ГЛАВА 8

ДЕДУШКА ЛЕОНТИЙ

 

1

 

Как-то в середине июня Екатерина получила из Троицкого письмо. Из-за кромешной темноты прочитать его в бараке и думать было нечего. Она вышла наружу, примостившись на толстом чурбане у входа. Рядом с ней присел на корточки Мишка. Сперва Екатерина читала отцовские каракули, шумно шмыгая носом, потом начала заливаться слезами, издавая такие странные звуки, отчего у Мишки неприятно запершило в горле. Будто в

 

трубу гудела родительница, то выпячивая отдельные слова, то еле слышно заглатывая другие.

"Наконец-то, дорогая доченька, мы получили от вас долгожданное письмо. В избе собралось много народу. Чуть ли не все громко плакали, - писал отец Екатерины Леонтий Кузьмич Пропадалин. - Узнали, куда вас Иродовы дети, загнали. Папаша свата Андрея Ларион на что человек стойкого духа, и тот под конец чтения расплакался как малый ребенок. Потом люди долго сидели молча, словно перед ними стоял гроб с покойником. Письмо несколько раз переходило из рук в руки, его с любопытством рассматривали, вертели так и сяк, даже нюхали диковинную находку. Мать твоя, Катя, носит письмо за пазухой, то и дело плачет, просит еще и еще раз почитать его. Даже ночью не расстается с ним.

Еще, деточки мои милые, сообщаю о том, что всю скотину сосланных кулаков согнали на колхозный двор. Там она стоит голодная, неухоженная, никем не обласканная и ревмя ревет. Сердце обливается кровью, когда видишь такое варварское обращение с животными. Они хоть и не люди, но тоже все понимают! Если дело будет продолжаться, так и дальше, то вся ваша скотина передохнет. Да и кто за ней будет ухаживать, стараться до седьмого пота, когда все стало общее, а к общему, как к своему, душа ни у кого не лежит. На эту тему хоть сто собраний в день проводи, толку все равно никакого не будет. Своя рубашка к телу ближе.

А тех коров, лошадей, овец, телят, что еще до оттепели подохли, свалили в овраге в одну кучу, до особого распоряжения начальства. Зато какая привольная житуха наступила для кошек с собаками: в любое время дня и ночи жри хоть в три горла - колхозных припасов на всю собачью и кошачью братию села хватит. Ходят теперь наши Троицкие бобики и мурки павами и ветер им в зад. Вот кому житье-бытье сладкой малиной обернулось. А людям от общественного котла одни слезы!

Затеянная властями насильственная коллективизация сильно напугала мужиков. Они ломают дома, перевозят их в город, некоторые продают обжитые гнезда на слом, уезжают в другие губернии, устраиваются там на фабрики и заводы, на железную дорогу. Кругом все рушится, приходит в запустение, село лежит в развалинах как после землетрясения. Сколь люди жили на свете, а ничего подобного отродясь не выдали. Может взаправду пришел конец света, о чем сказано в священном писании, и нам надо готовиться к суду Иисуса Христа живых и мертвых. Мы очень расстроились, что нам не придется идти вместе на суд божий.

На другой день, как вас увезли из Троицкого, по подворьям раскулаченных рыскали комбедчики, растаскивали оставшееся добро, раздавали его бедным, которые только и ждали этого удобного случая, - продолжала читать Екатерина. - А в вашем подвале произошло настоящее

 

столпотворение. Как на пожар бежали со всех сторон к дому с ведрами, тазами, корытами мужики с бабами и, перебивая друг друга, ломились по ступенькам к чанам и бочкам с овощными соленьями. Доставали из бочек помидоры, огурцы, капусту, арбузы, иные спешили побольше прихватить картошки, свеклы и моркови. Кто не смог в суматохе к бочкам и сусекам пробраться, норовил стянуть или отобрать у слабых и зазевавшихся собратьев по конфискации "нечестным трудом нажитого кулацкого достояния". Дело доходило до потасовки и мордобоя, но все оставались при своих интересах. А Васька Хрящ Хромой чуть не захлебнулся в рассоле, свалившись с лесенки в самый большой чан с арбузами. Ладно его, пьяного прохвоста, быстро на свежий воздух вытащили. Пусть жрут, шакалы мерзкие. От чужого никому пользы не будет. Оно все равно рано или поздно колом в горле встанет! На чужой лошади далеко не уедешь."

Екатерина на минуту умолкла, бережно складывая распавшиеся листочки, отцовского послания. Она посмотрела на Мишку долгим изучающим взглядом, потом болезненно морщась, с болью в сердце резко сказала:

- Конечно, теперь, мерзавцы разнесчастные, все до последнего помойного ведра растащут. У них, сволочей, за душой ничегошеньки нет. Только что легко достается, то быстро и через пальцы уходит. Нужно быть большим скотом и идиотом, чтобы не понять этой простой истины. А ты-то хоть капельку соображаешь, о чем пишет дедушка Леонтий? - спросила Екатерина сынишку. Мишка понимающе кивнул матери головой, стараясь ничем не вызвать ее отрицательной реакции.

- Я понял одно из письма дедушки, - пояснил он родительнице. - товарищи лишь для того нас и выгнали из Троицкого, чтобы завладеть нашим добром, а мы не помешали им воспользоваться этим. Сами они ленивые и нажить своим трудом всякое добро не умели, потому что глупые кактмаленькие дети. Вот и вся причина в этом, что нас выгнали из дома.

- Это ты очень верно объяснил, сынок, - согласилась с Мишкой мать. Она почему-то внимательнее обычного и сравнительно дольше остановила свой взгляд на сыне-первенце, точно обнаружила в нем нечто новое и незнакомое, чего не замечала ранее в сутолоке лихих буден. Но вслух никаких соображений не высказала и продолжила чтение письма:

"Недавно стало известно, - писал дедушка Леонтий, - что малолетних детишек при согласии родителей можно обратно привезти в родное село, если найдутся на это попечители. Мы посоветовались с матерью и решили: как только выхлопочу документы, приеду в Лузу и заберу с собой внучат, пока они все не поумирали как Ниночка."

Письмо крепко озадачило Екатерину. Она стала все взвешивать "за" и "против", прикидывая, на каком варианте ей остановиться. "Бесспорно, условия жизни в лагере поистине убийственные. Детишки умирают каж-

 

дый день от голода, болезней, ужасающих бытовых условий, и ничто не может их оградить от этой заранее предопределенной сверху напасти. Если ребятишки останутся здесь еще хотя бы до конца года, ни одного из них живых не будет. Ходят слухи, что лишенцев скоро повезут еще дальше на север, чуть ли не в самую ледяную тундру, где будет и того хуже. На то воля начальства, что оно прикажет, так все и пойдет.

И отправлять детей обратно в Троицкое тоже было рискованно: отец матерью старые, работать в колхозе не смогут, а сыновей их Ивана и Василия, как подкулачников, сослали на Дальний Восток. Теперь отцу с матерью впору самим одевать сумки и идти по миру. К тому же отец хромой, куда он пойдет на своих культяпках? Так что отец с матерью теперь сами себя не в состоянии прокормить, не то, чтобы содержать троих иждивенцев. После мучительных раздумий Екатерина пришла к выводу: чтобы случилось, детишек до последнего лихого дня держать будет при себе. Не стоит одну беду менять на другую: смерть на болоте на погибель безбрежных ледяных просторах Дальнего Севера. Ничего, кроме холодной могилы, большевики кулакам и предложить не планировали.

