«Сын за отца не отвечает»
В Свердловске нас привели на пересыльный пункт на улице Декабристов (там, где сейчас строительный техникум, недалеко от горного института). Нас 13 человек. По очереди подходим к маленькому окошечку. Из окошечка задают вопросы: фамилия, имя, отчество? Год рождения? Образование? Судим? Родители или родственники судимые есть?
После этой процедуры выдают бирку с номером команды, куда тебя зачислят.
У окошка Ленька Долинин.
— Комсомолец?
— Да.
— Судим?
— Нет.
— Родственники?
— Нет.
— 739-я команда...
У окошка Ванька Дубровин.
— Комсомолец?
— Нет.
— Судим?
— Нет.
— Родители?
— Ссыльные.
— 536-я команда...
У окошка Колька Мурзин.
— Комсомолец?
— Нет.
— Судим?
— Нет.
Я только видел малюсенькое птичье лицо младшего лейтенанта в очках. Не знал я, не ведал, что в руках этого лейтенантишки вся моя будущая жизнь.
— Родители или родственники судимые есть?
— Есть.
— Кто?
— Отец осужден по 58-й статье.
— 649-я команда.
Я побежал к Ваньке. У нас разные команды! Значит, нас разлучают. Обидно до слез!
— Браток, дай закурить.
— Пожалуйста.
На земле лежал худющий, обросший солдат в шинели, в пилотке, без ремня и погон. Он не спеша свернул цигарку и, не глядя на меня, спросил:
— Из какой команды?
— Из 649-й...
— А за что ты туда попал?
— Как за что? Зачислили.
— Так ведь это же штрафная рота!
— Почему штрафная?
— Я тоже из 649-й команды...
Он показал мне свой талончик, точно такой же, как у меня.
— Я уже служил... да сбежал.
Мне стало страшно. Я опять побежал к ребятам. Мы горячо обсудили обстановку. Пошли всей кучей к младшему лейтенанту — к тому маленькому окошечку. Просили, умоляли, клялись. Но он уверял, что ничего не может сделать.
Мы приехали в городок Челябинской области. Потом нас вели километров двенадцать. Куда-то привели. Пришли мы усталые, убитые, голодные (это уж само собой разумеется).
А утром... Какое красивое утро летом на Урале! Что-то чирикало. Что-то пело. Что-то цвело и благоухало.
Нас разделили по батальонам, ротам, взводам. И вот я в 3-м батальоне, в 6-й роте, в 1-м взводе. Стою во взводе направляющим — первым с левой стороны. Я был сильный, рослый и крепкий. Так началась служба.
Наш 4-й запасной полк уже отправил две партии новобранцев моего пополнения на фронт. Я же с самого сентября 1943-го и по январь 1944 года вместе с моим непосредственным командиром младшим сержантом Новицким был только в разъездах — сопровождали снаряды, везли под охраной картошку, охраняли госпиталь...
А между тем шла война. Она поглощала людские резервы непрерывно. Моя отсрочка с отправкой на фронт была связана еще и с тем, что я — служака и грамотей — был переведен на курсы младших командиров, сержантов.
Школу сержантов мы закончили в феврале. И вот нас
направляют на формирование для отправки на фронт в так называемую маршевую роту.
23 февраля 1944 года, в День Красной Армии, наш маршевый эшелон отправился в сторону фронта — на запад.
— Едем на север! — делали вывод солдаты, судя по своему обмундированию.— На юг в валенках не повезут...
В вагоне 70 человек. 70 голов — бесшабашных и тихих, беспокойных и молчаливых, разных возрастов — от 18 до 50 лет.
Участник войны — один. Сибиряк, здоровый мужчина лет сорока, хороший дядька — все знает, много рассказывает о боях, в которых участвовал, о госпиталях, в которых валялся, о бабах — любил приврать.
Вот Куликов — высокий, стройный, веселый солдат. Вот Горбачев — детина, от которого нары гнутся. Мишка Яненко — баламут. «Старик» Шишкин, 1895 года рождения. Колька Кулешов — десятиклассник, умница, мечтатель. Ивлев и Филин, земляки из Магнитогорска, оба бесшабашные, задорные. Еще бы! Наконец-то на фронт! Мы минометчики! Мы дадим фашистам перцу!
