Глава 20

 

ТРАНСФОРМАЦИЯ ВЗГЛЯДОВ

 

Когда я думаю о годах, проведенных в советских лагерях, в тюрьме, а это в общей сложности более девяти лет, я испытываю чувство, которое может кому-то показаться странным, — благодарность судьбе. Да, я был там счастлив. Счастлив и теперь. Лишь чувство вины перед семьей омрачало мою жизнь. Но люди, с которыми я был рядом в зоне, и те, кто беспокоился и хлопотал обо мне на воле, — это были прекрасные, необыкновенные люди. Общение с ними дало моим мыслям иное направление, позволило увидеть все, что окружает нас, в истинном свете.

В 1968 году, когда для меня все только начиналось, я был убежден в том, что социализм и коммунизм — это тот путь, по которому мы должны идти. Именно тогда Александр Дубчек говорил о «социализме с человеческим лицом», и эти слова казались нам откровением: да, так и должно быть! Мы были детьми Пражской весны, но гусеницы танков, вошедших в Чехословакию, раздавили наши надежды.

 

... рука — к перу, перо — к бумаге

 

Но нет пера и нет бумаги,

Есть только голый каземат,

Да мысли, полные отваги,

Что буйны головы томят.

 

Зачем обрек ты нас, Создатель,

Страдать от собственных идей?

Ах, если б мог Ты выключатель

Поставить в головы людей!

 

Чтоб необузданные мысли,

Презрев сомнения и страх,

В зубах не вязли и не висли

Лапшой на девственных ушах, —

 

Есть два пути. Один известен,

Изучен, прост и немудрен.

О нем хоть не слагают песен,

Но с незапамятных времен

 

Бьют по зубам и «чистят» уши —

Не страшно, если кто оглох,

И губят души, губят души...

Надежный путь, но стал он плох.

 

Уже настала перестройка,

Уже все флаги в гости к нам,

Уже народ кричит «Постой-ка»,

Мы не позволим «по зубам»!

 

А как иначе мы не знаем,

Хоть ларчик вовсе не мудрен, —

Но мы гадаем и гадаем

Идти ль наверх иль под уклон.

 

Навстречу солнцу и свободе,

Иль в царство подлости и тьмы —

Пора решать хоть на исходе

Тысячелетней кутерьмы.

Мордовия. ПКТ. Осень 1985 г.

 

И все же я верил: учение Ленина правильно, но отступники, преступные руководители партии извращают его. Да, я был убежденным коммунистом. На собрании, когда меня исключали из партии, я сказал, что 11 лет состою в партии и знаю, что мы без партии жить не можем. И не могу понять и принять того, что я теперь вне партии. И, как крик души, вырвалось у меня: «Когда же вы, коммунисты, будете думать сами, а не действовать по указке сверху!» И на

 

первом своем суде я защищался как убежденный ленинец. Говорил судьям и обвинителям: «Это вы не марксисты, вы отступники!»

Попав первый раз в заключение, я стал усиленно читать Ленина и Маркса. Маркса не успел одолеть до конца, а вот Ленина — четвертое издание, то, что в красной обложке, — прочел все. Но для того, чтобы этого добиться, приходилось обращаться с жалобой даже к Генпрокурору. Я писал, что это моя законная просьба, что областное управление КГБ несомненно имеет богатую библиотеку и может предоставить мне труды Ленина, что просьба эта — не самоцель, она продиктована характером предъявленного мне обвинения... Да, я хотел разобраться, утвердиться в том, что я мыслю и действую по-ленински, а преступление совершают мои гонители.