 

2

 

Дедушка Леонтий приехал в Лузу совершенно неожиданно в конце июня 1930 года. О его приезде сообщил вестовой из комендатуры. Екатерина растерянно вздрогнула, быстро спустилась с нар, на ходу накидывая на голову вылинявший платок. Пальцы ее тряслись и зуб на зуб не попал. За последние дни она перенесла столько невзгод, что стала даже от возни мышей пугливо вздрагивать.

- Где он? - настороженно спросила Екатерина, испытывая сухость во рту. У нее сильно кружилась голова и, чтобы не упасть, она обеими руками ухватилась за нары. - Так где он, отец мой, Пропадалин...

- Там, - неопределенно развел руками вестовой, махая в сторону комендатуры. - В кутузке сидит... Уже не первый день, бедолага.

- Это за что же его туда у пятили, бедняжку? Он человек-то тихий.

- За храбрость, вот за что, - изрыгнул вестовой. - Чтобы другой раз не ездил, куда его не приглашают. Могут и на Колыму отправить. У нас такими долго не церемонятся. Раз, два и загремели! Поняла, бестолочь лапотная. Иди быстрей, он еще там сидит, не увезли никуда.

"Почему в кутузке? - сокрушалась Екатерина. - Ничего противозаконного совершить он не мог. Здесь вышло какое-то недоразумение. Что же будет дальше, если и таких тютей, как отец, станут за решетку сажать?" К Екатерине подошли Мишка с Витькой, но

 

родительница даже ни единым мускулом не пошевельнулась. Она с головой ушла в свои неотступные думы. Мишка с Витькой знали, что если "на матери черти поехали", как говорил отец, тут уж ее ничем не проймешь, чтобы заставить отступиться от чего-то ранее задуманного. Витька не выдержал, и спросил:

- Мам, почему так долго к нам дедушка Леонтий не приезжает? Ведь он давно уже сулился приехать, а до сих пор все нет. Куда он делся?

Екатерина потерянно стояла на одном месте, и, казалось, ничего не видела перед собой. Неожиданно спохватившись, стала попеременно разглядывать то Мишку, то Витьку, будто не узнавая их. Оба брата боязливо попятились от родительницы назад, напуганные ее странным поведением. ''Мало ли с человеком может что случиться, если над ним издеваются каждый и день и морят голодом, - подумал Мишка. - Верблюд вон какой большой, да и тот может от плохой еды одной сбеситься''.

- Вы уже тут! - встрепенулась Екатерина. - Приехал он. Давно приехал, только нам не сообщили об этом, злодеи. Пошли скорее встречать его. Он там, в кутузке сидит. За что его только посадили, ироды, негодные? Что он мог сотворить убогий человек, ежели на ногах чуть держится? Решили ни за что ни про что со света сжить, чтобы другим не мешал. Им, нехристям, тошно, когда они людей не терзают и не вешают.

Это страшное сообщение матери будто крапивой обожгло по голому заду обоих братьев. Они даже рты разинули от такого крутого поворота дела. Переглядываясь между собой, оба в то же время не спускали взора с родительницы, дабы не рассердить ее необдуманным поведением. Они научились немножко хитрить перед матерью. Когда требовала этого обстановка, занимали в трудный момент нейтральную позицию. Так поступили и на этот раз: не особенно радовались, не слишком и горевали, делая вид, что случившееся не такое уж важное событие, чтобы терять чувство меры и выказывать бурные восторги.

 

3

 

Станция Луза находилась километрах в пяти от спецлагеря лишенцев. Нкатерина все время шла молча, ни разу не обернувшись назад. Мишка крепко взял за руку Витьку и тянул его за собой как на буксире, стараясь не отстать от матери. Но где там! Родительница вышагивала, что твой бравый солдат и за ней нелегко было угнаться.

- Потерпи чуточку, - упрашивал Мишка Витьку, - ведь ты не крошечный ребеночек, чтобы так нюни распускать. Неужели не можешь хоть капельку шибче идти? Дойдем до места, там отдохнешь, сколько тебе влезет.

 

Догнали Мишка с Витькой родительницу у перрона вокзала. Она стояла перед милиционером сгорбившаяся, поникшая и униженная, о чем-то спрашивала или упрашивала его дрожащим голосом, куда ее только былая горделивая смелость делась. Тот стоял перед матерью в непринужденной позе будто восточный деспот, способный казнить и миловать, подчиненного. В руках у него толстая ременная плеть с вплетенной свинчаткой на конце, а сбоку висел на ремне большой револьвер в кобуре. Речь милиционера показалась братьям рычанием злого бульдога. Мишка с Витькой старались держаться на расстоянии от этого опасного змея.

- Миш, - спросил Витька, когда братья присели рядом с опрокинутой железной бочкой, - а милиционер может мамку плетью стегануть?

- Почему ж не сможет? - отозвался Мишка. - Если захочет, все сможет. На то он и милиционер, чтобы людей пороть для острастки. Собачек то наших в Троицком кто застрелил? Милиционеры. Захотят и кого угодно застрелят. На то у них и наганы на боку, чтобы врагов Советской власти расстреливать. Видишь, как он, вражина, плеткой по воздуху вжикает туда-сюда. А если вжикнет по заднице, сразу кровь брызнет. Взвоешь в три голоса и полные штанишки напустишь. Про одного человека рассказывали, что он после зверской милицейской порки с ума сошел, а потом и умер. И был тот человек здоровый дядя, а не такой цуцик, как мы с тобой. Нам с тобой одного удара на двоих хватит, чтобы мы моментально дух испустили. Лучше к ним не попадаться, разбойникам.

- И куда только они запропастились, чертенята? - донесся до братьев материнский голос. Только что шатались здесь, и уже нет.

- Здесь мы, мамка, здесь, - первым отозвался Мишка, осмелившись высунуться из своего укрытия. - И Витька тут, никуда не делся. Вот он.

- Хватит выкамаривать, живо сюда идите, - вторично приказала Екатерина. - К дедушке пойдем, он уже пятый день нас ждет. Не волыньте, черти!

- А он нас не тронет? - указал Мишка на удаляющегося в сторону вокзала милиционера. - Он больно шибко плеткой вжикает. Зачем бы это?

- Зачем, зачем? - вспыхнула Екатерина. - Руку тренирует, чтобы когда надо так хряпнуть, отчего у лиходея сразу мозги на место встали. Словом, навык борьбы со шпаной отрабатывает. За компанию и нашему брату может основательно всыпать для порядка. А главное за то, чтобы Советскую власть любили больше матери с отцом. Чтобы трепетали перед ней как перед всемогущим Богом. Запомните это, тетери бестолковые!

Они прошли мимо облезлых пакгаузов, покосившихся лабазов и сараев, пока не очутились за какими-то странными постройками во дворе, огороженным и колючей проволокой. Стоило Екатерине сделать несколько робких шагов к сторожевой будке, как на нее, оскалив зубы, поднималась огромная овчарка. Екатерина на минуту замирала на месте, пока зубастая

 

зверюга не умалит свой агрессивный гнев.

