- 354 -

ГЛАВА 22

ЛОБВА

 

1

 

Основной поселок Лобва раскинулся вокруг лесопильного завода. Здесь же находился и леспромхоз, поставщик древесины для завода. В полутора, двух километрах от основного поселка коренных жителей в канун коллективизации был предусмотрительно заложен на косогоре новый жилой массив - поселок для будущих изгнанников из родных мест кулаков-лишенцев. Первые пригнанные партии репрессированных крестьян из

 

- 355 -

центра России, Украины и Белоруссии развернули здесь основное жилищное строительство. Дома, поставленные из свежих, добротных брусьев, имели четкую планировку. Улицы были прямые и пересекались также со строжайшей аккуратностью. Если смотреть на поселок с высоты пожарной вышки у комендатуры, то он казался шашечной доской с квадратными домами-кубиками на ней. Начальство свирепо подгоняло лишенцев, до предела выжимая из них все живые соки. Многие и погибали на строительной площадке, не дождавшись и мало-мальски сносной человеческой жизни.

Поселок для спецпереселенцев начинался с вырубки леса под будущую строительную площадку. Зачинатели будущего поселения высадились на голом месте. Сперва соорудили кое-какие шалаши, потом принялись за землянки. Все осуществлялось под неусыпным надзором десятников, прорабов всевозможных смотрителей и контролеров. И комендатуры непременно.

Как вспоминали первопроходцы лобвинской ссылки, лишенцы проходили через те же адские муки голода, ужасных условий быта и всяческих унижений, как и их собратья но несчастью в Лузе, Котласе. Усть-Черной и других местах Советской империи. Лишенец, враг народа, униженный до положения животного в грандиозной эпопее по преобразованию России играл лишь роль силового механизма. Когда ломался этот безымянный винтик, его заменяли другим, ничуть не сожалея, что он быстро вышел из строя, не успев прослужить и половины отведенного ему срока.

Наибольший размах строительство жилья приобрело в конце лета, начале осени 1931 года. Работа начиналась чуть свет и заканчивалась в вечерние сумерки. Часто голодные, измученные люди засыпали там, где заставала их ночь. Нередко случалось, что утром они уже не просыпались, чтобы снова встать в невольническую упряжку, созидать светлое будущее. Уже через два месяца в недостроенные квартиры начали спешно вселяться заждавшиеся в шалашах и землянках семьи репрессированных мужиков. Возведено было около десяти домов, и, не дожидаясь команды начальства, люди бросились самовольно занимать жилища. Каждый стремился обогнать других и действовал как шальной, оттискивая вставших на его пути противников. Началась жаркая потасовка, в которой схлестнулись не только мужики, но и бабы с ребятишками. Прибывшие на место разгоревшейся свалки милиционеры и их добровольные помощники быстро усмирили разгоряченных соперников. Через полчаса на месте потасовки воцарилось молитвенное спокойствие, и никто не выказывал какого-либо притязания на свое преимущество перед другими.

Все одинаково незаслуженно наказанные люди, они уже по-настоящему и драться-то разучились, а просто по-бабьи царапались и рвали на себе

 

- 356 -

последнюю одежонку в такой неуклюжей свалке, почти не причиняя друг другу никакого урона. Так могли драться маленькие дети да старые слабосильные старушонки. Словом, каждый после драки оставался при своих интересах и благодарил бога, что не произошло худшего.

В каждый двухкомнатный дом с двумя отдельными входными дверьми набивали поначалу по четыре-пять семей. Это при общей полезной площади дома до сорока пяти квадратных метров. Печей в квартирах не было. Вместо них ставили железные бочки. Топили их круглосуточно, но тепла так и не было. И землянки, и вновь построенные дома освещались лучинами. Люди жили в постоянном холоде и смраде, при непомерной скученности и тесноте. Зато вольготно себя чувствовали в такой обстановке вши, блохи и клопы и другие вредные насекомые. В 1932 году стало плохо с питанием. Сильнее прежнего начали чахнуть и умирать ни только детишки, но и взрослые люди. А лишенцев все подвозили и подвозили, расширяя сферу применения дармовой, безгласной рабочей силы. Лишенцев стали направлять на работу в Леспромхоз, на лесопильный завод, в другие сферы производства. И повсюду им поручали самую трудную малооплачиваемую работу. Пасынки общества, лишенцы не могли и не имели законного права требовать достойного отношения к себе.

