ЧЕКИСТ ЗА РЕШЕТКОЙ

Когда по приказу Сталина схватили его сатрапа - народного комиссара государственной безопасности Ягоду, тот сказал: "Если меня посадили, значит, есть Бог на свете!" Имя его Бога - Иегова. Ягода знал, что творил, и его изречение достойно занять место в истории. Вскоре Ягоду расстреляли. С главами госбезопасности я не встречался, не имел чести. Правда, видел однажды на Кузнецком мосту Берию, ехавшего на открытой машине (большое круглое лицо и сверкающее пенсне), но это не в счет. В ордере на мой арест была подпись министра госбезопасности Абакумова, и это уже льстило моему юношескому тщеславию. Берию и Абакумова вскоре тоже расстреляли. Один

генерал госбезопасности, если память не изменяет -Лепешинский, допрашивал меня на Лубянке всего-то минут десять, но я с великой гордостью рассказывал о том сокамерникам. Зато я превосходно знал капитана Макерова и многое от него услышал про госбезопасность, даже секретное.

Познакомились мы в 1954 году в 8-м лагере Устьвыма вскоре после расправы над Берией. Лагерь считался "сучьим", потому что там хозяйничали бывшие воры, нарушившие воровской закон и боявшиеся мести прежних товарищей. Если в 8-ой проникал вор, "суки" брали его за ноги, за руки, били враскачку спиной по земле, и через несколько недель нарушитель отдавал концы. В тот же 8-ой лагерь сажали бывших чекистов, тоже подальше от мести заключенных. Здесь их было много, они могли не скрывать свое прошлое, а лагерное начальство всячески помогало своим опальным собратьям.

В 1954 году самым распространенным преступлением среди чекистов было изнасилование. Дело понятное: Берия увлекался прекрасным полом и даже отлавливал красоток на улице, приметив их из машины. Пример шефа оказался заразительным и даже считался хорошим тоном. Жертвы же изящной охоты помалкивали, и правильно делали. После казни Берии надо бы чекистам угомониться, но сказывалась сила инерции.

Попался на этой привычке и Макеров: молодой, горячий, ну, сами понимаете... В начале карьеры служил он под Москвой, чаще всего работал в штатском и нес охрану Можайского шоссе на кунцевскую дачу Сталина и Рублевского шоссе, где были усадьбы самых влиятельных соратников вождя. Если около шоссе, особенно в лесопосадках, оказывался подозрительный прохожий или тем более прохожая, начиналась слежка. Потом Макеров пошел на повышение и очутился на севере в Мончегорске, но уже сам себе начальником. В доме напротив глянулась ему старшеклассница. Забыв, что Берии уже нет, Макеров не удержался и схватил 25 лет сроку в лагерях усиленного режима. Так и оказались мы вместе. Нежданно и негаданно ошпаренный несправедливой судьбой, Макеров жаждал поговорить о своих горестях, а я оказался внимательным слушателем, потому что сгоряча он рассказывал много

интересного о грозном ведомстве. Верно, у меня было предчувствие, что когда-нибудь придется писать "Лагерные комедии". Макеров откровенничал все больше и больше, но вдруг осекся.

Он оставался вежливым и улыбчивым, продолжал рассказывать всякую всячину. Объяснил, например, что фамилия отца была Макаров, но подвыпивший советский чинуша переврал букву "а" на "е". Но про госбезопасность он не проронил больше ни слова. Все вскоре прояснилось. Несмотря на 25-летний страшный срок, Макерову, вопреки всем правилам, разрешили бесконвойное хождение, то есть подарили полсвободы, пообещали много других льгот. Зачем же ему якшаться с простым зэком, рисковать? Ведь лагерное начальство всячески помогало своим опальным собратьям. Осознав свои льготы, Макеров написал просьбу о помиловании. Основным доводом в пользу оправдания он счел тот факт, что (да простит меня читатель) "девушку испортил пальцем".