ГЛАВА 2

ДОРОГА В ПРЕИСПОДНЮЮ

 

1

 

Только часам к девяти утра троицкий обоз с выселенцами дотащился до станции Томылово. На запасном пути в морозной дымке едва просматривался железнодорожный состав из товарных вагонов-теплушек. Там уже лихорадочно шла погрузка ранее доставленных сюда кулаков из других сел и деревень волости. Здесь творилось настоящее столпотворение, в котором едва ли мог разобраться сам владыка преисподней.

Повсюду шныряли среди вагонов и сбившихся в кучки людей охранники и милиционеры, держа на поводках зубастых овчарок. Псы

 

готовы были вцепиться в горло любому, на кого по малейшему подозрению в злом умысле натравливали верные стражи социалистической законности.

Весь привокзальный тупик был тщательно оцеплен сторожевой охраной. К вагонам не допускали никого из посторонних, дабы скрыть в строгом секрете суть происходящего на тупиковой железнодорожной ветке. Но люди уже заранее узнали о зловещих намерениях кремлевских палачей и спозаранку спешили сюда, чтобы собственными глазами увидеть, как расправляются с невинными сеятелями и их детишками озверевшие прислужники рабоче-крестьянской власти.

На запасном пути все выло и грохотало со страшной сатанинской силой, подчиняясь безжалостному Молоху истребления и кровопролития. Здесь не было и быть не могло ни на йоту чего-либо светлого и благоразумного. Напротив, духу зла здесь отдавали наивысшее предпочтение. Мифу о якобы установленной большевиками в России социальной справедливости в тупике был дан сокрушительный разнос.

К эшелону пыталась пробраться, обходя постовых, какая-то полная пожилая женщина. Она совсем была близко у цели, когда неожиданно вырос перед нею с винтовкой наперевес усатый стражник.

- Стой! Ни с места! - клацнул затвором ретивый служака. - Стрелять буду! Уходи прочь, баба, пока не поздно. Я при служебных обязанностях, мне балясы с тобой точить некогда. Еще раз приказываю: возвертайся! - Да ты что, сдурел либо, окаянный, - попятилась назад напуганная женщина. - Я только мельком взгляну, нет ли там кого из наших знакомых? Больше мне гам ничего не надо. Я вам по совести говорю, поверьте мне. - Ты уйдешь или нет, последний раз спрашиваю, чертова баба! - еще злее распалялся стражник. - Сколько тебе можно объяснять, что к вагонам пущать никого не велено. У меня инструкция за подписью большого начальника на руках. Ежели я ее не выполню, меня самого заарестуют и в тюрьму посадят, а то и того хуже на Соловки отправят. А это все равно, что живого в могилу закопать! Откудова тебе, глупой бабе, эдакие тонкости знать? - И, выпятив грудь колесом, стражник горделиво заявил: - Я человек ученый, меня не так-то просто вокруг пальца обвести. - И тут же, спохватившись, грозно заорал, размахивая перед оторопевшей женщиной винтовкой: - Катись подальше, квашня толстопузая отседова, пока не взял под арест да в участок не спроводил. Я мигом это сделаю!

- Тю, совсем сдурел, скаженный! - попятилась назад женщина от злобных угроз стражника. - Я уйду, непременно уйду, если вы так властно требуете.

- Верно, мамаша, давайте лучше обойдем этого грубого солдафона, - понимающе отозвался подошедший к женщине человек, с виду похожий на мастерового. - Эти выродки окончательно одичали. Таким оскорбить человека, что на навозную кучу плюнуть. У них ничего честного за душой

 

не осталось. Я хорошо постиг их вероломную натуру.

Они отошли в сторону вокзала, где собралась большая гудящая толпа народа. Здесь были ни только родные и близкие отправляемых в ссылку крестьян, но и посторонние люди, которые близко к сердцу воспринимали трагедию крестьян, будущее своей многострадальной отчизны. Многие плакали, видя, как жестоко дрожали на морозе ребятишки, и им нельзя было ничем помочь, чтобы хоть в какой-то мере облегчить их неимоверные муки. Некоторые женщины не выдерживали трагического зрелища, падали » обморок. Этих уносили на носилках в здание железнодорожного вокзала или волокли за руки и за ноги подальше от видного места.

- И вы говорите, что это кулаки? - обратилась та же пожилая женщина к своему случайному собеседнику. - Я бы сказала, что это самые что ни наесть бедные и беззащитные люди. Они даже не способны за себя хоть чуточку постоять, добиться малейшего снисхождения по отношению к своим обреченным на жестокую погибель детей. Что с ними станется, слабыми и беспомощными, когда их завезут на родину белых медведей?!

В поношенных шубенках, зипунах, некоторые в дырявых валенках, - свидетельствовал глубокомысленно мастеровой, качая головой. - Ума не приложу, как можно было таких босяков отнести к разряду деревенских богачей? Тут скорее пахнет не политикой, а неуклюже состряпанной провокацией, - строго подытожил мастеровой. Ужасно невероятное творится что-то рядом с нами, а мы никак не можем понять и очухаться; что к чему и кто в этом государственном преступлении виноват? И кого надо за эти величайшие преступления самым беспощадным образом наказывать?

- Двадцать пять вагонов, - сказала раздумчиво пожилая женщина. - Последний - служебный. И в каждом вагоне не менее сорока человек. Куда они попадут? Что там с ними сделают? Вот ведь что важно.

- Я думаю, - неторопливо подбирая слова, сказал в ответ женщине молодой интеллигентный человек, - у этих несчастных людей будет сорок шесть вагонов горя, втрое больше бедствий и вдесятеро больше всяких сверхчеловеческих страдании. Что ждет миллионы обреченных во имя торжества безбожного идолища, догадаться не трудно: большинство из них станут покойниками. Это понятно и каждому несмышленышу...

У одного из вагонов раздался пронзительный крик. Следом за всплеском человеческого отчаяния взметнулись над головами людей еще более надрывные стоны и рыдания женщин, потерявших чувство самообладания при виде творимых большевистскими мародерами неслыханных злодеяний.

К тому вагону, откуда доносились душераздирающие крики и вопли женщин, в ту же минуту побежали стражники и санитары с носилками. За ними в том же направлении устремились ребятишки и бабы, чтобы узнать,

 

что случилось там, откуда раздались взбудораженные крики и вопли. Конвоиры пытались остановить загоревшихся любопытством люден, но пою им не удалось сделать. Многие собравшиеся на запасном пути не успели даже толком разобраться, что взбудоражило люден, как тут же были смяты шарахнувшейся в смятении толпой.

Случилось же то, что одна молодая женщина, упала из вагона, ударившись головой о рельс и тут же скончалась, не приходя в сознание. Старушки обсуждали случившееся по-разному. Одни говорили, что молодой крестьянке очень повезло: Бог избавил ее от невероятных мук сталинской каторги и неизбежной смерти в когтях лютых вампиров. Вскоре невинную жертву большевистских мародеров понесли на носилках в здание вокзала, чтобы отправить обратно в родную деревню для захоронения как отбывшую свой срок наказания за преступления против обиженных и обездоленных бедняцких бездельников и шалопаев.

- Ай-ай-ай! - голосили собравшиеся. - Совсем еще молодая, вся жизнь была впереди и вот на тебе! И все беды наши из-за коммунни пошли...

- Мучители! Душегубы! - всхлипнула пожилая женщина, окончательно подавленная увиденным разбоем вокруг. - Как они могут творить подобные зверства и не испытывать угрызения совести? Или у них нет ее ни капельки? Без совести хуже чем без руки и ноги прожить нельзя.