Никогда до этого я так систематически и много Ленина не читал, хотя кончил и вуз, и Институт марксизма-ленинизма. Но там по указке преподавателей мы читали выборочно отдельные места, указанные труды и слушали их толкование. А тут впервые я был предоставлен сам себе, передо мной — почти полное собрание сочинений, почти без купюр — читай, анализируй, делай свои выводы. И я делал, с удивлением узнавая, как создавались различные мифы и легенды о победах Красной Армии, о залпе «Авроры», о геройстве военачальников. Развеялся привычный с детства образ доброго «дедушки Ленина», «мудрого вождя», передо мной вставал человек властолюбивый, жесткий и жестокий, не стеснявшийся грубых слов и оскорблений как по отношению к врагам, так и по отношению к соратникам. От некоторых цитат дрожь пробирала: «Для острастки расстрелять несколько сот человек...» Именно «для острастки». Тогда для меня впервые наступил момент переоценки ценностей. Но это было только начало.

Надо сказать, что в диссидентском движении были люди очень разные. Всех объединяло одно: понимание того, что страна живет не по праведным, человеческим законам и их надо менять. Но пути к этому многие видели по-разному. Например, Петр Григорьевич Григоренко и Леонид Иванович Плющ вначале стояли на твердых марксистских

 

позициях. Они выступали не против самой партии и идей 1 социализма, а против партократов, олицетворявших партию, и против того государственного строя, который, по их мнению, профанировал истинный социализм. И именно эти люди, именно марксисты пошли не обычным путем суда и лагерей, а были брошены в психушку. Я рассказывал уже о том, что пришлось пережить Григоренко и Плющу — честным, стойким и преданным людям.

Да, все мы были детьми XX съезда и Пражской весны. Однако уже после первой, так сказать, «посадки», я вышел на волю человеком других взглядов. Я открыл для себя мир, мне помогли его открыть. Ведь как мы все жили? С зашоренным взглядом. Что читали? То, что нам разрешали: классиков марксизма-ленинизма. Огромный пласт мировой философской мысли оставался недоступным для нас, хотя изучение самых разнообразных философов, воззрений и течений входит в курс обучения европейских высших учебных заведений. В стране победившего социализма никто никогда не читал, не знал и знать не хотел того, что накопила человеческая мысль за века!^[1] Если мы и узнавали о каком-либо философе, то только через критику его марксистами. Да разве только о философии речь! То же творилось и в литературе, науке...

К 1981 году, ко времени второго ареста, я уже понимал, что главный порок нашего государства коренится в его общественном «социалистическом» строе. Это была очень болезненная эволюция моего сознания. Ведь еще в 1968 году на первых допросах я с полным убеждением говорил:

«В нашей стране нет классов, групп или лиц, заинтересованных в реставрации капитализма. А если и есть, я никогда бы не смог быть в их числе». В годы заключения я узнал, что очень ошибался: оппозиция была разнообразна и многочисленна. В том числе были и такие организации, как Нижегородская, Саратовская, Воронежская, — все они очень серьезно выступали именно против советского строя.

 

 

Я не хочу задним числом казаться умным и не скрываю, что взгляды мои менялись постепенно. Но ко времени своего второго ареста я уже понимал, что перемены близки. Это витало в воздухе. Все руководство КПСС было старым. А дряхлость руководства говорит об агонии строя, его упадке.

Как только я перестал принимать на веру такие лозунги, как «Марксистское учение всесильно, потому что оно верно», для меня открылась настоящая правда. Ведь повсюду, где побеждало это «марксистское учение», оно порождало море крови: наша страна, Китай, Кампучия, революционные движения в Южной Америке... Революции уносили миллионы жизней, а жизнь людей не становилась лучше. Как развивалась Россия в начале века, как она шла! Нет, я не хочу идеализировать царизм. Но вот Солженицын пишет, что за всю историю династии Романовых, за все триста лет были казнены по политическим мотивам всего несколько человек. А за годы Советской власти? Мы ужасаемся этим миллионам. Куда ни кинь, какой слой общества ни возьми, всех убивали. Не только социально-чуждых, но и своих, вчерашних соратников.

Когда над всем этим начинаешь задумываться, невольно приходишь к мысли: не зря американская Конституция так долго существует в своем первозданном виде. Да, там в Америке была масса своих проблем: рабство, Гражданская война, экономические кризисы... Но записали в Конституции, что человек рожден свободным, что частная собственность священна и неприкосновенна — и все! Этого было достаточно для победы демократии, поскольку именно эти положения оказались главными жизненными законами.

