно завершила свою речь сестричка. И в то же время в жерло раскаленной печи впихивала наши гимнастерки, нательное белье, даже вещмешок со всеми моими вещами и документами. И есенинскую, в коленкоровом треплете тетрадь. Как я жалел потом.

 

Тут же стояли деревянные шайки, присыпанные снежком, взял одну из них, которая мне показалась полегче. Помню, налил черпаком воды из подогреваемой бочки, еле донес ее до скамейки. Все делал как бы машинально, не соображая. Нагнулся над шайкой, плесканул пару раз себе в лицо... и больше ничего не помню. Полный провал... отключился... Что со мной? Где я?

Сколько времени я находился в таком беспамятном состоянии, что было со мной дальше, я абсолютно ничего не знаю. И позже почему-то не попытался узнать от окружающих врачей медицинских сестер.

Пробуждение... Белое светлое марево. Откуда свет, непонятно, но светло как днем... В этом мареве — воздухе в поднебесье плавал... летал... Испытывал чрезмерное наслаждение! Благодать какая-то вокруг меня. Мне так хорошо! Никто не мешает спать... Я один. Такого радостного чувства, такого благодатного состояния я не испытывал ни разу в жизни — ни до этого, ни после. Я не!, чувствовал себя: меня как будто нет, а я существую. И вновь провал-забытье...

Полузабытье и пробуждение повторялись несколько раз. Легко и плавно летаю, мне так хорошо, ничто меня не беспокоит, не мешает. Мне не приходило в разум: где я? что со мной? Но захотелось вдруг пошевелить пальцами рук, ног — не получилось: я не почувствовал их — их нет! Не почувствовал я и тяжести своего тела. Странно! (теперь я начал мыслить) Я — есть! А меня материального нет! Чудеса! Вишу в воздухе и раздумываю. Где-то вдалеке послышался стук, услышал негромкий говор... Потом прямо над собой мужской голос: «Кажется, ...этот будет жить».

Выздоровление шло медленно.

Инфекционный госпиталь в Сталинградской степи это несколько наскоро вырытых землянок, наскоро приспособленных для размещения больных сыпным тифом. В нашей землянке 30 человек. Шинелями укрытые, лежали на земляном выступе, застланном хворостом и камышом — это наша кровать-постель. Откуда, какие простыни? Какие подушки? Слава Богу, в тепле. Слава Богу, выздоравливаем! Посредине землянки теплилась «буржуйка».

Многие еще не перешли кризисный барьер: бредили, вскакивали, кричали: «Заводи машины!.. Немцы! Немцы справа!» — Кто-то пел «Катюшу».

 

Выздоравливающих кормили чайной ложкой жидким бульоном. Потом пошли столовые, чуть побольше ложки: временем выдерживали наши желудки. А у нас постепенно аппетит становился зверский.

На наших глазах вынесли двух скончавшихся солдат, не выдержавших двух болезней — сыпняка и воспаления легких. (Меня воспаление легких миновало) Через какое-то время мне вздумалось встать на ноги, и я попытался это сделать. Но тут же от слабости упал.— Лежи, не вставай! — набросилась на меня медсестра,— что выдумал!.. А мы отвечай за вас! Солдатское спасибо запоздалое им, нашим спасителям — врачам, сестричкам, няням. Так и хочется крикнуть по прошествии десятков лет!

Относительно выздоровев, набравшись силенок, мы вновь шли на фронт — на передовую.

1996 г.