- Вона чего вы захотели от них! - оживленно молодой человек заговорил. - Жить по совести трудное дело. Они ее давно как яичную скорлупу растоптали, чтобы злым укором душу не томила.

Натуженно пыхтя и обволакиваясь клубами дыма и пара, паровоз начал медленно выводить состав на магистральный путь. Конвоиры, орудуя прикладами винтовок и кулаками, на ходу запихивая в вагоны отставших "пассажиров". Выйдя на главный путь, паровоз остановился. К составу подцепили еще один локомотив. Конвоиры еще раз обошли эшелон, проверяя его готовность к отходу в путь. Отдав последние распоряжения арестантам, стражники начали запирать двери вагонов.

Собравшиеся на станции, в тупике и на погрузочной площадке люди, будто по команде замерли в выжидательной позе. Дрогнули в неизбывной тревоге и те, что остались за запертыми дверьми арестантских вагонов. У всех, кто был свидетелем или непосредственным участником того неповторимого трагического события, остался глубокий след в душе на всю жизнь, который подобно незаживающей ране постоянно напоминал о себе непреодолимыми вспышками тяжких страданий.

Люди навсегда прощались как в сказке промелькнувшем прекрасным прошлым. Оно уходило из их жизни зачарованным видением утренней зари на восходе солнца. Арестанты не видели, а всем своим напрягшимся существом чувствовали, что в эти страшно жуткие минуты они теряли ни

 

только крепкие связи с былым, но и частицу самих себя, без чего им уже невозможно будет остаться до конца цельными и совершенными во всех отношениях людьми. Крестьяне, может быть, внешне останутся теми же, что были и ранее, но приобретут совершенно иное внутреннее содержание. То есть, если бочку меда разбавят ложкой дегтя, то он по-прежнему останется сладким, но уже будет с другим неприятным запахом.

Этот морозный февральский день стал первым днем жесточайшей сталинской каторги для миллионов крестьян, первым траурным днем заката многовековой самобытной истории российской деревни. Это стало поворотным пунктом в аграрной политике партии на селе, началом необратимых явлений в сельскохозяйственном производстве в целом, приведших в конечном счете к катастрофическим последствиям для всей страны.

 

2

 

Выйдя на прямой магистральный путь, с трудом набирая скорость, поезд помчался со своим невиданным живым грузом мимо грязных титовских и иващенковских улочек с их невзрачными домишками и лачугами, рядом с кучами мусора и навоза, заброшенных кладбищ с замшелыми крестами и оградами вокруг них в направлении станции Сызрань. И никому, кто случайно встречал этот грязный, замызганный железнодорожный состав, и в голову не приходило, кого везли за плотно закрытыми дверями этого строго засекреченного поезда. Только железные решетки на крошечных оконцах вагонов чуточку приоткрывали завесу над тайной злодеяний бандитского режима Сталина. Но те, кто знал, что делают двуногие хищники, боялся поведать об этом другим. Страх мертвой петлей сковывал людей, превращая их в безответных исполнителей чужой воли. Они подчас забывали, кто они есть и зачем живут на свете.

Кое-как разместившись друг возле друга впритирку на двухъярусных нарах, троицкие кулаки начали обживать холодный вагон. В нем было 42 человека, из числа которых пятеро стариков и двадцать три детишек. Петр Софронов и Матвей Кутырев принялись растапливать чугунную печку-буржуйку. Уголь попался некудышный, разжечь его никак не удавалось. Оба неистово чертыхались, проклиная всех земных и небесных духов, сопричастных к невероятным бедам и несчастьям крестьян. Лишь находчивость бабки Ульяны, подавшей на растопку свои рваные калоши, выручило опешивших мужиков из затруднительного положения.

Вскоре в печке бойко запылало долгожданное пламя. Бабы полезли к буржуйке с котелками и чайниками, чтобы приготовить горе-еду, когда

 

Екатерина развязала мешок с детскими пеленками и рубашонками, из него вывалились на пол перепачканные в собачьем дерьме вещи. У Екатерины в глазах потемнело, когда она увидела это безобразие. Нетрудно было догадаться, кто учинил это мерзкое свинство. Мишка видал, как шкодили при погрузке ретивые комсомольцы, но не успел вовремя об этом сказать матери с отцом да и побаивался хищного стражника у входа на кухню, а потом пошла такая ужасающая катавасия, что у парнишки даже на какое-то время всю память отшибло.

Теперь весь ход событий в вагоне переместился к печке-буржуйке. Между бабами начались споры и перебранки, готовые перерасти в потасовки, но благодаря трезвой рассудительности мужиков раздор удалось быстро унять. Лучше других умел усмирять бабьи страсти Матвей Кутырев.

Тетку Марью Ларионову, рослую нескладно скроенную бабу, в числе первых приперло по большой нужде. Она уже давно нетерпеливо дергалась и кряхтела, пытаясь сдержать подступающие колики внизу живота. С каждой минутой боли усиливались, корежа стонущую женщину. Ей казалось, она вот-вот насмерть надорвется в нестерпимых потугах и не сможет по-человечески пристойно покинуть мир земной. А поезд, как назло, неудержимо мчался и мчался в неведомую даль, отсчитывая заданные ему километры. Машинист - человек зависимый, как и все простые смертные, подневольный. Он покорно делает то, что приказывает начальство. А начальство пошло безобразно нахальное и вероломное. Оно может не только уволить с должности, но и упрятать под любым надуманным предлогом в тюрьму. Такое теперь уже никого не удивляет и стало таким же привычным делом как смена дня и ночи.

Марья изнемогала. Со страшно искаженным лицом она что-то шепнула мужу Михаилу. Тот полез через узлы и мешки к двери вагона занавешивать ведро-парашу дерюжкой. Марья продолжала мучиться, не находя себе места и не зная, что ей осталось делать. В ответ на горестные причитания скорчившейся женщины Матвей Кутырев, человек веселого нрава, умеющий шутить и тогда, когда другие плачут, сказал ободряюще:

- От такой естественной напасти люди не умирают, голубушка. К тому же не по своей охоте мы оказались здесь. Нас силой загнали в эти скотские вагоны и повезли как бессловесных баранов на бойню.

Наконец, Марью прорвало, и ей стало легче. Стыдливо пряча от людей взгляд, она поспешно полезла на нары, чтобы забыться от конфуза пережитого. Она вся горела будто ошпаренная кипятком.

После Безенчука эшелон с лишенцами часто останавливался, его загоняли на запасной путь, где он подолгу простаивал, зорко охраняемый часовыми из приданной составу команды ищеек ОШУ и их четвероногими помощниками. Несколько часов держали поезд в тупике в Сызрани. Лишь

 

с наступлением темноты эшелон вывели на магистральный путь и погнали в неизвестном направлении. Что делалось за дверьми вагонов на воле, арестанты могли только догадываться и создавать всевозможные предположения. Одни говорили, что поезд взял курс на Казань, другие - на Пензу, а третьи предрекали ему путь до самых Соловков, хотя никто из узников тюрьмы на колесах толком не. знал, где эти самые Соловки находились и каким видом транспорта можно было до них добраться.

Мало-помалу люди начали привыкать к новой обстановке, перестали терзаться раздумьями о том, куда и зачем их везут, лишь бы скорее доехать до места назначения и начать там хоть какую-то видимость нормальной человеческой жизни среди безбрежной путаницы кошмарных событий на пути к светлому коммунистическому будущему.