1933 год был тяжелейшим испытанием для большинства населения нашей страны, а загнанным в ссылку крестьянам тем более. Этот мрачный год принес для них не только невероятные беды и немыслимые испытания, но мученическую смерть в угоду самозваным деспотам-властителям. Предсмертные стоны умирающих праведников раздавались душераздирающим эхом от берегов Балтики до Камчатских горных вершин.

Как в Лузе, Котласе, Усть-Черной и других местах красной империи действовала все та же железная рука черносотенных громил из НКВД. Она и определяла каждый шаг и каждое дыхание отданных ей на растерзание крестьян. Жалкий паек муки выдавали на декаду вперед. Голодным людям его хватало с большой натяжкой на 4-5 дней. После этого начиналось ужасно невыносимое: лишенцы оставались несколько дней без еды. А что это значило, может понять только тот, кто сам оказывался в подобном положении, испытывая муки голода на себе.

Кое-кто ходил на колхозное поле, пытался найти под снегом картофельные клубни. Но мало кому улыбалась удача, и люди возвращались домой с пустыми руками. И тем не менее обреченные жалкими тенями плелись на работу, чтобы выполнить установленную норму. Случалось, что люди падали в обморок на рабочем месте, часто и умирали здесь...

Была создана похоронная команда из лишенцев, которая предавала земле умерших. Команда из 8-10 человек едва справлялась со своими обязанностями, ибо истощенные люди умирали каждодневно, целыми партии-

 

- 357 -

ями словно кто-то невидимый их железной рукой за горло душил.

Нормы выработки на лесосеках определялись очень высокие, пайки же лесорубам выдавали крайне ограниченные. Мало того, не справившиеся со сменными заданиями по заготовке древесины получали заниженное питание. От такого пайка каторжанин едва ноги носил, не то, чтобы совершать чудеса трудового героизма, как этого требовало начальство.

Лишенец - враг народа, существо обреченное. Поэтому, что бы с ним не случилось, вплоть до преднамеренного истребления, с начальства за это никто не спрашивал. А поскольку начальство сверху донизу состояло исключительно из оголтелых мерзавцев и душегубов, то искать правду было также бесполезно, как ожидать прыжка лягушки на Луну.

2

 

Войдя в отведенную им комнату, Ларионовы не обнаружили в ней даже грубо сколоченной лавки. Зато в правом углу гордо высилась солидная русская печь, а впритык к ней примыкала полуразрушенная плита. В комнате собачий холод. Должно быть, с самого начала осени никто здесь не жил. На стенах повис седым слоем иней. Надо было затапливать плиту или печь, а когда внимательно осмотрелись, не нашли нигде ни только дров, но и нескольких щепочек. Иван с супругой занялись заделкой вывалившихся кирпичей, благо, что в сенном чуланчике и глина с песком нашлись. Мишка с Витькой тут же на поиски топлива подались. Нюрка замерзла пуще всех и сидела на сундучке как пришибленная.

Братья заглядывали во все закоулки, даже залезали на чердак, но нигде ничего нужного так и не нашли. При обследовании приусадебного огорода они натолкнулись на торчащее из-под снега суковатое заледенелое полено. Попробовали сдвинуть чурку с места, но она даже не шелохнулась, прихваченная к земле ледяным налетом. Братья встали в тупик, не зная, что делать дальше. Оба взопрели и тяжело дышали, будто за ними только что целая свора разъяренных псов гналась.

Не долго думая, Витька поспешил сообщить матери с отцом о своей находке. Те только что занесли сундук в дом, приспосабливали его для начала вместо обеденного стола. Нюрка не соглашалась с таким замыслом, но с ней не стали считаться как с писком комара на болоте.

Прихватив с собой чудом уцелевший топор после Ломовки. Иван подался на подмогу сыновьям в огороде. Чурка оказалась довольно тяжелой, с глубоким переплетением сучьев в мерзлой земле. Общими усилиями чурбак извлекли из земли, притащили во двор. Но сколько ни бились, чтобы расколоть чурку, так и не смогли этого сделать. И уж тем более ничего не

 

- 358 -

прибавила к стараниям "мужиков" вышедшая из дома Екатерина.