Мишка с Витькой и подавно струсили при виде оскаленной морды четвероногой хищницы. От страха они попятились назад, придерживая штанишки. Охранники ни только не осадили разъяренного пса, но и сами готовы были по-волчьи подвывать его враждебному настроению. Плотно сложенный охранник с сытой физиономией не спеша закурил папиросу, лениво шагнул навстречу нежданным посетителям. Чувствовалось, что ему было все безразлично, даже то, чем он изо дня в день занимался, как животное бездумно отправляя свои физические потребности. О духовном облике этого служаки говорила его тупая внешность. Остановившись в двух шагах от Екатерины, грозный страж порядка сердито прогудел: - По какому праву вы здесь шатаетесь, негодные люди?! Это запретная зона. И всякого, кто не имеет сюда специальный допуск, мы отправляем за решетку. У меня есть специальная инструкция, и я обязан ее неукоснительно соблюдать. Иначе меня самого могут за решетку посадить.

- Извините, - взмолилась Екатерина, не смея как на солнышко поднять глаза на блюстителя порядка, - я пришла сюда не шляться, а узнать об отце. Мне только сегодня сказали, что он приехал к нам и находится в Лузском изоляторе. Где бы все это толком разузнать? - Она немножко замешкалась, потом указала на Мишку с Витькой, сжавшихся в комок: - Это мои сыновья. Мы из Лузского лагеря лишенцев. Сделайте одолжение, помогите, пожалуйста, разыскать калеку-отца. Я всю жизнь буду вам благодарна за оказанную милость. Пусть меня Бог покарает, если я лгу! Страшное это дело: давать клятву и не выполнять ее.

- Вернее бы сказала, что ты со своими щенятами из лагеря кулацкого отребья пришла, - перефразировал слова просительницы постовой и, довольный своей находчивостью, заразительно расхохотался. - Значит, батю проведать пришла. Так, так. Это не тот ли щупленький, хроменький старичок с жиденькой бородкой, словно его вороны пощипали?

- Похоже это он и есть, - отозвалась Екатерина, а про себя подумала: "Не вороны его ощипали, а ваша воровская шатия с головы до ног обобрала. Взять бы тебя, кобеля борзого, в такой переплет, в каком мы все оказались, быстро жир спустил, собачья отрава?

Охранник умолк, исчерпав запас ругательных слов. Ковыряя носком сапога землю, он был занят напряженной работой мысли, и никак не мог найти нужного решения. Екатерина тоже выжидательно молчала. С начала гонения за месяцы она многому научилась. Научилась молчать и тогда, когда душа разрывалась от оскорбления и обид, а сердце рвала на части невыносимая боль сверхчеловеческих страданий. Красная каторга согнула в бараний рог многих даже самых неприступных в своей богатырской мощи атлетов, подмяла под себя и вынудила подчиниться диктату сатанинской

 

власти. Над страной сгущались удушливые тучи кровавого лихолетья, все живое замирало в предчувствии наступления таких невероятных ужасов, каких никто не переживал испокон века в подлунном мире.

Стражник неожиданно перестал ковырять землю и заспешил к собрату, не спеша вышагивающему у сторожевой будки. Сойдясь вместе, оба нагнули голову друг к другу, и некоторое время шептались "по секрету". Окончив разговор, толсторожий шагнул к Екатерине, сказал ей бодро: - Идемте. Я провожу вас к отцу. Он тут поблизости находится.

Екатерина мельком перекрестилась, позвала кивком головы за собой сыновей, и они втроем последовали за подобревшим охранником. Мишка с Витькой теперь держались неотступно вместе, крепко взявшись за руки, а Витька для большей безопасности уцепился другой рукой матери за подол платья. У входа в кутузку братья в смятении остановились, не решаясь переступить порог всеми проклятого арестантского заведения. Им казалось, будто они стояли на краю крутого обрыва и собирались прыгнуть в бездонную пропасть. У того и у другого вдруг поджилки затряслись, и они почувствовали себя словно связанными.

- Ну, чего хлебальники раззявили, олухи царя небесного? Ступайте! - крикнул на Мишку с Витькой стражник. Идите, пока не передумали. Мы ведь можем от ворот и поворот указать. Это в нашей власти.

За порогом каталажки ребятишки почувствовали себя как в преисподней, где было сыро, промозгло и сильно воняло мышами. Мишка переступил порог с закрытыми глазами и крепко треснулся головой о дверной косяк. Но не заплакал от острой боли, а только сильно стиснул зубы.

 

4

 

В каталажке было темным-темно, хоть и горела в ней под потолком небольшая, засиженная мухами лампочка. На грязных нарах вдоль стен сидели и лежали угрюмые люди. Были среди них и молодые, и старые, и совсем еще зеленый юнцы. Среди разных по возрасту и внешности арестантов Мишка без особого затруднения выделил дедушку Леонтия. Он очень постарел за четыре месяца, осунулся, стал медлительным и рассеянным. А был в свое время бойким как огонь, крепким хозяйством ворочал, потом все прахом пошло, будто по подворью ураган пронесся.

При всей своей захудалой внешности, дедушка Леонтий оставался смелым и решительным человеком. Примером тому могла послужить его бесстрашная поездка в Лузский лагерь лишенцев, сопряженная с большим риском потерять свободу и даже самое жизнь. Но это не остановило его. Увидав теперь дочь с внуками, Леонтий храбро заковылял им навстречу,

 

радостно приговаривая хриплым, простуженным голосом: - Вот вы какие заклятые враги рабоче-крестьянской власти: один чуть-чуть повыше стола, другой - еще под столом свободно ходит. Таких богатырей только и надо в острогах держать, иначе беды не оберешься от лихих смутьянов. И расти-то перестали, бедняжки, на захудалом казенном коште. На таком голодном пайке и воробей далеко не ускачет. Здорово, выходит, вы Советской власти навредили, коль она вас безжалостно со света сживает.

Как и следовало ожидать, старик тут же ударился в слезы. И в этом не было ничего удивительного: после всего перенесенного и львиное, пожалуй, сердце не выдержало, дало бы осечку. Ребятишки прильнули к дедушке, смотрели на него изумленными глазами, наперебой рассказывали о новостях лагерной жизни, о смерти Коленьки с Ниночкой, расспрашивали о Троицком, об оставшихся там друзьях.

Когда Екатерина намекнула охраннику о желательности побывать отцу в лагере, тот скривил такую страшную рожу, будто ему на торжественном обеде подпустили под задницу кипящей смолы.

- У-у-у, - протестующе загудел он недовольным голосом, - с этим хлопот не оберешься. - К тому же надо будет перед вышестоящим начальством шапку заламывать, да и кое-кому ручку позолотить.

Дед Леонтий слышал разговор дочери с охранником. Он понял, на что намекал блюститель порядка и решил действовать напрямик, чтобы не упустить возможности к достижению цели. Старик слез с нар, куда только что забрался за документами, и побрел обратно к выходу из каталажки. Остановившись в нескольких шагах от охранника, он сказал:

- За отблагодарение за услугу вы уж не беспокойтесь, товарищ служивый, - выпалил дед с ходу, - все будет сделано самым наилучшим образом. Мне бы свои вещички получить. У меня там на всякий случай кое-какие сбережения припрятаны. Из этого я вам выделю нужный куш.

Охранника будто ветром сдуло. Он тут же сорвался с места и в одно мгновение ока скрылся за углом соседнего сарая. Он с той же поспешностью вернулся назад, волоча за собой по земле мешок с сухарями и большую холщевую сумку с лямками. Подойдя к дедушке, охранник озорно бросил к ногам старика сумку с мешком, шутливо молвил:

- Вот ваши бесценные сокровища. - Пожалуйста, принимайте. Мыши на них позарились, проклятые. Думал самого, паршивцы, до последней пуговицы слопают, да отбился кое-как от прожорливых тварей.