Как-то утром на одной из захолустных станций поезд остановился, и его тут же уволокли на тупиковую стоянку. Следом вдоль эшелона: двинулась ватага охранников и каких-то представителей власти в штатском. Загремели запоры открываемых дверей, раздались распоряжения начальства, ответные голоса арестантов, всплески голосов ребятишек. Арестанты не сразу поняли, о чем ведут разговор охранники и уполномоченные в штатском. В конце концов, до отупевших "богачей" дошло: им предлагали избрать из своей среды старосту вагона и его заместителя. Мужики оторопели и, боясь подвоха, сидели молча каждый на своем месте, не решаясь заикнуться о своих неотложных нуждах. В вагоне с троицкими лишенцами по предложению охраны был назван на должность старосты вагона Василий Елистратов, а его заместителем - Афанасий Абызов. Оперуполномоченный пояснил, чем должен заниматься староста и призвал безоговорочно выполнять его указания. По существу староста вагона становился как бы связующим звеном между охранниками и узниками тюрьмы на колесах.

Машина насилия с первых же шагов гонения крестьян начала действовать четко и безотказно. Власти знали, что надо делать, чтобы предвосхитить возможные эксцессы в будущем, оградить себя от любых неожиданностей и создать предпосылки незыблемости рабоче-крестьянской власти и видимости процветания и довольства скрепленного нерушимыми узами братства раскрепощенного народа.

- Теперь ты, Василий Федотович, большая шишка среди нас, - заметил шутливо Матвей Кутырев, когда начальство подалось к следующему ва-

 

гону. - Будешь стараться, новое начальство не обойдет тебя своим вниманием. Может, и на службу к себе возьмут. Человек ты образованный, с широким кругозором, не то, что мы мужики-лапотники, лыком шитые. Мы перед тобой что зайцы перед волком. На селе ты был первым человеком, перед которым каждый шапку заламывал.

- Я вовсе к этому не стремлюсь, чтобы заискивать перед новой властью, - неловко опустив голову, выдавил из себя Елистратов. - Это они сами меня назначили, не советуясь со мной. Если говорить по совести, сейчас везде так делают - с мнением простого народа не считаются.

- Это верно, - согласно кивнул головой неугомонный Кутырев, - Советская власть не очень-то с народом считается. Она в нем видит лишь своего законного подданного, с помощью которого намеревается решить генеральную программу коммунистического строительства. И все тут. Только непонятно мне одно: почему начальство предложило в старосты именно тебя, а не кого-то другого. Вот ведь где собака зарыта!

- С чего бы это ты на меня так взъелся, земляк? - огрызнулся сердито Василий Федотович. - Я, кажется, ничего плохого никому не сделал.

- Пока ничего подобного за тобой не замечалось, - ответил Кутырев. - Попросту, тебе не давали развернуться как классовому врагу. И ты молчал до удобного момента. Твое время пришло, тебя заметили. Ты им стал нужен, и они взяли тебя в прислужники. Такие им до зарезу нужны.

Сын сельского старосты Василий Елистратов был грамотным, изворотливым человеком, умеющим приспосабливаться к любым веяниям времени, с легкостью выплывать на поверхность там, где это не удавалось другим. Несколько лет служил он в коммерческой конторе в Самаре и набил там руку в торговом деле. Как всякий деляга, быстро сходился с нужными людьми, с легкостью втираясь к ним в доверие.

Гордый и надменный, он не пользовался уважением среди односельчан. Да и не очень терзался от этого, потому что мало что имел общего с ними. Его безудержно тянуло в город, где он чувствовал себя легко и непринужденно, как птичка, выпущенная из тесной клетки на широкий простор. Василий давно собирался навсегда покинуть село, но все откладывал до подходящего времени, пока не оказался схваченным за руки и вместе с другими крестьянами выдворен из родного села.

На шестые сутки поезд с лишенцами загнали в тупик какой-то незнакомой станции и разрешили арестантам выйти из вагонов на прогулку. В непосредственной близости с железнодорожным полотном начиналась дремучая тайга. Деревья стояли угрюмые и молчаливые в искрящемся на солнце снежном убранстве. После вонючего, темного вагона все вокруг казалось таким ярко ослепительным, будто на небе сияло не одно, а несколько могучих дневных светил. Те, кому удалось выбраться из

 

громыхающей тюрьмы на колесах, стояли рядом с вагоном, жалкие и напуганные, очумевшие от свежего воздуха и представившейся возможности пройти несколько шагов по уходящей из-под ног земле Родины, которую бесстыдно украли у миллионов крестьян большевики.

 

4

 

Мишка Ларионов и Колька Софронов выскользнули из вагона вместе. И в ту же минуту оба присели, пораженные потоком солнечных лучей. Оба молчали, словно пришибленные, не зная, что им делать: идти по платформе вперед или вернуться обратно в осточертевший вонючий вагон. Прошло еще какое-то время, и ребятишки потянулись в сторону леса, манившего их своей таинственной загадочностью. Такого леса-чуда мальчишкам ни разу в жизни не доводилось видеть. Троицкий лесочек за Мочой, в роще, против этого богатыря выглядел всего лишь захудалым кустарником. Посторонним наблюдателям показалось, что бедные мальчишки просто обалдели от неожиданно полученной свободы и не знали, как ею благоразумно воспользоваться. Взрослым пленникам тюрьмы на колесах было не до зазевавшихся ребятишек. Они сами мучились от безысходных дум, навалившихся на них непомерным грузом. Взрослые, семейные люди думали не столько о себе, сколько печалились о малолетних детишках, для которых наступила пора угасания и жестокой смерти. У обреченных есть только одно право, право умереть. Этого права никто не собирался у них отнимать. Оно было их привилегией и единственной достойной наградой за мученическую жизнь.

Мальчишки даже сами не помнили, как оказались в лесу среди могучих сосен и елей. До этого Мишка с Колькой знали о дремучей тайге по картинкам в детских книжках да по рассказам бывалых людей. Теперь она предстала перед ними во всей своей первозданной красе, такая величественная и неповторимая среди других богатств нашей необъятной многонациональной Отчизны.

- Так вот она какая чудесная незнакомка тайга! - восторженно произнес Колька, задрав кверху голову. - Одна сосна втрое выше нашей троицкой церкви. Вот это да! Вернемся в вагон, расскажем своим, каким бывает настоящий лес. Они тоже не видали никогда такого чуда.

Как зачарованные, Колька с Мишкой все дальше уходили в глубину тайги, позабыв про опасности, которые подстерегали их со всех сторон и из-за каждого дерева. Совсем рядом пробежал какой-то небольшой пушистый зверек. Присев на снежном бугорке, он тонко заверещал, будто

 

рассказывая неожиданным пришельцам о своем привольном житье-бытье. - Давай его поймаем, - загорелся Колька, весь напружинившись в азартном порыве. - Он все равно никуда не убежит.

- А если покусает, - забеспокоился Мишка. - Все звери злющие и зубастые. Могут любой палец прочь отхватить. Помнишь, как однажды крысе нок меня за палец укусил? Он потом долго никак не заживал, палец-то.

- Как же не помнить? - отозвался Колька. - После того случая ты даже кошек стал бояться. Над тобой тогда даже девчонки смеялись.

Колька не стал больше ничего говорить, начал преследовать зверька. Мишке было обидно от упреков товарища и, чтобы доказать Кольке, что он вовсе не такой уж трусишка, заспешил по следам зверька в чащу леса. И уже через несколько минут друзья вместе преследовали диковинного обитателя тайги, с каждым шагом удаляясь от станции.

Разгоряченные охотничьим азартом, мальчишки забрались в самую гущу тайги, откуда уже не стало видно никаких признаков станции, ни арестантского железнодорожного состава. А зверек все дальше и дальше заманивал их в лес. Отбежит от ребятишек метров на десять-пятнадцать вперед, встанет на задние лапки и давай пиликать и насвистывать, словно зазывая к себе в гости в сказочное таежное царство.