- Ничего не выйдет без пилы, - молвила Екатерина, запыхавшаяся после нескольких взмахов топором. - Пойду к соседям загляну. Может, у них какая-нибудь завалящая пила найдется...

Во второй половине дома жили две вдовы с детьми. Приоткрыв дверь, Екатерина спросила, стараясь пересилить шум детских голосов:

- Можно к вам войти, люди добрые?

- Заходите, пожалуйста, тетушка, - бодро отозвался вихрастый паренек лет шестнадцати. - Я дома один. Другие кто в школе, а кто на работе.

Екатерина не спеша переступила порог, беглым взглядом окидывая обстановку квартиры. Она была убогой и по нерадению хозяев запущенной. Но это ничуть не удивило Екатерину. Она знала, в каких условиях жили теперь люди, и не предъявляла к ним строгих претензий. Ее интересовало данный момент другое - как узнал парень ее имя. Поэтому, прежде заявить о цели своего прихода, она с недоумением спросила:

- Как ты узнал мое имя? Ведь я впервые тебя вижу?

- Очень просто, - беззаботно отозвался парнишка, - вы меня не видели, а я вас видал, когда вы к дому подъехали. Тот дядько, с которым вы суп тащили, называл вас Катей. Меня же все кличут Василь Лейко. А насчет пилы я вам так скажу: она дюже тупая. Точить я не умею, да подпилка нет и не взять его негде. А взрослые батьки, которые умели править пилу, померли. Дрова я больше топором рубаю. Он тоже дюже тупой.

Отрекомендовавшись, Василь вышел в сени искать пилу. Он долго чем-то гремел там, громко ругал бестолковых дытын, запропастивших куда-то скаженную пилу, на которую и сам черт не мог никак позавидовать.

- Нашлась, пропадущая, - обрадовано воскликнул Василь. - Я же сам ее, чертяку, сюда положил, чтобы никуда не завалилась, а потом и забыл. Берите ее, тетечка, хоть насовсем, - подал Екатерине подросток пилу. - Мне она без всяких надобностей. Рейки, которые матка с Мариной с завода приносят, я топором рубаю, либо об спинку койки ломаю.

Пила оказалась настолько тупой, будто ею целый год лошадиные кости пилили, а может, так оно и было, когда два года назад в складчину полудохлых лошадок кололи. К счастью, у Ивана и подпилок нашелся.

Над распиловкой лиственничного чурбака Ларионовы пыхтели часа полтора. За ручки пилы попеременно брались все члены семьи, даже Витька с Нюркой. После распиловки чурбака с каждого пот лил как в пару бани.

- Для протопки плиты нам теперь дней на пять хватит, - облегченно вздохнула Екатерина. - А там видно будет. Может, что-нибудь придумаем.

Через полчаса от жарко раскаленной плиты тепло распространилось по всей комнате. А еще какое-то время спустя по стенам поползли потеки, с потолка начало капать, в комнате, как в бане, волнами пошел пар.

 

- 359 -

Екатерина еще раз перебрала в большом и маленьком сундуках и наскребла, сама того не ожидая, две небольших пригоршни муки и ячменки. Вскипятив чугун воды, запустила в кипяток обнаруженные поскребки. Получилась не ахти какая соблазнительная еда, но тем не менее после нее все повеселели и почувствовали себя не совсем безнадежными людьми.

Иван отправился в комендатуру доложить о своем прибытии к месту назначения и получить разъяснения по поводу проживания на новом месте. Екатерина с Нюркой занялись уборкой помещения. Мишке с Витькой мать дала задание натаскать воды в бачок и корыто. Колодец был близко, и братьям не стоило большого труда справиться с порученной задачей.

Потом Мишка с Витькой нащипали лучин, навели порядок на полатях, где решили теперь спать вместе. Иван вернулся от коменданта вечером со справкой на получение иждивенческого пайка в лавке с запиской к завхозу конного двора с ходатайством о выделении ему лошади для подвозки топлива.