Не знает Ивлев, что куски его тела мы будем вылавливать в Висле, не знает его земляк Филин, что мы дадим залп на его могиле в городе Казимеж на берегу Вислы и будет по-бабьи выть наша Зойка-почтальонша у его гроба — не от любви (любви ей хватало), от человеческой жалости...
В маршевой роте у нас был новый старшина — Банников. Мы его звали Товарищ Тот... Прозвище это он сам себе приклеил, ибо в темноте, не зная ни одной фамилии, обращался к солдатам:
— Товарищ, тот, который вчера ходил за керосином, зайдите, пожалуйста, к старшине!
Наш старшина рожден с улыбкой у рта — такое у него лицо и такие веселые глаза. Он погибнет в разведке: будучи схвачен немцами, взорвет гранату...
Прибыли в Муром. Там выпускники Рязанского пехот-
ного училища «получили» нас для прохождения нашей дальнейшей службы и для собственной стажировки...
Месяц спустя — снова в пути. Орел, Киев — в прифронтовой запасной полк.
...Приказ строиться. Выстроились повзводно на поляне. Капитан Назин поздоровался и объявил:
— Мы прибыли в распоряжение штаба 69-й армии 1-го Белорусского фронта. Командующий армией генерал Колпакчи. Штаб расположен в деревне Гончий Брод. Наша полевая почта — номер... Наша часть — 233-й заградотряд.
Мы растерянно переглянулись: «заградотряд», «заградчики», «заградительный отряд»... Э-э, это за что же нас на такую службу?
Итак, охрана штаба 69-й армии.
Главной из моих мучительных дум была такая: до чего же запуталось дорогое и искренне любимое наше Отечество в своих сыновьях, если я (и не только!), сын «врага народа» и за это недавний штрафник, охраняю — что бы вы думали? — штаб целой армии! И мне, и Данилову, и всем нам, «преступникам», доверяют такое дело...
Воистину все перемешалось, перепуталось. А впрочем, все ли?
Однажды заградотряд построили по тревоге. Замполит зачитал перед строем обращение Военного совета 1-го Белорусского фронта ко всем солдатам, офицерам и генералам фронта. В обращении говорилось, что советские войска на всех фронтах ведут успешное наступление, что взяты такие-то и такие-то города. Пришел день наступления и войск 1-го Белорусского фронта (кажется, это было 18 июля).
В некоторые дни наступления наш отряд делился надвое: два взвода выезжали вперед на новое место расположения штаба армии, а другие два оставались на старом месте, пока перебазируется весь штаб. В общем, это занимало не более суток. Вот мы по тревоге разместились в машинах и тронули вперед, к Бугу, к довоенной границе...
При штабе нашего фронта действовали курсы офицеров. Три месяца — и офицер готов.
Однажды адъютант командующего Сыкачев приказал капитану Назину подобрать 10 человек грамотных ребят. В эту группу попал и я. Сыкачев с каждым беседовал и предложил пройти эти курсы, получить звание лейтенанта и покомандовать взводом. Не очень меня это все привлекало, но и отказываться было неудобно. Отказ выглядел бы как боязнь потерять совсем «удобную» для войны службу. И я согласился. Да и прежняя обида давала знать: хотелось, как Ванька Дубровин, стать офицером. Чем я хуже? К тому же я давно комсомолец и даже комсорг батальона. Было сказано: как только подберется достаточное количество курсантов, нас сформируют и начнется обучение. Я написал автобиографию, в которой отметил, что отец умер (в чем был уверен), хотя никто же нас ни о чем не извещал.
Формировались курсы почему-то в Освенциме. В городишке мы разместились в бараках. Пробыли в них сутки: проходили комиссии — медицинскую, мандатную и прочие. Прошел слух: «Набирают 150 человек в Саратовское танковое училище».
— Фамилия, имя, отчество? Член ВЛКСМ? Образование?
И не верю своим глазам: из наших 10 «заградчиков» только на моем личном деле пишут: «СТУ»!
В начале января прибыли в Саратов.
Училище старое. Все отработано. Быстро приучили к дисциплине всех, даже самых нерадивых, а я уже месяца два как считаюсь отличник боевой и политической подготовки. Изучаем двигатель танка, пушку, баллистику, тактику.