Неизвестно, сколько времени продолжалась бы эта глупая погоня ребятишек за лесным зверьком и чем бы она закончилась, если родители не хватились своих неразумных чад и не бросились на поиски их. А искать беглецов было нетрудно: за ними остался на снегу свежий след, по которому и направились в тайгу Иван Ларионов и Петр Софронов.

Паровоз между тем разводил пары и готовился подать эшелон на магистральный путь. Софронов с Ларионовым часто падали, проваливаясь в сугробах и, поднявшись, снова упорно продвигались к станции, проклиная мальчишек и самих себя за то, что так неосмотрительно поступили в критический момент, когда с ребятишек глаз нельзя было спускать.

- Коль-ка-аа! Коль-ка-аа!

- Миш-ка-аа! - протяжным эхом загудело над лесом, будоража тишину. Услышав надсадные крики, мальчишки тут же испуганно спохватились, что дали маху, погнавшись за лесным зверьком. Только теперь они поняли, как далеко зашли в своем легкомыслии и повернули со всех ног назад к железнодорожной станции. Не желая попадаться под горячую руку родителям, ребятишки помчались в обход вставшим на их пути отцам. Беглецов заметили у вагонов, замахали им руками, что-то выкрикивая, но разве можно было разобрать хоть одно слово в такой бешеной суматохе.

Отцы отстали, они сами едва переводили дыхание и теряли самообладание. Но, наперекор всему, Ларионов с Софроновым успели вслед за Мишкой с Колькой забраться в свой вагон за несколько минут до выхода поезда

 

из тупика на прямой путь. Если не учитывать того, что Мишку с Колькой отодрал за уши за дерзкий проступок старшина вагона да дополнительную взбучку получили они от родительниц, то в остальном все сошло для беглецов благополучно. Мальчишки до конца поняли, что такое староста вагона и как важно для собственного благополучия уважать авторитет этого представителя власти в тюрьме на колесах.

Из-за невыносимо жутких условий, в которых оказались несчастные люди со своими детишками, среди обитателей старых, дырявых вагонов начались болезни. Холод, сырость, ужасные сквозняки, вонь от угля, испражнений, отсутствие мало-мальски сносной пищи - все это вместе взятое дало себя незамедлительно знать. Как и следовало ожидать, первыми жертвами сталинской политики на крутом переломе стали дети. Они буквально таяли и задыхались у всех на глазах. И никто ничего не мог сделать для их спасения. Именно дети и стали первой жертвой темных сил ОГПУ и первой щедрой подачкой во имя кровожадного культа истребления товарища Сталина, недоучившегося попика, а позже матерого бандита-грабителя, залившего потоками человеческой крови многие страны. Этим первым покойником тюрьмы на колесах в соседнем с троицкими кулаками вагоне стал трехмесячный младенец. Его завернули в холстину и положили возле двери в ожидании остановки поезда. Когда на одной из станций похоронная команда, приняв сверток с усопшим младенцем, швырнула его небрежно в сани с другими свертками, мать умершего ребенка ударилась в слезы.

- И чего ревешь, дура? - рявкнул один из охранников. - Был бы взрослый человек, а то кроха неприметная. Стоит из-за этой сопливой малявки горло драть! Словом, баба и есть баба: мало в чем смыслит.

- А как же? - всхлипнула молодая женщина. - Чай, он мне дите, а не бросовый кутенок. Жалко, поди. Или тебе, варвару, недоступно материнское горе? Ты совсем, видать, на собачьей работе всякую человеческую жалость потерял. Была бы у тебя живая душа, ты так тигром не рыкал.

- Ну, ты у меня поосторожнее распространяйся, шалава вонючая! - пригрозил молодой женщине охранник. - А то я тебе покажу таких собак, что сама в три голоса сукой завоешь. Я при исполнении служебных обязанностей и могу такие меры принять, что долго потом будешь помнить, как достойных людей бранными словами оскорблять. Смотри, стерва!

- Чего доброго, - вмешалась в разговор пожилая женщина, - а всякой гадости от вашего брата сколько угодно можно дождаться. На это вы щедры дальше некуда. По этой части за вами и бешеный кобель не угонится. Бога забыли, святыни грабите, священников истребляете. Ужас какой!

- Катились бы вы со своими заупокойными установлениями ко всем чертям! - с раздражением чертыхнулся охранник. - В похоронной команде

 

надежные люди поставлены. Они знают, как надо мертвецов хоронить.

- Как не так, дождешься от этих деревянных олухов! - не унималась убитая горем молодая женщина. - Они, как шакалы бешеные, умеют только шкуры драть с любого попавшегося в их лапы.

Последние слова скорбящей женщины заглушил рев проходящего локомотива, обдав стоящих рядом с вагонами людей струями пара и дыма. Но никто не обратил на это никакого внимания. На душе у каждого было горько и отвратительно, что в эти минуты появись перед ними сам черт с железными рогами, они и его ни капельки не испугались.

 

5

 

Мишка Ларионов умудрился выбрать себе место на верхних нарах возле окошка. Оно было в грязных потеках, за железной решеткой, но все равно через заиндевевшее стекло окошечка можно было видеть, где проходил поезд, и что творилось на белом свете. Он даже ночью лежал или сидел у окошка, наблюдая за мерцанием звезд и вспышками фонарей на пристанционных платформах. Он много мечтал под монотонный стук колес и думал: "Почему люди бывают такими злыми и не хотят жить дружно, как живут голуби и другие птички? Видно, у таких людей все внутри устроено по-другому, не как у нормального человека. Вот они и бесятся от этого, причиняя кому попало всякие злые обиды". Вот и сейчас, расположившись у полузамерзшего оконца, он предавался не по-детски тягостным раздумьям. Лезли в голову мысли о Троицком, о больной бабушке, об избитом и оскорбленном прадеде Ларионе. Все это представлялось теперь далеким видением, выхваченным из страшной волшебной сказки о колдунах и разбойниках. "Неужели была на самом деле хорошая, светлая и теплая жизнь? - в который раз задавал себе Мишка вопрос? - И тут же отвечал сам себе: - Да, была, только куда она делась? Или кто-то подлый и жестокий похитил все хорошее у людей, и оно больше никогда не вернется к ним?"

Вспомнил Мишка и случай про одного лектора-коммуниста, который приезжал в Троицкое из Иващенкова и обделял ребятишек конфетами. У Мишки даже слюнки потекли, когда он представил, как это было.

Случилось это года за полторы до грабительской коллективизации. Приехал тогда в Троицкое с двумя девушками-комсомолками лектор-атеист. Активисты развесили на дверях школы и сельсовета объявления, побежали по улицам оповещать жителей о предстоящем мероприятии на антирелигиозную тему. Ребятишки разнесли весть о прибытии в село лекторской группы с быстротой ветра. У крыльца школы заиграла гармоника, а молодые, задорные голоса начали распевать частушки.

 

Стояла сухая, поздняя осень. Крестьяне управились с основными сельскохозяйственными работами. У них стало больше свободного времени, и они охотно потянулись к школе послушать городских краснобаев, которые все чаще стали наезжать в Троицкое, учить уму-разуму крестьян, как надо жить в новых условиях, чтобы успешно поставить хозяйство на коллективные рельсы. Вместе с родителями пришли в школу и ребятишки. Их ни только не прогоняли, как случалось раньше, а даже посадили на видном месте, будто они являлись главными действующими лицами организуемого мероприятия. Вопреки ожиданиям инициаторов антирелигиозного сборища, на их вечер собралось столько людей, что в самой большой классной комнате школы не всем хватило места за столами и многим пришлось стоять возле стен или сидеть прямо на полу.