Екатерине даже дурно сделалось, когда она увидала тянущийся за мешком след сухарных крошек, перемешанных с мышиным пометом. Невольно подумала: "Сколько труда вложила старая, измученная неимоверными бедами последнего времени мать, чтобы приготовить эти драгоценные сухари. А какие огромные трудности пришлось преодолеть в

 

пути калеке-отцу, чтобы в такую невероятную даль привести их голодным внукам, а может, и спасти несчастных и от неминуемой смерти. И вот на тебе!"

Не менее дочери был возмущен случившимся с сухарями и Леонтий Кузьмич, но он не дал места разгореться в груди обиде из-за потери добра по вине безответственности милицейских работников. С трудом отыскав в мешке плоскую металлическую коробочку, с деньгами, он взял из нее два червонца и подал их с видом подобострастия наглому охраннику, в то время как хотелось вмазать чем-то увесистым по его лоснящейся от жира харе. Ублаженный солидным подношением, охранник быстро сбегал к "ответственному начальнику", принес от него справку на право временного проживания Леонтию Кузьмичу Пропадалину на территории Лузского лагеря спецпереселенцев в течение пяти дней.

- Премного благодарны вам, уважаемый благодетель, за все - хлопоты о нас, сирых и беспомощных, - раскланялся старик до земли перед хамом.

Польщенный щедростью понятливого арестанта, охранник пожелал доброму путешественнику из Поволжья приятно провести время в гостях у дочери на лоне прекрасной северной природы.

Обратный путь до лагеря братья летели как на крыльях. Они то шли рядом с дедушкой и матерью, то забегали далеко вперед, а потом, поравнявшись с ними, поясняли дедушке, сколько еще поворотов осталось до места их арестантского проживания.

Лагерь встретил замороченного поволжского гостя заупокойным пением и горькими слезами по умершим. Несли на погост четверых ребятишек и одну старушку. Леонтий Кузьмич снял свой потрепанный картуз с измятым козырьком и стоял до тех пор, пока не миновала его вся убогая похоронная процессия, обдав запахом смолы вместо ладана.

- За один заход пятерых потащили, - откашлявшись после едкого дыма, заметил дед Леонтий. - Значит, крепко жмут вашего кулацкого брата.

- Не приведи Бог, как достается, тятя, - тяжело вздохнула Екатерина. - Сил уже нет терпеть дальше. Хоть живой в гроб ложись от такой муки.

Перед входом в барак дедушки Леонтий испуганно остановился, словно ему предстояло погрузиться в огненную лаву, откуда не было возврата. Мишка с Витькой подали пример дедушке. Они первыми нырнули в темную дверную дыру, увлекая за собой старика, потерявшего самообладание.

- Вай-вай-вай! Вот куда меня черти занесли под старость! - забормотал Леонтий Кузьмич. - Здесь не только дети, но и дикие звери не выдержат. Да что же это на белом свете стало твориться при новой власти?!

Едва задрав кверху негнущуюся ногу, дед Леонтий не удержал равновесия и в ту же минуту загремел за порог барака, перепугав своим падением людей на передних нарах. На помощь старику подбежали Мишка с Витькой,

 

Екатерина, чужие ребятишки. Один из них отыскал закатившийся под нары картуз, другой подал клюшку, остальные катали поднимать старика на ноги. Леонтий Кузьмич стонал и охал, проклиная на чем свет стоит устроителей небывалой "счастливой жизни", от которой у людей глаза на лоб лезли. Поставив отца на ноги, Екатерина после этого ни на минуту не оставляла его одного, пока не дошли до места.

- Вот мы и дома, тятя, - остановилась Екатерина возле своей секции нар. - Только как ты с больными ногами наверх залезешь?

- Об этом ты, доченька, не тужи, - отозвался старик, - я туда и забираться не стану. Мне и на полу будет не хуже, чем на нарах. А если бы раздобыть охапку мха или соломы, то ни о чем другом и заботиться не надо. К тому же зачем прочно обосновываться, если через пять дней снова надо будет в обратный путь трогаться. Вот ведь что важно.

- Постой, тятя, - встрепенулась Екатерина, - а если устроить твою постель на сундуке? В изголовье два ящика поставим рядом с сундуком. Вместо подушек можно мешки с мхом положить. Можно так, как ты думаешь?

- Что толку от моих дум, доченька, когда за меня мудрое начальство думает?

 

5

 

Как только все волнения встречи остались позади, у Екатерины появились страшные голодные боли в желудке. Леонтий Кузьмич ужасно перепугался, закостылял вокруг сундука, давая дочери практические советы как избавиться от постигшей беды. По наивности он даже собирался послать кого-нибудь за доктором или отправить заболевшую на лечение в больницу. Он сам было заковылял к выходу из барака, чтобы позвать кого-то на помощь или доложить об этом коменданту.

- Не надо, не ходи никуда, - корчась от боли, окрикнула отца Екатерина. - Пустое задумал, нам, лишенцам, как отпетым, ничего подобного не положено. Мы обречены подыхать собачьей смертью, а ты про доктора речь завел. "Кого собираются безжалостно истребить, сдобными пирогами не кормят. А хворь моя всем известная - от голода она. И лечат ее не пилюлями и припарками, а хорошей пищей. Нам же, как бродячим собакам, бросают ненужные отходы. Доставай, Миша, чашку с ложками, обедать будем. Время-то к ужину приближается, а мы еще ни разу сегодня не ели. Как тут не захворать, когда целый день кишка кишке кукиш показывает, а еду даже нюхать не приходится. Эдак недолго и вовсе лапы отбросить.

Боль начала мало-помалу проходить. Екатерина поднялась с пола, засуетилась с приготовлением к обеду. Мишка с Нюркой помогали ей в этом.

 

Сперва зажгли коптилку, поставили ее на опрокинутый чугун с краю сундука. На середину сундука мать водрузила большую алюминиевую чашку, налила в нее из железного чайника кипяченой воды. Потом накрошила в чашку черствого, подернувшегося плесенью черного хлеба, бухнула ложку крупной соли и тщательно размешала ее. Три удара ложкой о край чашки было сигналом к началу еды. Дед с матерью сидели на ящиках, детвора хлебала тюрю стоя. Ложки мелькали дружно. Медлительная Нюрка и та не отставала от братьев. Мишка не успел опомниться, как чашка с тюрей опустела. Он еще раз, другой скребнул ложкой по дну опустевшей чашки и грустно поморщился. Обед кончился. Но в это не хотелось верить, потому что после тюри Мишка не почувствовал ни малейшего утоления голода. Напротив, он еще больше раззадорился и, казалось, сильнее прежнего хотел есть.

Составив посуду с сундука на ящики, Екатерина занялась разбором привезенных отцом "гостинцев". Кроме сухарей, бабушка Настя прислала внучатам сдобные лепешки и булочки с запеченными в них яйцами. У ребятишек даже дух захватило при виде этого привычного в Троицком лакомства. Сейчас же они смотрели на него с таким восторгом, будто видали перед собой нечто сверхъестественное, доступное лишь небожителям. Дед Леонтий не выдержал горящих взоров внучат, сказал дрогнувшим голосом Екатерине, не в силах унять чувства жалости:

- Дай им, Катя, еще по булочке. Пусть день моего приезда к вам станет для них праздником. Ведь они с таким нетерпением ждали меня! Как говорил тот милицейский захребетник, могли меня и на самом деле туда упятить, что и концов не нашли бы. С нашим братом они не очень-то считаются. Любой мужик для них всего лишь быдло, с которого можно семь шкур содрать. В беде только своей они нас ласково кличут.