3

 

Наутро Иван отправился на конный двор, а попутно зашел и в медпункт, чтобы сделать перевязку культи. Вместе с ним пошла в контору лесопильного завода устраиваться на работу и Екатерина. Очередной этап ссылки начинался с нового колышка и до конца не испитой чаши горестных страданий. Оба шли молча, отягченные неотступными думами о свалившихся заботах на новом месте, где все делалось по тем же обманным меркам.

Мишка с Витькой собирались идти по миру, но отец неожиданно предупредил, чтобы до его возвращения никуда не уходили, сидели дома. Нюрка убирала комнату, штопала чулки и варежки, делала это прилежно и добротно, как подобает заботливой и домовитой хозяйке. Она многому научилась от матери, и теперь была ей надежной помощницей во всех домашних делах. Одиннадцатилетняя Нюрка никогда не отказывалась от порученных обязанностей, выполняла их с таким исключительным прилежанием, будто создавала нечто особое и небывалое по своей значимости. Любую работу она выполняла с безупречной старательностью не ради похвалы и превосходства перед другими. Нет, Нюрка не была честолюбивым человеком, жаждущим мимолетной славы. Делать все хорошо это уж сидело у нее в крови, и этого у нее нельзя было отнять, как одноного научить ходить без костылей.

К удивлению и большой радости ребятишек отец вернулся домой на санях, в которые была запряжена тощая кляча со стертой холкой. Главное для детишек состояло не в том, какой была лошадь: тощей или упитанной, а важно, что на ней можно было привезти дрова и жить потом в тепле и

 

- 360 -

уюте, не клацая от стужи губами, как часто бывало раньше.

Съездить за дровами в лес загорелся и Витька, да отец отказал ему в этом, пугая всяческими непредвиденными злоключениями в пути.

- В чем ты, сынок, в лес поедешь, когда у тебя и шуба рваная, и валенки развалились, - привел Иван Витьке убедительный довод. - Надо всю эту рухлядь привести в порядок, а уж потом загадывать о серьезном деле. К тому же какой из тебя будет дровосек, если ты сам едва на ногах держишься. Ты видел в Ломовке, как это делается. Тут сила нужна.

Все тот же Васыль Лейко объяснил Ивану, где надо ехать до ближайшей лесной делянки. Дорога туда все время петляла по левую сторону реки Лобва. Было тихо и солнечно. Несмотря на свою худобу и неказистость, лошаденка ровно шла по накатанной дороге, и Ивану даже не приходилось ее понукать. Ему и самому было не до лихой гонки, когда все тело который день ныло в нудном изнеможении и болезненной слабости.

Лес, куда они приехали, был местами вырублен и кругом наблюдались следы безжалостного отношения к окружающей среде. Люди старались лишь побольше извлечь для себя выгоды, а после них хоть трава не расти. На словах много говорили о защите природы, а на деле варварски истребляли ее, не заботясь о том, что потомкам оставят в наследство голую пустыню. Тут и там валялось вразброс немало старых стволов сосен и елей, недавно сваленных дуплистых деревьев. Кто и зачем их спилил, оставалось загадкой. Да и не это теперь занимало Ивана. Надо было поскорее справиться с заготовкой дров, чтобы засветло доехать до дома.

Выбрали более подходящее дерево, обрубили с него сучья, принялись за распиловку. Ничего, казалось, мудреного в работе отца с сыном подростком и не было, а дело подвигалось медленно. Плохо повиновались Ивану все еще не зажившие пальцы. И силенки подводили обоих, потому что и тот и другой четыре года жили на голодном пайке. Оба задыхались, разинув рты и почти машинально дергая пилу онемевшими руками.

Последнее, восьмое полено Мишка с отцом отпилили чуть ли не перед самым закатом солнца. Пока Ларионовы разделывали стволы сосен над двухметровые чурбаны, их казенная коняга успела обглодать кору с двух осин и принялась за третью. Иван посмотрел с сожалением на полудохлую животину и сказал сострадательно, будто хотел выразить в корень измученной загнанной нерадивыми хозяевами лошаденке свое искреннее сочувствие:

- И тебе, видать, бедная мученица, как и нам грешным деревенским изгнанникам при большевиках кисло живется. Вот и грызем, что попадается.