Сперва выступали перед собравшимися комсомолки. Они горячо, но бестолково толковали о вреде церковных обрядов, призывали женщин и девушек порвать с поповскими установками в жизни, не верить духовным отцам о пользе крещения, венчания, причащения и тому подобное, отчего простым людям был один вред и убыток, а церковным служителям только польза и даровая нажива. Участники вечера грызли семечки и потихоньку хихикали в кулак, незлобиво подтрунивая над наивными призывами комсомольских пропагандисток в коротеньких юбочках.

После девушек к столу подошел солидный городской лектор, человек подвижный, с манерами бывалого артиста, умевшего владеть аудиторией, держать ее в постоянном напряжении. Не дав публике основательно взвесить сказанное, он моментально начинал раскручивать спираль новой мысли, как бы нанизывая один довод на другой. Казалось, люди слушали его с неподдельным вниманием, кивали ему головами в поддержку сказанного, но в душе мало в чем соглашались с его безбожной аргументацией. Под конец своего выступления ретивый противник Бога предложил слушателям провести практический опыт по заданной теме.

Человек попросил своих девушек-сподвижниц по ниспровержению Всевышнего повесить рядом с классной доской икону с изображением Иисуса Христа. Девчата не замедлили выполнить просьбу своего шефа. Ловкий факир, нервически дергаясь, обращается к слушателям:

- Прошу любого из вас, ребята, ко мне на помощь для демонстрации опыта. Смелее, смелее, я вас не укушу.

Ребятишки не только не поспешили откликнуться на призыв чужого дяди, а напротив начали прятаться за спины своих отцов и дедов. Они и раньше встречались с приезжими из города представителями власти и каждый раз видели, как те ругали мужиков, угрожая им за невыплату налога описать имущество или посадить в тюрьму. Иных избивали до полусмерти, после чего те чахли, а потом умирали в страшных муках.

 

Не дождавшись, когда дети сами выйдут к столу, лупоглазый лектор подошел к сгрудившимся ребятишками потянул за руку одного из них. Парнишка упрямо уперся и дал реву на всю школу, словно с него с живого сдирали шкуру. Приезжий оставил трусливого плаксу в покое, подался к другой кучке настороженных ребятишек.

- Ты тоже меня боишься? - потрогал за плечо лектор Ваську Абызова.

- А чего мне вас бояться? - шмыгнул носом Васька. - Вы не тигра.

- Молодец! - одобрил лупоглазый. - А как тебя звать, милейший?

Васька, простуженным голосом назвал свое имя и шагнул за лектором к столу. Присутствующие замерли, вытянув шеи вперед, будто провожали прощальным взглядом конопатого Ваську на заклание.

- Теперь, Васенька, подойди к иконе и попроси у боженьки конфету. Васька неуклюже подался к образу Спасителя, с минуту нерешительно топчется перед иконой, шмыгая облупившимся носом, глядит растерянным взглядом в глубину класса на собравшихся ребятишек и как бы ожидая от них помощи в нелегком деле.

- Боженька, дай мне конфетку. Я очень люблю сладкое. Дай, пожалуйста, у тебя их много, а у меня их ни одной нет. Дай, сердешный...

Боженька молчит, не отзывается на Васькину просьбу, молчат и сосредоточившиеся в классе слушатели, словно все воды в рот набрали и застыли каменными изваяниями, ожидая совершения таинственного чуда.

Васька изворачивается изо всех сил перед иконой, даже лбом в нее треснул два раза, но боженька так и остался глух к его усердию. Парнишку пот прошиб, он исчерпал все свои возможности к достижению цели, а всемогущий боженька отвернулся от него как от великого грешника. Обидно стало Ваське, он чуть не заплакал, да сдержался.

- Понял? - оживился антирелигиозный пропагандист. - Значит, вокруг нас никакого Бога и в помине нет. Все это церковники выдумали, чтобы тоемный народ дурачить да наживаться на этом подлом обмане. А теперь попробуй у меня попроси. Так и скажи, чтобы все слышали: - Товарищ коммунист, дай мне конфетку, потому что бога нет и дать больше некому, кроме тебя, единственного народного защитника и покровителя.

Васька сдвинул на затылок помятую фуражку, уставился округленными глазами на странного человека из города и, была ни была, рявкнул во все горло, что даже сидящие в первом ряду испуганно вздрогнули:

- Товарищ, дяденька - коммунист, дай мне конфетку, а ежели можно и три. Я тебе могу за это хоть десять раз в ножки поклониться.

Дяденька-коммунист благодарно расплылся в широкой улыбке, потом взял из корзиночки несколько конфет, медовый пряник и подошел к не в меру опешившему подростку, играя подобревшими глазами:

- Принимай, дитя мое, - сказал приезжий из города, захлебываясь от

 

собственного умиления. - Только коммунисты могут утвердить справедливую, счастливую жизнь для всех трудящихся масс. Это будет поистине земной рай, в сто раз лучший, чем тот, который придумали шарлатаны-церковники. Не верьте поповским россказням: нет ни бога, ни рая, ни загробной жизни. Все это сущая чепуха, глупые выдумки. - И, спохватившись, торопливо прибавил: - Подходите, ребятки, подходите. Я человек бесхитростный, не люблю кривить душой. Это не к лицу коммунисту, поборнику добра и справедливости, человеку, отдающему себя идеалам всеобщего блага.

И балаганная процедура начиналась сызнова. Сперва ребятишки просили конфет у боженьки, но боженька не проявлял ни малейшего внимания к юным просителям. На помощь ребятишкам приходил любвеобильный коммунистический сотворитель милости и обделял детишек сладостями. Когда он в последний раз машинально запустил пятерню, в корзиночку, в ней ничего уже не было. Раздатчик конфет быстро отдернул руку назад, точно обжегшись о раскаленный металл, и остался на какое-то время стоять истуканом с разинутым ртом. А мальчишки уже настолько осмелели, что бесцеремонно лезли к лектору со всех сторон, заходили с боков и даже теребили за оттопыренные карманы галифе, назойливо выпрашивая обещанные сладости. Лектор окончательно растерялся, не зная, как выйти из затруднительного положения, начал всячески юлить и изворачиваться, лишь бы благополучно отделаться от наседавших слушателей, которые вдруг превратились для него в настоящих злодеев. Никакие слова на них уже не действовали. Он тянул время, пытаясь что-то придумать, но из этого ничего не выходило, и потерявшийся безбожник лишь бормотал невнятно:

- Погодите, дети, не торопитесь, все наладится, пойдет своим наилучшим чередом. Конфеты - не проблема, их можно найти. Главное не в этом, а в том, чтобы диалектическое объяснение явлений природы и самой жизни совместить воедино. В другой раз я проведу с вами такую беседу...

-Дяденька-коммунист! - раздался в это время в задних рядах задиристый мальчишеский голос. - Только конфет с пряниками побольше привезите, а то снова, как сегодня, ничего путного не докажете.

В ответ раздался дружный, раскатистый хохот. Лектор торопливо укладывал свои незатейливые пропагандистские пожитки. Он сделался как-то вдруг мрачным и серьезно озабоченным. Он был не в духе и желал одного: как можно побыстрее развязаться с этой дикой оравой. Кто-то из толпы взрослых густым басом бегло бросил:

- В другой раз, ребятки, он вам целый мешок всяких сладостей привезет, если сумеет у кого-то реквизировать. Своего-то у него, бедолаги, ничегошеньки за душой нет. Ворону по полету видать.