Мишка ел булочку и при каждом откусывании вздрагивал, наблюдая, как неумолимо быстро таяла она, не утоляя чувства голода. И все-таки под конец на душе у парнишки полегчало, и ему захотелось выбежать из барака и попрыгать, как глупой девчонке, на одной ножке. Дед не мог не заметить повеселевшего внука, ласково сказал ему:

- Ну, как булочки, понравились? Если бы не грызуны проклятые, какое надежное подспорье было к вашему голодному пайку.

- Булочки отменные, дедушка, - отозвался Мишка, - только здорово мышатиной пахнут. Пусть бы они еще чем угодно воняли, лишь бы их побольше было. Запах я любой выдержу, а голода боюсь. От него умирают без разбору: молодые, старые, крошечные детишки. Сытые всегда умирают только от заразных болезней и страшных испугов. И то редко.

Екатерину окликнула какая-то болезненная старушка, не по сезону закутанная до глаз теплым платком. Она сообщила, что в ларьке последний

 

день дают по спискам мясо. В лагере был строгий порядок: каждому бараку для получения пайка отводился определенный день. Не получивший его в свой срок, оставался без пайка. Получательниц пайка на сей раз удивило то, что им вместо обычной ржавой селедки впервые отвешивали вонючего соленого мяса. Получив паек, бабы не спешили расходиться по баракам, они с недоумением рассматривали вонючую солонину, не в силах определить, что это такое было: говядина, конина или мясо какого-то незнакомого им дикого животного? Раздатчик пайка, человек завидной упитанности, на минуту оторвавшись от своего серьезного занятия, шутливо пояснил озадаченным бабам:

- Это, красавицы ненаглядные, диетический продукт - соленая медвежатина. Вы, наверное, никогда и не ели такого прекрасного деликатеса. После трехдневной варки моментально на языке тает.

Екатерина сунула паек в холщевую сумку и подалась обратно. Она была на восьмом месяце беременности и чувствовала себя плохо. Отца Екатерина застала сидящим у костра с внуками. Он грел свои больные ноги, застуженные в молодости. Его оттого и из армии освободили по чистой. Из-за больных ног на большое дело он так и не поднялся. А после революции и подавно скопытился - к горькой пристрастился. Ко времени коллективизации он уже стал захудалым середнячком в лаптях.

- Вот вам и весь кулацкий паек! - сердито выпалила Екатерина. - Говорят, будто соленая медвежатина, а на самом деле черт знает что это такое, сатана его подери. Я даже ума не приложу, что мне с этим мясом делать: варить его или жарить? Или вымочить да сырым есть, кто сможет.

- А чего много голову ломать? - вмешался дед Леонтий. - Ополосни его малость и в ведро клади. Сейчас же и варить начнем. Экю невидаль! Так и сделали.

Дедушка Леонтий забил у костра две рогульки. На них приладил на толстой проволоке ведро с медвежатиной, и зашумела, загудела походная арестантская кухня во всю ширь болота. Мишка с Витькой часто бегали в чахлый лесок на болоте, приносили оттуда сухой валежник и сучья. Через полчаса медвежатина уже вовсю кипела, распространяя вокруг тухлый запах. Ребятишкам натерпелось отведать вкус медвежатины, узнать, лучше она или хуже говядины.

К вечеру на поляне между бараками и начинающейся кромкой болота тут и там горели десятки костров, на которых в ведрах и чугунах обитатели лагеря варили пожалованную им медвежатину. Над кострами клубился густой пар, тянуло крепким запахом тухлого мяса, но голодные люди воспринимали его за чудесный аромат вкусной и здоровой пищи. С наступлением сумерек скопления людей у костров напоминали стойбище первобытных кочевников за дележом награбленной добычи в стане врага, где лишь недоставало дикарской пляски под бубен шамана.

 

Уже почти совсем стемнело, когда дед Леонтий вынул из ведра один небольшой кусочек медвежатины для пробы. Он попытался разрезать его на более мелкие дольки, но из этой затеи ничего не вышло. Тогда старик послал Мишку разыскать где-нибудь доску, на которой можно было разделать неподатливое варево. Но и найденная доска ни в чем не помогла дедушке Леонтию. Чтобы справиться с нелегкой задачей, нужен был хороший, острый нож, а у Леонтия такого и в помине не было. Он долго пилил своим тупым ножичком ременную медвежатину, весь взмок, а успеха так и не добился. Троицкий гость рассердился на свою беспомощность, встал на ноги и собрался было уходить в барак, как совершенно неожиданно увидел неподалеку от себя другого старика, тоже занимающегося варкой медвежатины. У этого дела шли значительно лучше. Не дожидаясь, пока мясо хозяина тайги станет податливым дли зубов, он рубил его топором на мелкие кусочки и передавал их в руки облепивших его ребятишек. Те тоже не очень церемонились с хваленым деликатесом раздатчиком пайка в ларьке, они живьем отправляли медвежатину в рот для окончательного переваривания естественным способом в желудке. Детишки, как вытягивали шеи и готовы были проталкивать медвежатину пальцами в горло, чтобы заполучить побыстрее другой кусок от деда, пока его не перехватили более шустрые и увертливые.

Воспользовавшись топором сговорчивого старика, дед Леонтий начал поступать со своей медвежатиной аналогичным способом. Давясь и икая, Мишка с Витькой глотали кусочки мяса, почти не пережеванными, лишь бы скорее заглушить щемящие боли в желудке. Остатки упругой медвежатины дед Леонтий варил до полуночи, а она так и осталась жесткой.

Спал троицкий гость, скрючившись на сундуке. Дважды за короткую ночь падал со своего неудобного ложа, испуганно звал спросонья людей на помощь и, не дождавшись участливого сострадания, сам с кряхтеньем и руганью забирался на неуютное ложе обратно.

Утром, похлебав тюри, дед Леонтий снова потащился доваривать оставшуюся медвежатину. Мишка с Витькой были неотступно с ним, а Нюрка осталась на нарах, мучаясь животом после сырого, тухлого мяса. Раньше Леонтия пришел на поляну с той же заботой и вчерашний старичок. У него заболели животами двое внуков, и он был сильно зол.

- Послушай, что я прослышал, дружище, - не сразу заговорил новый знакомец Леонтия Кузьмича. - мясо-то, сказывают, нам подсунули, псы поганые, не медвежье, а крокодилье. Вот оно почему и не уваривается ни в какую. Может, специально на нас испытывают, годится оно в пищу человеку или нет. Вот ведь, мерзавцы, до какого злодейства додумались!

- От них чего-угодно дождаться можно, - согласно отозвался Кузьмич.- Они - неограниченная власть. Эти шельмецы могут завтра и псину за

 

говядину преподнести и даже человеческое мясо подсунуть за божественный дар. И будем есть, потому что мы голодные, ужасно забитые и запуганные, уподобленные скотам существа. А жаловаться на них мы не имеем права как лишенцы и обреченные на истребление люди.