Иван подобрал вожжи и повел конягу к месту распиленных деревьев. Вырубив две лаги, положил их одним концом на сани, чтобы легче было закатывать чурбаны на розвальни. Потом прихлестнул веревкой дрова к

 

- 361 -

саням и вопреки ожиданиям, кобыленка уверенно взяла воз, с места и ходко потянула его из леса по направлению к дороге на спецпоселок.

- Осилила, слава тебе, Господи! - обрадовался Ларионов-старший, едва поспевая непослушными ногами за возом, поднимающимся по отлогому въезду в узкий переулочек с захудалыми избушками самовольной застройки.

Проезжавший здесь кто-то до Ларионовых обронил на дороге охапку сена. Мишка подобрал ее и засунул за передок саней. Отцу сказал:

- Приедем домой, отдам лошадке. Пусть полакомится после тяжелой работы. Ее, бедняжку, на конном дворе, может, и не каждый день кормят.

- Правильно, сынок, - одобрил Иван, - рачительные хозяева так и делают. Поэтому у них и скотина справная, не как эта худоба. Так, поди, и нашу скотину в Троицком сыромятные хозяева заморили. Кому охота за чужой лошадью или коровой ухаживать? А свое, кровное ближе к душе липнет.

Вечером, когда со всеми неотложными делами было покончено, а лошадку отвели на конный двор, семья Ларионовых расселась за сундуком ужинать. Екатерина подала на "стол" такую еду, какой давно никто не видел.

Пока малосильные "мужики" занимались дровами, возились с доходягой лошадью, Екатерина успела сходить в ларек, получила такой небывалый паек, что у самой глаза на лоб полезли: по четыреста граммов на человека в день ржаного хлеба почти без всяких примесей, по пятьдесят граммов гороха и по двадцать пять граммов сахара. А поскольку паек выдали на десять дней вперед, то у Екатерины оказалась сразу на руках такая куча продуктов, каких она не видела за четыре года ссылки. Идя домой, она всю дорогу оглядывалась назад, думая, что ей пр ошибке дали лишнее и, спохватившись, отберут назад. Но этого не случилось. У калитки Екатерина встретила мать Васыля Лейко, которая дала ей две картофелины, чтобы сварить по случаю новоселья "добрый" суп.

Гороховый суп с картофелем по сравнению с прежней бурдой был поистине изысканным деликатесом, а в придачу с солидным ломтем хлеба - выше всякого пылкого воображения. Все ели, причмокивая:

- Вот это еда! Вот это ужин! Как бы хорошо, если бы такой чудесный ужин каждое воскресенье был! И жить бы стало веселей, - сказал Мишка.

- От еды все в нашей жизни зависит, - заявила Нюрка. - Когда человек голодный, его ничего не радует. Он даже сам себе тогда в тягость. И получается, что все счастье человека от еды идет. Без еды даже крошечные букашки дохнут. Вот и получается, что от еды все на свете зависит. Это даже крошечному ребенку понятно. Не понимают этого лишь дураки набитые. Если человеку не давать еды, он сбесится и дураком станет. Дурак хуже бешеной собаки, он что угодно может сотворить.

- Тоже сказала! - возразил Мишка. - Это могут так только бабы рассуж-

 

- 362 -

дать, потому что они всю свою жизнь у плиты проводят. За кастрюлями и чугунами мало что видят как слепые котята в чулане без окон.

4

 

Жизнь обитателей Лобвинского поселка лишенцев проходила от смены к смене на лесопильном заводе или леспромхозе в постоянных заботах о хлебе насущном и о тряпье разном, чтобы прикрыть кое-как наготу.

Тревожиться о своем спокойствии и неприкосновенности личности от чьих-то посягательств лишенцу не надо было. Об этом лихо заботился денно и нощно со своими шкуродралами комендант Бычий, контора которого за сплошным массивным забором располагалась на косогоре при въезде в поселок и производила на каждого вверенного его власти лишенца магическое воздействие. В случае возникновения непредвиденных обстоятельств на помощь коменданту всегда были готовы прийти сотрудники милиции головного поселка Лобва. В этом отношении здесь все было до мелочей отрегулировано. Так что ни один волос с головы ссыльного не мог пропасть бесследно. Сталинская агентура работала куда более изощренно, чем их собратья при царском режиме. Поэтому при кровавом сталинском социализме не было народных волнений, ни протестов недовольства любого свойства. Люди так были осчастливлены "вождем народов", что от радости умирали с его божественным именем на устах. Они скорее готовы был задушить своих родителей, нежели неблагодарно отозваться о "мудрейшем" из всех людей планеты. Человек бездумно шел к погибели.