И снова классную комнату дружный хохот всколыхнул, но

 

иващенковский воитель с религией отнесся к этому совершенно безразлично. Возможно, он был глуховат и при воцарившемся шумев рядах слушателей толком ничего не расслышал из сказанного. К тому же человек торопился засветло выбраться из Троицкого, чтобы вечером попасть на какое-то экстренное заседание. В спешке он даже не попрощался со слушателями. Вылетел из школы как ошпаренный, подавшись к поджидавшей его у сельсовета коляске с девушками комсомолками.

"Если бы все коммунисты и товарищи были такими добрыми и ласковыми, как тот лектор из Чапаевска, может быть, ничего плохого с нами и не случилось, - мечтательно подумал Мишка. - Но таких на свете мало. Во всяком случае, другого такого в Троицком не было.

При слабо коптящем свете фонаря одни спали, другие, по-цыгански поджав под себя ноги, сидели на нарах или прямо на полу, убитые тяжелыми раздумьями о своей арестантской участи. Детишки часто просыпались, испуганно кричали, метались в бреду, и матери никак не могли их унять. Страшно было подумать, что все это происходило с невинными людьми по злой воле деспотов-самодуров лишенных ума, чести и совести, мало чем отличающихся по своим достоинствам от хищников.

От сильного толчка вагона Верочка Кутырева упала с нар и, ударившись о раскаленную печку, обожгла себе руку и раскроила сильно голову. Теперь она лежала укутанная полотенцем, хныкая от саднящей боли. Мать делала дочери какие-то примочки, но Верочке не становилось от них легче. Ее мучило удушье. Она просила пить. А в вагоне не оказалось воды. Мать Верочки, Анна, от бессилия помочь дочурке сама забилась в истерике, дергая на голове волосы.

Вагон насквозь пропитался перегаром угля, вонью от пеленок и человеческих испражнений. Ко всему этому примешивался стойкий запах табачного дыма. Курильщиков ограничили в курении до трех раз в сутки и журили за увлечение табачным зельем на чем свет стоит. За две недели громыханья по железным дорогам мужики порядочно обросли щетиной, неузнаваемо превратились в настоящих стариков. Постепенно среди арестантов воцарилась гнетущая атмосфера тоски и безнадежности. Даже ранее никогда неунывающий оптимист Матвей Кутырев и тот непривычно повесил голову, больше задумчиво молчал.

 

6

 

На продолжительных стоянках поезд обходили охранники, открывали вагоны с почерневшими узниками и кричали надорванными голосами: - Мертвецы есть или нет?

 

- Часто слышалось из вагонов. - Ребеночек у нас задохнулся. - У нас старуха Богу душу отдала, - отвечали в другом месте.

- В таких адских условиях не каждый крепкий бык выдержит, не то чтобы ребенок или старуха, - прокомментировал чей-то гневный голос.

- Похоронная, - раздалось над тупиковой площадкой, - приступайте к делу. Да поживее, иначе не успеете. На подходе другой такой же состав.

Санитары принимали из вагонов умерших, клали их на носилки и бежали в конец тупика, где их поджидали мобилизованные мужики с санями, чтобы переправить опостылевший груз, по специальному назначению которого день ото дня становилось все больше и больше.

На одной из стоянок между санитарами и лишенцами произошел любопытный разговор, который сильно встревожил арестантов поезда. Кто-то из лишенцев спросил у бородатого санитара о давно наболевшем:

- А как вы хороните наших покойников: поодиночке или в братской безымянной могиле как каких-нибудь разбойников или бродяг?

Члены похоронной команды недоуменно переглянулись между собой», озадаченные наивным вопросом арестантов, не отвыкших мыслить прежней деревенской непосредственностью, когда все вокруг приобретало сугубо мрачную окраску и происходило такое резкое смещение привычных понятий, что становилось затруднительным разобраться в хаосе происходящего. Тут поневоле можно было запутаться и попасть впросак.

- В такую суматоху, батенька, не то что в одиночку, в общую яму-то едва поспеваем закапывать, - отозвался один из пожилых санитаров. - А если говорить начистоту, то ваших покойников мы не хороним, а сжигаем вместе с дохлыми животными. Хоронили поначалу, теперь стало не до этого. Слишком много поездов стало проходить каждый день.

- Разве напасешься столько могил и гробов, если каждого усопшего чин по чину хоронить, - молвил другой санитар. - Ни в какую! Акромя всего прочего в таком случае все поля наших пристанционных сел в сплошные погосты превратились бы. Где бы тогда мужики хлеб стали сеять?

- Выходит, много нашего брата-крестьянина везут к черту на кулички, - подал свой голос Иван Ларионов.- А есть ли среди лишенцев люди других национальностей? Или одних русских подчистую искореняют как самых вредных и неугодных нашей родной Советской власти?

- День и ночь везут всяких: русских, украинцев, белорусов, татар, немцев Поволжья и других, - подтвердил пожилой санитар. И куда только такую прорву людей девать будут? И кто вместо изгнанных хлеб сеять станет? Вот ведь беда в чем.

Только после Вятки эшелон с лишенцами получил более устойчивый маршрут. Он уже не сбивался с заданного пути, а шел в строго определенном направлении и не простаивал подолгу в тупиках. На исходе была вторая

 

неделя, как поезд вышел со станции Томылово. Продукты, взятые в дорогу, подходили к концу. Люди начали вести строгую экономию. Раза два охранники бросали в вагоны как собакам, кое-что из продуктов, но это были жалкие крохи, из-за которых люди лишь переругались между собой. Хлеб у всех кончился. Вместо него ели заготовленные еще дома сухари ржаные да и они подходили к концу.

Видя, как на глазах таяли и изводились ребятишки, женщины обратились к охранникам с просьбой разрешить им на длительных стоянках покупать на пристанционных базарчиках кое-какие продукты или выменивать их на домашние вещи. В ответ на просьбу женщин охранники состроили такие страшные рожи, словно им предложили каждому проглотить по ежу за совершенную провинность. А на одного охранника от услышанного такая несусветная икота напала, что он какое-то время стоял с онемевшим языком, не в состоянии произнести ни единого звука.

- Вона чего захотели, шалавы неразумные! - закатил глаза другой из охранников. - В этом вам, сударыни, помочь ничем не смогем. Потерпите еще немножко. Приедете на место, там будете требовать чего-угодно, вплоть до шоколада и заморских деликатесов.

Три дня назад на одной из остановок в вагон с троицкими лишенцами втолкнули охранники отставшую от своего поезда беременную женщину, швырнув ей вслед мешочек с харчами. Как потом выяснилось, молодая крестьянка пыталась покончить самоубийством, но была вовремя уличена в этом безумном умысле и взята под наблюдение. Теперь Варвара тяжко переживала случившееся и потихоньку плакала, укоряя себя. Люди сами испытывали неимоверные трудности лихого времени, однако находили в себе силы помочь несчастной в захлестнувшей ее беде.

Сегодня Варваре с самого раннего утра сделалось плохо. Ее отгородили на нижних нарах от остальных одеялами. Все понимали, что ей пришло время рожать. Возле Варвары хлопотала в роли повитухи бабушка Елена Абызова, хоть никогда до этого заниматься подобным делом ей не доводилось, как никому из троицких раскулаченных даже во сне не приходилось видеть себя арестантом. Отныне же уже никто не мог поручиться за то, что его завтра не переквалифицируют в Бобика и не заставят лаять на кого угодно, даже на родных мать с отцом. День ото дня стали заводить такие порядки, что однажды можешь проснуться без головы, зато с двумя хвостами. Между тем "умные дяди" станут доказывать, что это даже лучше и ничего в этом менять не следует.