Снова зачадили костры, забродили тухлые запахи, засуетились вокруг костров жалкие тени в недавнем прошлом мужественных и крепких крестьян - хлеборобов по воле самодуров власти обращенных в рабов. На душе у каждого было темно как в печной трубе. Этим людям-теням было безразлично, что происходило вокруг: сияло ли солнышко, лил ли дождь, пели ли птицы, завывала ли по-волчьи собака у комендатуры. Кого ограбили до последней ниточки и посадили на смертельно голодный паек, тот уже становился глухим к нежным восторгам души и упоительным мечтаниям о светлом будущем, которого у подавляющего большинства обитателей лагеря могло и не быть. Они уже практически не жили, а лишь автоматически копошились на грешной земле, которая с недавних пор превратилась для них в тяжкое бремя.

Приятель дедушки Леонтия сдался. В полдень он снял с костра ведро с сырым мясом и, чертыхаясь стройным перебором, потащился в барак. Леонтий Кузьмич не отступал. Он решил еще поварить заколдованное мясо до вечера. Старик фанатически был убежден: любое мясо рано или поздно должно свариться. И все-таки ожидания упрямого старца не оправдались. И вечером мясо оставалось таким же твердым, как и утром. Мало того, одержимый несбыточной мечтой старик так вошел в азарт, что и остановиться уже не мог, словно сам дьявол его подзадоривал. Он настойчиво варил небывалое мясо весь третий день до заката солнца. И все-таки проклятая медвежатина осталась твердой как старая резиновая калоша. Леонтий Кузьмич под конец окончательно разуверился в достижении своих намерений и, махнув на все рукой, заковылял с дымящимся ведром к бараку, где уже утихли голоса людей, и не слышно было живого дыхания жизни, словно там давно все умерли.

 

6

 

На четвертые сутки пребывания в лагере лишенцев Леонтий Кузьмич почувствовал себя непривычно зябнущим и разбитым. Могла сказаться нервная напряженность и суматоха последних дней, когда и отдохнуть-то было некогда. На старый организм могло повлиять и крайне плохое питание, которое подорвало и без того слабые силы старика. Скрывать этого от дочери Леонтий Кузьмич не стал и тут же рассказал все без утайки ей. Екатерина сильно расстроилась, опасаясь того, как бы отец всерьез не

 

свалился в постель. Находясь в ужаснейших условиях, в каких Екатерина находилась с детишками сама, старик заведомо был бы обречен на смерть. Мало того, как человеку, не имеющему никакого отношения к лагерю, ему отказали бы и в том скудном пайке, который получали зарегистрированные в списках комендатуры кулаки-лишенцы.

- Придется, тятя, тебе немедленно выбираться из этой гиблой трясины - сказала Екатерина отцу. - Случись что-нибудь неожиданное, ходов-выходов не найдешь. Да и нас самих в любой день могут в другое место направить. Что я с тобой, больным, буду делать?

- Что ж? - грустно отозвался в ответ Леонтий Кузьмич. - Застревать мне здесь нет никакого резона. Время сейчас самое непутевое. Чуть проморгаешь, и все полетит к черту в пасть. Надо постараться, чтобы черту на кулички не попадать. Завтра же утречком схожу на кладбище, проведаю могилку внучки Ниночки, а после обеда отмечусь в милиции и на вокзал. Поезд на станцию Луза приходит, кажется, из Котласа в шестом часу вечера. К нему как раз я и успею.

Остаток дня дед Леонтий провел на территории лагеря спецпереселенцев. Пользуясь тем, что охраны у входа в бараки не было, старик мог беспрепятственно заходить в любое мрачное обиталище репрессированных крестьян и собственными глазами видеть, каким жестоким пыткам и издевательствам подвергали их хозяев социалистической Отчизны.

Мишка стал отвыкать от наивных увлечений детства и тяготел теперь более серьезным предметам окружающего мира. Ему становилось день ото дня все скучнее в обществе детишек, и он все чаще держался от них расстоянии. Сейчас он шел рядом с дедом Леонтием, ни на шаг не отходя от него, а когда тот спотыкался, старался поддержать его.

Везде, куда дед с внуком не заходили, наблюдали одни и те же удручающие картины: неимоверную скученность отверженных людей, их адские условия жизни, безнадежность упований избавление от роковой участи, слепую покорность перед своими мучителями - извергами. Тут и там лежали смертельно больные и умирающие узники коммунистической тирании. Эти уже ничего не требовали и ничего не желали, кроме скорейшего окончания безмерных страданий. От верхних до нижних ярусов нар, в разных уголках бараков слышался молитвенный шепот, безутешные стенания и вопли. Перекрывая голоса отчаяния и невероятной физической муки, над нарами раздавались пронзительным всплеском первые голоса новорожденных, пришедших в мир продолжать трагическую участь своих предшественников и услаждать своим страданием ненасытных в садизме палачей. Казалось, вся убогая обстановка каждого барака была пропитана запахом тлена. Заложники кровавого тоталитаризма покорно шли к своему концу.

 

Выйдя из пятого по счету барака, Леонтий Кузьмич не стал больше никуда заходить. И без того было ясно: не затем этих несчастных страдальцев так далеко от родных мест завезли, чтобы сделать им здесь великое благо. Попросту, их обрекли как баранов на заклание в жертву огнедышащему красному дракону. Сел старик на пенек у входа в барак и обхватил голову руками. Мишка стоял рядом с дедушкой и тоже молчал. Он знал, когда человеку не по себе, его лучше всего на время оставить в покое. Тогда к нему скорее придет успокоение.

Между тем дед все ниже и ниже наклонял голову, опустив ее до уровня острых колен. Плечи его потихоньку вздрагивали, а из уст вырывались сдавленные всхлипывания. Мимо деда с внуком входили в барак и выходили из него десятки людей, и никто не обратил на них никакого внимания: за плечами каждого обреченного узника было столько лютого горя, которого хватило бы сделать несчастными на всю жизнь десятки и сотни нормальных граждан в стране, не захлестнутой красной заразой. Как тут можно было проникнуться сочувствием к чужому несчастью, когда собственное железными тисками до адской боли сжимало гирло?!

Превозмогая душевную боль, дедушка Леонтий поднялся на ноги, оглянулся по сторонам, словно не узнавая, где он и что с ним происходит.

- Никак, внучек, не возьму себе в голову, - заговорил старик, - за какие такие тяжкие провинности нас, мужиков, наказали? За что подвергли таким изуверским мукам? Или мы хуже разбойников с большой дороги? Паче всего, за что безгрешную детвору-то со света сживают? Ее-то, неразумную, с какой стати классовым врагом Советской власти записали? Тут по чьей-то злонамеренной указке большой вред Отечеству нанесено. Не иначе!

 

7

 

Леонтию Кузьмичу не спалось. Он долго ворочался с боку на бок на своей импровизированной постели, кряхтел и досадовал на невыносимые тяготы жизни. Все, что он увидел в Лузском лагере лишенцев, глубоко чапало в его душу и жгло каленым железом, ни на минуту не давая покоя. Мишка тоже не мог долго заснуть, переживая за деда, опасаясь, как бы он и в самом деле не расхворался и надолго не застрял в болотной трясине, а то и навсегда не сложил свои кости в ее гиблой хляби. "Много ли ему надо, такому слабому и хилому? - подумал совсем как взрослый Мишка. - Схватит простуду или дизентерию и капут ему. И опять же, где взять досок, чтобы гроб сделать? А что станет с бабушкой Настей, когда узнает о смерти дедушки Леонтия? Не иначе как сама умрет или с горя разума лишится. Такое со старухами случается".