В этом смрадном потоке свинцовой действительности и начался очередной этап каторжной жизни для семьи Ларионовых. Екатерину приняли чернорабочей в цех распиловки древесины. Это была не менее трудная работа, чем трелевка древесины в Ломовке с очень мизерной зарплатой. Иван целый месяц оставался на положении инвалида, топил плиту и печку, дважды ездил с Мишкой в лес за дровами. Бывали у него и случайные заработки: делал он на заказ табуретки, скамейки, подшивал валенки, ремонтировал, швейные машинки, паял ведра и тазы. Случалось, что и квартиры ремонтировал, делал санки и детские коляски. В начале 1935 года, когда с пальцами наступило улучшение, его взяли в механический цех. лесозавода шорником и пилоправом, с окладом в двести рублей.

Ни Мишка с Витькой, ни Нюрка в школу ходить не стали. Да и никто из начальства их к этому не принуждал. К тому же и времени с начала учебного года прошло более трех месяцев. И самое главное, пожалуй, состояло в том, что ребятишкам не в чем было идти в школу: у них не было даже мало-мальски пригодной обуви и одежды. А ходить в дырявых, замызганных

 

- 363 -

обносках, в которых они ходят по миру, стыдно. Наверстать упущенное они уже не могли и не очень рвались в постижению лживой науки. Ложь, которой начинял их ломовский учитель, надолго отбила у ребятишек охоту к балаганному ученью, пропитанному духом угодничества перед высокопарными представителями оболганной "народной" власти.

В то глухое время в Лобве не было никаких дошкольных детских учреждений. По старинке родители сами ухаживали за своими детишками, а кому позволяли средства, нанимали для них нянек—воспитательниц.

Из-за тяжелого материального положения Екатерина устроила Нюрку к одному местному чинуше в няньки-домработницы. Одиннадцатилетней прислуге помимо ухода за ребенком приходилось как взрослой стирать белье, топить печку с голландкой, мыть полы в доме, носить воду. Немало обид Нюрке причиняв хозяйский сын полудурок разными проказами и оскорбительными насмешками. В отсутствие хозяев, забившись на печку, она давала волю своим безответным слезам. И никто не принимал живого участия в горе юной страдалицы. Часто она плакала вместе с ребенком, не в силах унять горестных слез. В таких случаях нелегко было понять, кому из них горше: ребенку или его малолетней няньке.

Приходя в выходной день на побывку домой, Нюрка, плача, жаловалась на свои тяготы подневольной жизни у чужих людей, где всячески беспричинно обижали и травили под разными надуманными предлогами.

- Потерпи, доченька, как-нибудь до осени, - уговаривала Екатерина Нюрку. - Весной овощи посеем, начнем мало-помалу из нужды выбиваться. Сейчас мы все разуты и раздеты. Надо кое-что из одежонки купить. А осенью все в школу пойдете. Потерпи, милая, разве я не понимаю, как тебе трудно? Не по своей воле мы в эту трясину залезли, - прослезилась вдруг Екатерина.

5

 

Чтобы не сидеть с голодными желудками и не ждать манны с небес, Мишка с Витькой снова взялись за свои нищенские сумки. Сперва ходили по дворам, люди встречали их с неприязнью, а мальчишки натравливали собак на побирушек, затевали с ними потасовки. Выручила братьев случайность: они напали на столовую и стали по примеру Усть-Кулома наведываться туда. В это же время они обнаружили магазин, где кроме хлеба продавали кое-какие другие коммерческие продукты. Короче, у братьев появился большой выбор действий, и они старались в силу своих возможностей воспользоваться этими точно с неба свалившимися для них обстоятельствами. Не откладывая в долгий ящик, они сразу за взялись гуж.