Понимание всего, о чем я сейчас говорю, далось мне не так просто, как кое-кому из наших вновь испеченных лжедемократов, столь легко сменивших свою политическую окраску. Я к своим убеждениям пришел через испытания, переживания, ломку старых понятий, боль. Но сейчас у меня сомнений нет: строй, основанный на классовом принципе, на борьбе классов, обречен. Попытка сделать всех одинаково бедными, чего мы и добились за 70 лет, анти-

 

гуманна. Особенно сильно ощутил я это уже в наши дни, впервые попав за границу.

Не изобилие товаров больше всего поразило меня, а то, что там меньше всего ведется разговоров о социальной защите. Там это делается. Поражают даже обычные бытовые мелочи, которые иногда красноречивее демонстрируют разницу наших систем. Я три раза был за границей. Представьте себе утренний Брюссель. Тщательно моющими средствами мытая каменная мостовая. По ней идет женщина: коротенькая юбочка, точеные ножки, стучат каблучки. Но вот она оглядывается, и я вижу ее лицо. Даме далеко за шестьдесят... Ведь здесь женщинам не нужно таскать тяжелые хозяйственные сумки, часами стоять в очередях. Они имеют возможность сохранить здоровье, внешний вид, фигуру, настроение.

Леонид Плющ, живущий сейчас в Париже, узнал, что я в Бельгии, и приехал с другом ко мне на машине. Просто приехал, хотя это и другое государство. И повезли они меня за город, на ферму... Надо сказать, что обилие молочных продуктов в бельгийских магазинах необыкновенное. Множество сортов кефира, сметаны, разное количество калорий, процентов жирности. Вот мы и решили посмотреть, где это все начинается.

Ферма была небольшой — пятьдесят коров, столько же телят, пять быков. Когда мы приехали, как раз шла дойка. Фермер весело и охотно все нам показывал, объяснял. Корова стояла в специальном, очень удобном стойле для дойки, жевала. Вот он окончил доить, шлепнул ее слегка, она повернула голову. И эти с поволокой, счастливые глаза коровы просто поразили меня! Может быть это кощунство, но я тогда с болью подумал: как редко я видел в своей стране такие счастливые глаза у людей...

В Нью-Йорке нет ни одного перекрестка ни в центре города, ни на окраине, где бы не было специального пандуса для инвалидов и инвалидных колясок. Нет общественного автобуса без специальной площадки для инвалидной коляски. Если в автобус хочет войти старик и ему трудно ступить на высокую ступеньку, она опустится к нему, так она устроена.

 

Мы все читали, что города Америки отравлены газами, промышленность загрязняет и травит реки. Лет десять-пятнадцать назад так оно и было. Соединенные Штаты прошли через это с трудностями и борьбой. Теперь же на Бродвее в Нью-Йорке и на всех этих стритах и авеню, где огромное количество машин, можно спокойно стоять на перекрестке и совершенно не ощущать вредных запахов. Правительство США провело специальную экологическую программу: «Долой свинец из бензина!» Производителям автомобилей предложили: хотите выпускать и дальше свою продукцию, ищите безвредные заменители. Нашли. Машинный выхлоп теперь безвреден и для детей, и для собак. Вдоль оживленных трасс, надев наушники плейеров, бегают старики, укрепляют здоровье... Такие живые бытовые картинки лучше любых агитационных статей. Практика — критерий истины.

Я не считаю себя политиком и, к сожалению, не знаю, как быстро, легко, без потерь и страданий добиться прекрасной жизни для своей страны, своего народа, своих близких. Но мы, бывшие политзаключенные, вынесли из лагерей на свободу убеждение, что добиться этого можно и что общество наше сделало правильно, уйдя с порочного пути. Убеждения эти настолько сильны в наших душах, что мы готовы отстаивать их до конца.