 

Не выдержав грустных дум, Мишка потихоньку заплакал. Плакали и причитали и на других нарах, и никого это ничуть не удивляло. Напротив в бараках удивлялись, когда кто-то начинал беспричинно смеяться. Такого считали сумасшедшим и боялись, чтобы он по дурости не укусил.

То ли старик в конце концов уснул или от переутомления впал в тяжелое полузабытье, только с его стороны не стало слышно ни возни, ни страдальческих вздохов. Мишка лежал и думал, вспоминая вчерашний разговор матери с Марьей Ларионовой, из которого явствовало, что скоро всем лишенцам будет конец. Многое было непонятно для парнишки в подслушанном разговоре, но спросить об этом он постеснялся. За не детски серьезными раздумьями о превратностях человеческой жизни Мишка незаметно уснул будто провалившись в бездонную пропасть.

За завтраком с аппетитом ели чечевичную похлебку со ржаными сухарями, которые, казалось, уже не так остро отдавали мышиным пометом. После похлебки доедали остатки вчерашней медвежатины. По случаю отъезда дедушки Леонтия Екатерина дала сегодня ребятишкам по булочке с яйцом. Витька больше всех разошелся от переполнявших его чувств после сытного завтрака. Задрав подол домотканной рубашки, он бойко нахлопывал себя ладонями по животу, радостно похваляясь:

- Нажрался от пуза как буржуй. Теперь я сильный, могу любого из мальчишек соседнего барака побороть. Идемте, всем докажу!

Екатерина убедительно отговаривала отца не ходить на кладбище. Она прекрасно знала: могилку Ниночки уже не найти. Ее будто ветром сдуло, даже следа не осталось. Ходила она с Нюркой на погост месяц назад, чтобы оправить могилку и обложить ее дерном. Кладбища было не узнать, месяц оно протянулось намного дальше вдоль болота. И главное, было осквернено и загажено шайкой оголтелых мракобесов. Многие снятые порубленные кресты оказались сожженными у края болотной трясины. Непонятно, кому и зачем надо было устраивать этот дикарский шабаш на святом месте усопших, где каждая горсточка земли напоминает нам о торжестве света и разума над сатанинской мглой.

Не разубедив отца в тщетности задуманного намерения, Екатерина пошла с ним на кладбище с раннего утра, чтобы вовремя вернуться к сбору на станцию. Некоторые нетерпеливые люди устремились на кладбище раньше Екатерины с отцом. Они шли нескончаемым потоком с лопатами и топорами, несли гробики с усопшими детишками, венки из веток деревьев и лесных цветов. Нашлись и такие, которые к приходу Екатерины с отцом выкопали могилки или заканчивали эту работу. Гробики с покойниками стояли в сторонке, ожидая своего ритуального часа. Странный порядок, заведенный здесь с погребением усопших, непривычно озадачил растерявшегося с непривычки Леонтия Кузьмича.

 

- Дело в том, - пояснили старику, - что если сразу не закопать в вырытую могилу своего усопшего, из-за ротозейства в нее могут захоронить кого-то другого, и даже двоих. И все из-за того это происходило, что копальщиков могил в лагере не осталось, а нанять посторонних было не на что. Вот и комбинировали несчастные люди, как могли, позабыв в безысходности о совести и чувстве человеческого достоинства.

С краю погоста на могилках не наблюдалось какого-либо серьезного нарушения правил святого покоя. Чем дальше уходили вглубь кладбища Леонтий Кузьмич с дочерью, тем больше встречали на своем пути следов глумления над памятью умерших. В нескольких местах рядом с кладбищем, на болоте, они обнаружили обгоревшие кресты и памятные надписи, в другом - измятые, потоптанные венки и траурные ленты. Некоторые могильные холмики кто-то в звериной ярости сравнял с землей.

Возмущались следами вандализма на кладбище и другие посетители вечного покоя, единодушно сходясь на том, что погром и варварское кощунство организовали все те же отъявленные головорезы, кто издевался над невинными жертвами при жизни, вгонял их в могилу, а теперь не давал им покоя в гробу. Иначе говоря, сперва творили гнусное разбойное дело, а потом начали заметать свой кровавый след, который выглядел новым тягчайшим преступлением против человечности.

Как и предсказывала Екатерина, могилку Ниночки отыскать не удалось. Там, где по приметам, она должна была быть, Леонтий Кузьмич опустился на колени возле одной уцелевшей детской могилки, набрал в платочек земли, усеянной прахом младенцев, и зашагал от кладбища к лагерю, ни разу не останавливаясь и не оборачиваясь назад. На душе у старика после увиденного словно кошки скребли. Он задыхался, едва удерживаясь на ногах. Екатерина взяла родителя под руки, хотя и сама едва тащила ноги, готовая вот-вот потерять чувство самообладания.

- В барак я, доченька, не пойду, - заявил старик упавшим голосом. - Моим старым, больным ногам на солнышке будет легче, чем в вашем промозглом склепе. Я и так уже сыт им по горло. На том свете про него долго не забуду. И там будет страшно пугать своей гиблой уродливостью.

- Хорошо, тогда посиди здесь, - согласно кивнула отцу Екатерина, - а я пока припасу тебе кое-что в дорогу. Заодно и обед приготовлю. Время в запасе есть, до поезда можно еще и отдохнуть как следует.

Леонтий так и уснул сидя на пеньке, привалившись спиной к стене барака. Он не слышал, как хлопала рядом с ним входная дверь, сновали туда и обратно внучата, проходили обитатели барака. Жив был примостившийся на пеньке старик или давно уже умер, особого интереса ни у кого не вызывало. Если жив, - думали прохожие, - встанет и уйдет куда надо, а если умер, отнесут куда положено. Во всяком случае на пеньке навсегда не

 

останется вместо статуи кулаку-лишенцу в изгнании.

По случаю отъезда родителя на родину Екатерина приготовила поистине не праздничный обед: пшенный суп и ячневую кашу размазню. И то и другое сдобрила ложкой подсолнечного масла, сберегаемого для коптилки.

Ел старик мало и неохотно, часто прикладывался к кружке с густо заваренным фруктовым чаем. Сочтя это за признак начинающейся малярии, Екатерина заставила родителя для профилактики принять два порошка хины и таблетку кальцекса. Старик беспрекословно проглотил поданное лекарство и отошел от сундука. Он поспешил выбраться из гнилого каземата, чтобы подышать свежим воздухом и запастись бодростью на обратный путь домой, менее тяжкий и обременительный, чем путь в Лузу.

- Ты совсем уходишь, тятя? - спросила Екатерина. - Или еще вернешь сюда? Если нет, то я вынесу твои вещи наружу? - Совсем, доченька, совсем - горестно проговорил окончательно раскисший старик. - Здешний болотный климат и тюремный режим на меня действуют крайне губительно. Не потому ли и детишки наперегонки друг перед другом мрут. Это и есть настоящая, товарищами придуманная ликвидация кулачества как класс. Ничего лучшего с этой хищной, бесчеловечно жестокой истребительной целью и не придумаешь. Все гладко и оправдано и не выходит за рамки большого государственного мероприятия на благо многострадального русского народа.

Екатерина разрешила ребятишкам проводить дедушку Леонтия только до поворота дороги на Лузу, откуда начиналась такая заболоченная местность с несколькими шаткими гатями на проезжей части дороги, что в самое жаркое время лета здесь и сам черт мог ноги поломать.