На Мишке поношенное, кое-как залатанное пальтишко, на ногах старые

 

- 364 -

стоптанные ботинки большого размера. Витька одет еще хуже. Одна нога обута в калошу, другая - в большой ботинок с оторванной подошвой прихваченной кое-как проволокой. На Витьке такая страшная шубенка, от одного вида которой собаки приходили в неистовую ярость.

Стоят братья у входа в магазин. Один у правого косяка двери, другой - у левого. На улице холодно. Оба дрожат, продуваемые сквозным ветром. Казалось, пройдет еще несколько минут, и они совсем застынут.

Из магазина выходят две немолодых женщины, с любопытством рассматривают нахохлившихся нищих. Чернявая говорит курносой:

- Малыш, видать, из очень бедной семьи, а может и круглая сирота.

- Что верно, то верно, подруженька, - соглашается курносая и тоже подает Витьке кусок хлеба. - Лучше бы их в приют забрали, чем они так мучаются. Там бы им, бедняжкам, спокойнее было. И грамоте научили.

- Они думают, бестолковые, что мы чужие друг дружке, - сказал Витька, когда женщины скрылись за углом магазина. - Пусть как хотят толкуют, нам хуже от этого не станет. Куски-то мы все равно в одно место сложим. Лукаво подмигнув, Витька прибавил: - Одевай и ты, коль такое дело, на другую ногу старый сапог с отрезанным голенищем. Тогда и про тебя станут говорить, что ты тоже разнесчастный сирота. И подавать будут лучше, чем, теперь. А ноги надо портянками обматывать. - Неловко людей обманывать, - ответил Мишка, — но что поделаешь, если нужда заставляет. Попробую и я по твоему вырядиться...

6

 

Одинаково добрых и одинаково подлых людей на свете, по-моему, не бывает. Каждый добрый человек добр по-своему, а каждый подлец отвратителен на свой манер. Добрых людей объединяет желание делать добро, подлецов - творить пакости. И то, и другое можно совершать по-разному. Так было испокон века и осталось неизменным до наших дней.

Дело было ранней весной 1935 года. По утрам лужи покрывались звонкой ледяной коркой, ходить по которой было небезопасно. Братья ни раз это на себе испытали. А однажды произошло нечто худшее, чем простая неудача на заледенелой луже. В это время Мишка с Витькой часто бывали в рабочей столовой, чтобы утолить голод объедками со столов.

В тот день мальчишки пришли сюда довольно рано, когда столовая была еще закрыта. Возле нее не было ни души. Спрятавшись в тамбуре у входных дверей от северного ветра, братья стали с нетерпением ждать часа открытия столовой. Вскоре подошли сюда трое мужчин. Были они чем-то возбуждены и вели между собой спорный разговор.

 

- 365 -

Неожиданно распахнулась дверь столовой, и в тамбур быстро вышла крепко сложенная молодая официантка. Презрительно скользнув строгим взглядом по щупленькой фигурке Витьки, она одним ударом увесистого кулака в спину парнишки вышибла его в одно мгновение ока из тамбура.

Это произошло с такой поразительной быстротой, что Мишка даже не заметил, как это все случилось. Чтобы не словить от одуревшей девахи такой же затрещины самому, он в ту же минуту пулей вылетел из тамбура наружу, едва не распластавшись на льду лужи перед ступеньками.

К счастью, спорившие мужики позабыли о своей словесной перепалке, кинулись выручать распластавшегося на льду мальчугана. Они подняли Витьку на ноги, стали вытирать ему разбитое в кровь лицо. Витька даже не плакал, а только кисло морщился, часто сплевывая кровь изо рта.

- За что ты его так долбанула, шалава? - заступились за Витьку мужики. - Ведь он совсем еще почти ребенок, а ты с ним так свирепо обращаешься. Эдак ненароком можно и насмерть мальца зашибить.

- А чего жалеть, этого побирушку? - осклабилась официантка. Он не ребенок, а кулацкое отродье. Таких нечего жалеть. Нашлись мне тоже защитники?! Сами, видать, такие же шаромыги, как и он. Чихать я на вас с самой высокой колокольни хотела! - зло хлопнула дверью разбушевавшаяся от избытка жиру и скудости человеческого сострадания девка.