Варвара вдвойне мучилась, рожая в таких ужаснейших условиях. Ее вздувшийся живот колыхался непомерно большим, сплюснутым полушарием. В безумных глазах роженицы горел безотчетный страх, страх чего-то неминуемо рокового и неодолимого. Казалось ей, будто сама она куда-то

 

проваливалась, превращаясь в бесплотную пылинку. Еще миг, другой и от нее вообще ничего не останется. И она с досады заплакала навзрыд, вагоне все затаили дыхание в ожидании печального конца, как при последних вздохах умирающего. Муки роженицы заставит каждого задуматься о трагизме положения не только Варвары, но и всех ей подобных, ответственных за судьбу новорожденных, ради которых они готовы отдать жизнь, не задумываясь. Каждая мать являлась преемницей обновления и продолжения жизни на земле, в чем и состояла ее огромная ответственное перед обществом. Так было всегда, и никакие злые ветры и ураганы не могли приостановить движущей поступи к обновлению. Одни умирали под плетью тиранов, другие появлялись на свет в страшных муках, чтобы заменить ушедших в небытие. Мать - это цепочка к бессмертию поколений, это связующее звено в животворных явлениях природы. Ей честь и хвала за это, пусть она и была женщиной безвестной и сирой.

Варвара родила под муторный перестук колес далеко за полночь.

- Мальчишка, сын, - обрадованно прошептала бабушка Елена, довольная благополучным исходом родов. - Надеждой и кормильцем будет под старость. Хорошо-то как, а я старая кочерыжка, беспокоилась так...

Это был сорок четвертый обитатель арестантского вагон:, еще безымянный и незарегистрированный в списках классовых врагов народа, но уже заранее обреченный на преследование со стороны Советской власти до гробовой доски, если могучие жернова ее не перемелят его во младенчестве как миллионы других детей обреченного крестьянства.

Женщины заботливо обтерли новорожденного какими-то тряпочками, положили рядом с повеселевшей матерью, пожелали ей всего хорошего и доброго в нашей недоброй и испохабленной до предела жизни.

- Несчастный ты мой, - шевелила пересохшими губами Варвара, - арестантиком на свет белый появился, с позорным клеймом сына кулака! Нет отца у тебя. И не будет. Убили его, псы кровожадные. Может, и тебя такая же горькая участь постигнет. От них, кроме плохого ничего не дождешься. Только чудо нас может спасти от красных пирата.

- Ты не слишком-то убивайся, голубушка, из-за разных мудрых рассуждений, - отозвался дед Гаврила... - Вредно тебе это. К тому же чему быть, никакой дорогой не обойдешь. У каждого своя судьба, она и предопределяет каждый шаг нашей суетной жизни. Успокойся лучше.

 

7

 

На семнадцатый день поезд с томыловскими "пассажирами" прибыл на станцию Луза. Его тут же загнали на запасной путь. Паровоз, громыхнув на стыках рельсов, бойко покатил в депо, будто бы позади у него и не было трудного пути. В тупик, откуда не возьмись, моментально нагрянули солдаты, а к эшелону в тот же миг устремились охранники. Вскоре загремели двери открываемых вагонов и раздалась команда:

- Внимание! Внимание! Конечный пункт следования поезда. Немедленно приступить к разгрузке вагонов. Замешкавшихся выбросим силой на плаатформу! Спешите подобру-поздорову управиться с разгрузкой.

На подмогу стражникам прислали гражданских лиц в шубах и ватниках. Эти прежде других занялись порученным делом. Они ни столько снимали вещи с вагонов, сколько торопили и подгоняли это делать самих лишенцев. А те после многодневного пребывания на голодном пайке в вонючем вагоне едва держались на ногах и почти ничего не видели перед собой от слепящих лучей солнца, жалкие и скрюченные.

Выгнанные из вагонов ребятишки тряслись на холоде и орали, что было мочи, но матерям было теперь не до детишек. Они ринулись спасать свое добро, которое чужие, бездушные дяди превращали в ненужный хлам. Женщины исходили слезами при виде утраты с трудом нажитого имущества, но никто не обращал внимании на их горестные слезы.

Как только последние немощные старцы и больные люди были силой выдворены из теплушек, эшелон с пустыми вагонами погнали к станции. Поскользнувшейся старушке колесами вагона отрезало ногу, а восьмилетнему мальчишке свалившейся со штабели доской повредило ребра. Крики пострадавших потонули в многоголосом гомоне толпы, лязге вагонов, свистках конвоиров, подаваемых тут и там командах. В буйном потоке развернувшейся кампании по ликвидации кулачества беды с отдельными личностями воспринимались как нечто малозначащее, не заслуживающее сколь-нибудь пристального внимания без чего, дескать, в любом большом деле никак не обойтись.

Не замеченными остались несчастные случаи со старухой и восьмилетним мальчиком. Какой-то сердобольный старичок пытался своими призывами вызвать сочувствие к пострадавшим у солдат и охранников, но те отмахнулись от старичка как от назойливой мухи.

- Какое может быть, батя, состраданье у пролетариев к эксплуататорам? - вспыхнул мордастый здоровяк. - Они наши классовые враги и угнетатели. У нас с ними нет ничего общего. Они нашего брата никогда не жалели, а почему мы их должны жалеть? Что заслужили, то и получили.

На какое-то время в тупике с грудами хаотически нагроможденного

 

домашнего скарба лишенцев воцарилось довольно сносное спокойствие. Охранники разожгли костры. Туда подались и дружинники, а за ними и все остальные участники разгрузки прибывшего в Лузу поезда.

Вскоре со стороны костров потянуло чем-то жареным и терпко-дурманящим. Развеселившиеся служаки у костров что-то пили из алюминиевых кружек и заедали кусками разогретой рыбы и тресковой печени.

По всей видимости, у собравшихся у костра было бодрое настроение, и они пустились в дружный пляс, с залихватской удалью распевая:

Смело, товарищи, в ногу!

Духом окрепнем в борьбе,

В царство свободы дорогу

Грудью проложим себе.

Вчерашние сеятели и хранители, кормильцы и спасители земли русской со своими детьми и больными родителями тряслись на морозе неимоверно иззябшие, не способные не только протестовать против засилья самодуров-притеснителей, но и разогнуть свои одеревеневшие члены.

- Ишь, как ликуют и забавляются, шакалье племя! - гневно заметил Илья Прохоров. - От каких хищных тварей произошли эти выродки двуногие? Слепыми, видать, мы были, что не замечали их раньше. Или не придавали этому, как всякой гадости, серьезного значения, полагая, что дерьмо само собой со временем отстанет. А оно, как оказалось, крепко прилипло к каждому из нас. Вот ведь оказия-то какая вышла!

Из-за пакгаузов вывернулся обоз саней с чертыхающимися во всю возницами. В ту пору широко практиковалась местными властями принудительная извозная повинность, заведенная еще Лениным на заре Советской власти. Это и были те самые безобидные мужики-единоличники, до которых еще не дошла сталинская метла-обдираловка, после которой в амбарах мыши с голоду подыхали. Им тоже Советская власть, как и кулакам-лишенцам, стала костью в горле. Были бы у них волчьи зубы, они изгрызли ее в труху и перемешали со своим вонючим пометом.