- Теперь прощайтесь, - с дрожью в голосе сказала Екатерина, - и ступайте назад. До вокзала я дедушку провожу одна. К тому же поезд может и опоздать. Зачем вам без толку томиться на перроне? Перед сном доешь похлебку с кашей. И далеко от барака не уходите, а то Нюрке будет боязно одной. Знаете какая она - тютя! Ну, чего пеньками встали и губы развесили - укорила брюхатая родительница опешивших братьев. - Идите да смотрите, чтобы все было в порядке.

8

 

Братья нехотя потащились обратно в лагерь, обиженные таким неожиданным поворотом дела. Витька надулся как мыльный пузырь и начал выделывать разные озорные фокусы, дразня и показывая язык Мишке. Но тот с достоинством сохранял невозмутимое спокойствие, делая вид, что его ни капельки не задевали Витькины проделки, будто того вовсе не было

 

рядом с ним. Витьке совсем стало невмоготу, и он принялся от злости хныкать. Через минуту он задал такого реву, что даже сам испугался своего хриплого голоса. Взвыв еще раза два, Витька вдруг перестал орать, словно у него в горле застрял какой-то твердый комок, перехватив дыхание. В тоже время у него сильно защекотало в носу.

- Хватит выкобениваться, шкура барабанная, - по-матерински сердито цыкнул на братишку Мишка, - пока я тебе горячих не всыпал! Идем скорее в барак кашу с похлебкой доедать. Или ты есть не хочешь? Брошу я тебя нытика одного среди болота и делай что хочешь тогда.

- Есть я хочу, Миша, - спохватился Витька, - очень хочу. После Троицкого я, кажется, ни одного дня сытым не был. Я даже во сне всегда есть хочу. - И он торопливо зашагал вслед за Мишкой, будоража босыми ногами, как и старший брат, серую дорожную пыль.

Как на старшем из детей в семье, на Мишке лежала большая ответственность. В отсутствии матери он во всем заменял ее. Прежде всего, неусыпно следил, чтобы во всем был порядок и никто не нарушал его. Он делал это ни столько из-за боязни матери, сколько из личной приверженности к аккуратности и жизненному постоянству.

При всей своей дикой гордости и самолюбии, Екатерина охотно доверяла старшему сыну Михаилу, зная, что он ни в чем не подведет и не обманет ее. Из двух ключей от сундука один был у матери, другой Мишка носил, как самую большую драгоценность, вместе с крестиком на гайтане. Имей при себе ключ от сундука, мальчишка поминутно помнил, какую великую, ответственность он взял на себя от матери вместе со злополучной сундучной отмычкой.

- Смотри, не потеряй! - строжайше предупредила Мишку мать.- Как все смертные, я могу в любой день и час умереть. Тогда ты останешься за старшего в семье. Будешь отвечать за все как взрослый. Понятно?!

У Мишки даже мурашки побежали - по спине, когда он выслушивал материнский наказ. Парнишка со всей серьезностью, понимал, что для него значило потерять ключ от сундука. Он берег его как зеницу ока, то и дело проверяя, цел ли гайтан. Мишка мог потерять что угодно, а если даже и ключ, то только вместе с головой. Другого выбора у него не было и быть не могло. Это и отличало его от других ребятишек.

Мишка безупречно справлялся с оказанным ему матерью доверием. Ключ до сих пор висит у него на шее целый и невредимый. И еще будет сколько-угодно висеть и ничегошеньки с ним не случится. И только потому, что ключ находится в надежных руках мальчишки, который умеет не хуже взрослого ценить оказанное ему доверие. В противном от ключа и следа бы не осталось, зато память о потере долго бы напоминала о себе на Мишкиной спине и заднице свежими рубцами о старательной материнской порке,

 

которую она исполняла всякий раз с исключительной добросовестно подобно верующему фанатику в отправлении религиозных обрядов. Она даже страдала, если упускала случай наказать провинившегося. И никогда не раскаивалась, что свирепо избила ребенка. Войдя в барак первым, Мишка дождался у входа Нюрки с Витькой.

- Тянетесь, как слепые нищие - начал Мишка журить по материнскому обычаю брата с сестренкой, - а я должен переживать из-за вас, чертей лопоухих. Вы не глупые деточки, которых надо за ручки водить и показывать каждый раз, что и как надо то и другое делать. И опять же у меня не дюжина глаз, чтобы я смог за каждым вашим шагом уследить. Или вы этого не понимаете, неразумные головы? Или хотите пор* получить?

Шея у Мишки тоненькая, и ему не надо расстегивать широкого ворот рубашки, чтобы вытащить из-за пазухи гайтан с ключом. Он быстро открыл сундук, вынул из него остатки супа с кашей. В лагере при голодном пайке люди перестали быть разборчивыми в пище, ели любую: недосоленную и пересоленую, недоваренную и прокисшую, а порой и такую, которую и собаки обнюхивать брезговали. Не слаще была еда и в сундуке у Ларионовых, ели же ее как всегда с завидным аппетитом как деликатес.

Суп Мишка вылил из чугуна в чашку, постучал ложкой, оповещая о начале еды. Сам он восседал на ящиках на видном месте за сундуком, зорко вскидывая глаза то на Витьку, то на Нюрку. Был строго подтянут как капитан парохода в опасную пору плавания. С жиденькой похлебкой без хлеба управились в два счета. Немного времени понадобилось и на кашу-размазню. Но и после каши сытости никто не почувствовал. Витька заикнулся было насчет привезенных дедушкой булочек. В ответ Мишка разразился таким серьезным внушением в материнском стиле, что Витьке с Нюркой и подавно кисло стало. - Сколько их там, этих самых несчастных булочек осталось? - печально вздохнул Мишка. - Чуть ли не половину из них, как знаете, мыши слопали. Если распустить по-коровьи животы, можно все булочки не оглянувшись слопать. А потом клади зубы на сундук и кукуй. Локти что ли будем кусать под конец? Так что ли по-вашему? Вытряхивайтесь отсюда, пока шеи обоим не напылил. Канючите как маленькие. Слушать даже тошно!

Характер у Мишки твердый. Знали это Нюрка с Витькой преотлично: если уперся на чем-то, от задуманного ни за что не отступится. Упрямый до невозможности, он был в тоже время очень честным и справедливым, чутким и благожелательным. Обидеть малыша, слабого и беспомощного, еще не умеющего за себя постоять, Мишка считал верхом наглости и безудержной жестокости. Как это ни странно, а в свои восемь лет он совсем как захудалая девчонка, драться не умел. Ополоснув посуду, Мишка запер ее в сундук и

 

тоже отправился наружу, прихватив с собой старую дерюжку и обрывок веревки, чтобы запастись сучьями для костра.

Витька с Нюркой стояли неподалеку от барака и рассматривали пойманную бабочку. Витька хотел оторвать бабочке крылышки. Нюрка плакала, говоря, что бабочке будет больно и за такие злые дела Боженька строго накажет. Витька побоялся Нюркиных угроз и отпустил бабочку на свободу, подумав про себя: "Пусть летает. Она в нашей беде не виновата. Зачем ее наказывать? Это только товарищи невинных наказывают. Были бы они нормальными людьми, этого не делали. Вся беда в том, что товарищи только похожи на обыкновенных людей, а на деле они ближе подходят к хищным животным, потому что делают все безобразно подло."