В начале апреля 1945 года я стоял на посту, охраняя танки. Смотрю, идет разводящий и ведет смену. Отчего бы это? Я только минут 15 простоял на посту. В чем дело?
— Иди в отдел контрразведки, вызывают что-то... «Ну, опять началось!» — подумал я. Я уже привык к строгой жизни училища. Мне нравились преподаватели — грамотные были мужики. Порядок, чистота идеальная. Вы-
ходные дни. Театр имени Чернышевского. Переписка с друзьями из заградотряда, которые в те дни шли уже по территории Германии. Это они вскоре будут брать усадьбу Геринга...
Обдумываю, что буду отвечать, потому что уверен: наверняка опять про отца...
Капитан из контрразведки встретил меня сверхвежливо. Попросил сесть рядом. Дал закурить «Казбек». Мысли мои бегут лихорадочно. Я знаю, что в моей биографии написано: отец умер.
— Я вот по какому вопросу вас вызвал... Скажите, пожалуйста, где ваш отец?
— Отец? Умер.
— Как то есть умер?
— Как? Он в 1938 году был арестован и осужден на восемь лет. За что — не знаем, а уж там, где-то на Колыме, умер.
— Откуда вам это известно?
— К матери приходила записка, написанная на махорочной обертке, карандашом. В записке кто-то из его товарищей сообщал, что отец умер. Эта записка была кем-то вложена в конверт с нашим адресом, написанным чернилами. В общем, переадресована нам. Подробностей не знаю.
Все это я выдумал на ходу.
— Так, так. А за что его арестовали?
— Толком не знаю. Кажется, на заем не подписывался.
— Ну, хорошо. У меня все. Идите в роту.
— Выскочил я от капитана — спина мокрая. Иду в казарму. А там меня уже встречает старшина.
— Приказано переобмундировать и на пересыльный пункт. Тебя отчисляют из училища.
Пересыльный пункт направил меня в Ульяновскую область, в запасной полк.
Чувство обиды и какой-то обреченности сильно давило меня. Почему так? Ты живешь, стараешься все исполнять, как велит твоя совесть, готов выполнить любое задание, даже не думая о себе... А тебе не доверяют, за тобой вроде
как следят, ты третьесортный, если не последний человек. Обида, обида, обида... И первые ростки злости. На кого? На себя? Не за что. На отца? Вовсе нет. На того капитана из контрразведки? А он при чем тут? Значит, на несправедливость самого строя? Тоже нет. Тогда на что же?
Ах, лучше не надо об этом думать. Вот кончится служба, поступлю в Казанский университет, закончу физмат, уйду в астрономию.
В Саратове я приобрел учебники — алгебру, геометрию, физику. Захватил их с собой. Решаю задачи — лишь бы нарешаться. Очень люблю сам процесс решения задач. Но это только в математике все так просто. Там все ясно: плюс на плюс = плюс (друг моего друга — мой друг); минус на минус — плюс (враг моего врага — мой друг); минус на плюс = минус (враг моего друга — мой враг).
Все ясно в математике. А в жизни? Друг мой — может быть, мой враг? И наоборот?
Итак, опять пехота, опять запасной полк. Меня назначили помкомвзвода. Прибыли молоденькие новобранцы с освобожденных территорий. Неграмотные (школ не было в оккупации), забитые, робкие...
В День Победы 9 мая 1945 года проиграли сбор. Но уже никто давно не спал. Командир полка Герой Советского Союза полковник Рогов руководил митингом. Большого ликования не было, потому что ждали этого дня 2, 3, 4, 5, 6, 7 мая... Вот-вот... Не знали только, как это она закончится.
...Конечно же, все были свободны, все праздновали. Командир батальона Храмцов распустил сержантский состав до трех ноль-ноль дня 10 мая.
Война кончилась, но новобранцев обучали. Им заменять миллионы отломавших войну.
К осени полк расформировали. Меня и Карчевского направили в командировку сдать своих солдат (роту) в Куйбышеве, а самим вернуться назад. В Куйбышеве солдатиков
мы сдали. Возвращались с Карчевским товарными попутными поездами.