Человек десять стражников оставили костры, направились к обозникам. У них тоже было ответственное задание: как можно побыстрее переправить доставленных на станцию кулаков в специальный лузский лагерь. В последние дни подача подобных эшелонов увеличилась. Лишенцев, привезенных сюда раньше, рассортировав по каким-то специальным признакам, снова набивали в вагоны и отправляли куда-то дальше. Люди потеряли всякий ориентир и забыли счет дням. Они больше сидели в немом оцепенении и ждали худшего. Им было совершенно безразлично, куда их повезут и что с ними там сделают. Люли перестали надеяться, ожидать тепла

 

и света, откуда веяло арктическим холодом и непроглядной мглой. У людей отняли все, что могло их радовать и вдохновлять на благородные свершения. Их сделали нищими и рабами, духовно искалеченными и неполноценными существами. Что может быть страшнее и обиднее этого для любого честного человека?!

Из Троицкого каждую выселяемую семью вывозили на двух подводах. Лузские представители власти сочли это излишней роскошью по отношению к классовым вратам и выделили для доставки лишенцев в лагерь по одной подводе на семью. В сани сажали лишь детей-малюток, больных да брюхатых баб. Из вещей каждая семья взяла самое необходимое. Остальное барахло обещали подвести в ближайшее время.

- Трогай! - ухнула многоголосым эхом повелительная команда над задымленным кострами тупиком и поплыла в стылую даль унылого леса. Всколыхнулась и натуженно загудела пришедшая в движение вся окаменевшая масса обездоленных людей. Подводы потащились по узкой санной дороге от станции прочь, увлекая за собой бывших крестьян к месту жестокой сталинской каторги и неизбежной мученической смерти для многих уже в самое ближайшее время.

8

 

Мишка Ларионов шел рядом с отцом, окидывая хмурым взглядом диковинный лесок, по которому змеилась проселочная дорога. Мальчика удивляло то, что среди многих других голых деревьев встречались такие, на которых росли и зимой зеленые иголочки. Такого чуда Мишка ни разу не видал в роще под Троицком. Видел он подобные деревья на той станции, когда они с Колькой Софроновым едва не отстали от поезда, тогда ему некогда было даже пристально рассмотреть их. Отца о своих недоумениях он уже и спрашивать не стал, зная, что тот скажет:

- Подрастешь, тогда сам все узнаешь. А пока не лезь не в свое дело. У меня и без тебя ум за разум заходит, чтобы балясы точить. В таких случаях Мишка с тоской вспоминал про дедушку Андрея. Тот никогда не обходил его вниманием, не тяготился тем, чтобы разъяснить внуку любое непонятное. Оттого он и был Мишке намного ближе и понятнее матери с отцом, потому что с ним всегда было легко и радостно когда даже не все благоприятствовало хорошему настроению. Вот почему, вспомнив про деда Андрея, Мишка едва не заплакал. Да это и понятно: с этим замечательным человеком у Мишки было связано все лучшее в его коротенькой мальчишеской жизни до проклятого погрома 1930 года, когда их выгнали из села как богатеев-кулаков и врагов народа. В январе того

 

же года деда Андрея забрали сотрудники ОГПУ и, осудив за какие-то выдуманные преступления против Советской власти по 58 статье, упятили, по слухам, куда-то на Колыму отбывать суровое наказание. Где он теперь, никто не знает, а может, его уже и в живых нет. Красноперые злодеи способны | отколоть такой номер, что ни одному сумасшедшему в башку не взбредет! Для них не имеет никакого значения, кого убивать, лишь бы для выполнения плана аккуратно счет убитым шел.

Хоть и мал был Мишка, а знал, кого в тюрьму сажают: жуликов, фальшивомонетчиков, злостных убийц и других неисправимых преступников. Непонятно и обидно было Мишке до невозможности, когда ни за что ни про что посадили за решетку такого смирного, скромного и безмерно честного человека, каким был дедушка Андрей. Мишка спрашивал об этом многих взрослых, еще в Троицком, но никто не дал ему удовлетворительного ответа, а прадед Ларион сказал:

- Наступило, видно, деточка, как сказано в священном писании, царство Антихриста. Кто не будет ревностно служить и поклоняться ему, слуги Антихриста станут того подвергать гонениям и всяким лютым мукам вплоть до предания смерти на огне или на плахе.

Мишка пытается силою своего пылкого воображения представить себе образ Антихриста. Перед ним вставало огромное отвратительное чудовище о семи рогах, с огнедышащей пастью и многочисленными железными щупальцами. Чудовище с ураганной быстротой носится над поверженной во мрак землей и поражает стальными стрелами каждого, кто не послуше его злодейской власти. И никакая самая могучая сила в мире не в состоянии с Антихристом успешно состязаться. Он покоряет всех. Мишка, как т крепился, тоже сильно устал и есть захотел как десять голодных собак. У него, словно у дряхлого старца, начали заплетаться обмякшие ноги. Чтобы не отстать от своего воза, он уцепился одной рукой за свисавшую с саней веревку. Сырые валенки обледенели и сильно терли ноги. У парнишки урчало в животе и разболелась голова. Он вспомнил про вчерашнюю жиденькую ячневую похлебку, и у него сделалось еще противнее во рту.

Ниночка и Коленька плакали, не переставая, от самой станции, и Екатерине нечем было их утешить. Малыши, видимо, подпустили под себя и стали мерзнуть в мокрых пеленках пуще прежнего. Екатерина сама звучно глотала слезы, терзаясь от собственной беспомощности.

Вскоре карликовый лесок, постоянно надвигающийся на скорбный обоз, начал постепенно расступаться, открывая перед человеческим взором широкую заснеженную поляну с какими-то странными нагромождениями в самом конце ее. Протирая глаза, Мишка мало-помалу разгляделся и увидел в конце поляны уродливые сооружения, напоминавшие большие, длинные шалаши. Конвоиры суматошно забегали вдоль обоза, отдавая какие-то

 

указания возчикам. Перед одним из шалашей десять подвод остановились, остальные потянулись дальше. Сперва Мишке показалось, что шалаши-бараки пустые. Лишь спустя какое-то время из них начали выходить недовольные, угрюмые люди в заношенной одежонке.

- Вот это и есть ваш новый дом, в который вас так долго везли, - шутливо проговорил один из возчиков. - Снимайте вещи и занимайте свои хоромы. Они не очень уютно спланированы, зато вы будете спокойно здесь жить под надежной защитой военных.

Оказавшись лицом к лицу с такими уродливыми строениями, в которых завезенным сюда лишенцам предстояло жить, люди поистине растерялись, не веря своим глазам, что это не наваждение, а ужасающая до дикости явь, никак не укладывающаяся в рамках здорового человеческого понятия. Обалдевших и застывших на месте арестантов конвоиры начали подталкивать в спину к баракам. Только когда из бараков вышли ранее поселенные в них узники, приехавшие под конвоем, люди несколько осмелели и начали с опасением осваивать предоставленное им жилье. Следом за взрослыми потянулись в темный провал двери барака и дети, болезненно съежившиеся точно опасались, что несуразное сооружение может нечаянно рухнуть и разом придавить их всех своей тяжестью. А Нюрка Ларионова испугалась больше всех: едва переступив порог барака, она тут же бросилась из него обратно, на ходу выкрикивая:

- Это та самая тюрьма для разбойников, про которую рассказывал де душка Андрей. Мне страшно, я не хочу жить вместе с пиратами!

У Нюрки был очередной нервный испуг, и ее с трудом удалось успокоить. С двумя другими ребятишками случилось худшее: они помешались разумом. С этого момента им уже стало безразлично - жить в шалаше или еще где-то. Главное, они теперь были всем довольны и ничего особенного не требовали для себя. И все для них стало радостным и уютным.