Интересная все-таки это штука — судьба. Мы вернулись в полк, а там уже оказался сформирован целый эшелон из сержантов. Сразу же двинулись обратно, в Куйбышев. Там нам подали пассажирские вагоны, и эшелон пошел на Запад. В Германию!
Прибыли в немецкий город Штольп (ныне польский Слупск).
Здесь находилась мотострелковая дивизия. Меня назначили командиром взвода. Не прошло и двух недель, как я был зачислен на курсы усовершенствования офицеров пехоты (КУОП).
Опять из меня хотят сделать офицера... В одном месте выгнали, в другом целят туда же. Все-таки что-то не срабатывало в механизме бдительности государства по отношению ко мне и мне подобным. И вот я направлен в город Коль-берг, на берег Балтийского моря (ныне город Колобжег).
Курсы назывались «гужавинской академией наук». Поскольку командовал ими полковник Гужавин. Я был зачислен в роту курсантов — будущих офицеров административной службы по секретному делопроизводству.
Начались занятия. Все шло, как и положено в офицерском училище.
В феврале вся «гужавинская академия» (КУОП) перебазировалась из Кольберга в Бреслау на Одере. Разместились опять уютно. Это тот самый Бреслау (ныне Вроцлав), где убивали наших парламентеров.
Ждали государственную комиссию, готовились к экзаменам. Надо сдать экзамен, получить звание «лейтенант административной службы». Получить узенькие белые погоны. Запереться в секретном отделе и стать надолго армейским чиновником.
Советуемся с Ванькой Комаровым: скоро демобилизация, а там и университет... На кой черт нам эти погоны? Это значит, будешь до конца дней служить. Я еще добавил:
«А вечное к нам подозрение?» Если из танкового училища попросили, если еще в дни призыва сразу в штрафники зачислили, то что же будет здесь, на секретных-то делах? Посадят. Рано или поздно. Да еще скажут: пробрался...
Надо любой ценой избежать этой службы, а тем более — секретного делопроизводства. Но как? Я предложил:
— А так, завалим экзамен — и только. Сдадим на двойку. Что нам будет? Ничего. За тупость не сажают.
— Но мы же оба отличники!
— Мало ли чего. Завалим, и все тут.
На экзамен я пошел первым. Взял билет. Там три вопроса. По Конституции СССР — первый вопрос. Я его знаю прекрасно. Два вопроса — по секретному делопроизводству. И вот тут я и разыграл из себя дурака. И вполне удачно.
— Идите! — сказал мне гневно полковник.
Ванька Комаров, воодушевленный моим «подвигом», сделал то же самое, только еще смешней.
Вечером мне вручили пакет за пятью печатями и направление в штаб дивизии.
Дорога дальняя, попутными армейскими машинами. Ночевал я у какой-то немки-старушки по пути в город. Ужинали втроем, старик со старухой и я. Кое-как беседовали, я немного говорил по-немецки. Изъяснялся, по крайней мере, понятно.
Случай с «пакетом» деда, когда он сам должен был отнести из Покровска в Петропавловск санкцию на свой арест, не давал мне покоя. Когда учились, мы спрашивали нашего преподавателя лейтенанта Рыкова: «Неужели нельзя вскрыть пакет так, чтобы сургуч не тронуть?» Конечно, можно. Рыков нам рассказал, как это сделать в случае необходимости. И наука пригодилась. Я попросил у старушки горячий кофейник, нагрел и вскрыл пакет. Что там? Ничего. Вот моя биография, написанная мною же,— еще та, из танкового училища. Вот листок прохождения службы. Вот в конце синим карандашом размашисто написано: «Государственные экза-
мены не сдал. Офицерского звания не достоин. Председатель государственной комиссии полковник Сухоруков». И подпись. Заклеил я пакет — в нем все оказалось как надо. На другой день прибыл на место, в штаб полка. Старшина строевого отдела Овсянников спросил только:
— Откуда прибыл?
— С курсов делопроизводителей.
Он схватил телефон и закричал в трубку:
— Кондаков, бегом сюда! Завдел прибыл!
Старшина Кондаков явился тотчас, схватил меня под руки — и к себе в комнату, где он жил. Сразу на стол — водку, колбасы, сыры, консервы всевозможные, солености, икру — полный стол яств!
Выяснилось за столом: старшина Кондаков работает заведующим делопроизводством (завдел) по продуктово-фуражному снабжению полка. Он с 1915 года. Его сверстников всех уже демобилизовали, а он задерживается — нет подмены. Его упрашивают остаться на сверхсрочную, но он рвется домой.
— Но ты же завдел? — спрашивает он меня.
— Да нет же, я завдел секретного производства. Даже не начфин: я совсем не знаю ни норм на питание, ни какой другой вашей бухгалтерии.
— Выпьем?
Выпили.
— Слушай, Николай, давай скажи, что ты завдел, а? Я демобилизуюсь, а ты, если не понравится, перейдешь на другую службу. Выручай!
— Ты уедешь, а мне служить. Как же я так смогу, если не знаю этого дела.
— Ну вот что, пошли к заместителю командира полка по материально-техническому снабжению.
Пошли. Майор Колесник выслушал нас. Долго думал. Потом расспросил меня обо всем, что я есть такое.
— Слушай, Кондаков, давай десяток дней позанимайся с ним. Он парень грамотный, разберется. Так ведь?
— Да разберусь, наверное.
На том и порешили... Кондаков с утра уже спрашивает:
— Ну, Коля, как постигаешь?
— Постигаю.
Постичь надо было главным образом приказ № 170, в нем — все нормы. Об отчетности старшина разъяснил подробнее, в том числе о заменах и коэффициентах замены продуктов: масла на мясо, мяса на рыбу, рыбы на мясо, рыбы на сахар, сахара на табак (для некурящих). Выходило, что масло можно при желании перевести в спички, не нарушая приказа 170.
Науку эту я постиг на пятый день и сказал Кондакову:
— Ну, можешь ехать.
До осени работал я завделами.
Служба подходила к концу. Полк в ноябре 1946 года был расформирован. Меня назначили начальником снабжения эшелона. Эшелон двинулся в Советский Союз. Прибыли на Украину.
Начальник эшелона подполковник Висков оставил меня при себе. Ему очень хотелось, чтобы я с ним до Москвы ехал, а у него чемоданов... Жуткий был барахольщик!
Однако в эшелоне у нас уйма продуктов. Их предстоит сдать в К-льский военно-продовольственный пункт (ВПП). А сколько у нас еще неучтенных продуктов! Вагон! Больше вагона! Все сдали на ВПП.
Капитан Щелкин, начальник военно-продовольственного пункта, после оформления документов пригласил нас (меня и подполковника Вискова) к себе в гости в ночь на Новый, 1947 год. Погуляли мы два дня, а мне — куда?
— Слушай, Николай, у тебя есть бланки отпускных билетов? — спросил Висков.
— Нет.
— Эх ты! А еще завделом работал. Домой-то хочешь ведь?
Бланк дал на другой день капитан Щелкин. И Висков оформил мне отпуск домой на месяц. Как начальник эшелона, он имел такое право, ибо считался командиром части. И законная печать была при нем.
...Из Свердловска доехал до станции Бокситы, а там до Североуральска поезду идти всего восемь километров. И эти километры я стоял на подножке (зимой!), хотя поезд приходил в город ночью.
А вот и окраина города — село Петропавловск. Вот вынырнула знакомая церковь. Здравствуй, родной город! Быстро дошел от станции до дома, на улицу Свердлова. Стучусь в ворота.
— Кто там?
— Мама... откройте!
— Колька!
Это крикнул Сашка. Он выскочил к воротам — босиком по снегу, открыл калитку, и... давай ломать ребра друг другу. Длинный вымахал братец! А маму я обнял так, что она неделю потом охала.
Изба набита Мурзиными.
Рассказы, рассказы, рассказы.
В доме дед, мама, Катя с дочками Оксаной (она уже давно ходит) и Любой на руках, Иван с женой и дочкой Ниной, Сашка... Всего и четыре года не прошло, а сколько перемен. Сашка — в 10-м классе, Женька — машинист паровоза! Совсем взрослые мужики. Правда, Женьки дома не было, он лежал в больнице.
Месяц гулял я дома среди своих. Но вот пора и назад для прохождения дальнейшей службы.
Не знал я тогда, что самое страшное в моей жизни еще впереди...