Мужики завели Витьку в столовую, умыли лицо из рукомойника, усадили с собой за один стол завтракать. Поставили перед пострадавшим суп с перловой кашей на постном масле, стакан чаю. Витька ел и млел от удовольствия, благодарно поглядывая на своих благодетелей. Один из мужиков небольшого роста, юркий, как мышь, убежденно доказывал, хлопая рукой Витьку по плечу, словно хотел заговорить его от дурного сглазу:

- Не унывай, сынок. Скоро всей этой мордобойной канители придет конец. Не станут тебя, ни других как ты, попрекать прошлым, и все будут равными перед законом. Никто не посмеет никого обижать безнаказанно. Каким еще орлом станешь, когда подрастешь! Старые обидчики не только пальцем тебя не тронут, но и косо посмотреть не посмеют. Держись, сынок. Это счастливое время не за горами! Ты доживешь до этого.

Предсказание вдохновенного человека во многом сбылось. Только одно долго тяготело над каждым лишенцем: оскорбительное клеймо "сын кулака", мучительно терзая необоснованностью подлых обвинений.

 

- 366 -

7

 

Так оно и пошло по однажды заведенному на новом месте порядку: Иван с Екатериной ходили на работу в завод, Нюрка отбывала тяжелую ненавистную службу домработницы у чужих черствых людей, а Мишка с Витькой по-прежнему добывали свой горький хлеб именем Христа.

Каждый член семьи терпеливо нес отпущенное ему бремя, неукоснительно свое место в общей обременительной упряжке. Каждый по своему воспринимал и возложенные на него обязанности, не надеясь, что кто-то другой подставит за него свои не очень крепкие плечи.

Все шло у Ларионовых как-то растерянно неряшливо, будто каждый боялся другому наступить на ухо и получить в ответ за это хорошую пощечину. Не случайно поэтому и держались друг от друга на почтительном расстоянии. У членов семьи не было никогда взаимных радостей, ни совместных тревог о чем-то утраченном, и бесследно ушедшем в небытие. У них не было и чувства близости друг к другу, как у соловья к вороне. Они могли долгое время не видеться, а сойдясь вместе, не находили общего языка. Возможно, виновницей во всем этом была Екатерина, ибо многое чуждое пошло от нее, от ее неуживчивого характера. Человек сурового, непокладистого нрава, она не любила миндальничать и любой порядок; утверждала окриком и строгими мерами принуждения. Какая бы беда с ее детьми не случилась, виноватым в конечном счете оставался пострадавший. "Никто никому за здорово живешь ничего не делает", - любила повторять невесть откуда извлеченный афоризм. Свои идиотские установки, одурев от каторжной жизни, Екатерина внедряла с одержимостью.

Как-то в сумерки на Мишку напали двое задиристых балбесов и расквасили ему нос. Когда он поведал об этом родительнице, та ответила:

- Ты видел, что они здоровее тебя? Надо было заранее обойти их, и морда твоя была невредимой. Ты уже не маленький, сам должен догадываться, а не ждать, когда тебе кто-то добренький ласковые советы подаст.

Другой раз, спасаясь бегством от гнавшейся за ним собаки, Мишка упал в лужу, разорвав рубашку и перепачкав брюки. Увидав сына в таком бедственном положении, Екатерина двинула Мишке по шее и сердито сказала:

- Сумел отгваздать, сам стирай и штопай. Я одна за всеми не успею.

Так было с каждым попавшим в неблагоприятное кризисное положение. Убедившись в железной неприступности родительницы, никто из детей Ларионовых не стал на что-то жаловаться матери, чтобы снискать у нее сочувствия и поддержки. Все это в конечном счете привело к тому, что дети стали замкнутыми и не искали сближения с родительницей.

В мае начали копать приусадебный участок под овощные культуры.

 

- 367 -

Поначалу разбили его на грядки, а между ними прокопали канавки. Грунтовые воды в поселке близко подступали к поверхности почвы. Летом часто лили многодневные дожди, и посевы в это время оказывались под водой. Чтобы оградить посаженные культуры от вымокания, грядки приходилось значительно поднимать, над уровнем огорода. Часть земли привозили на самодельных тележках от берега Лобвы, где узкой полосой тянулся рядом с озером мелкорослый загущеный лесок.

Посадили многое, что удалось Ивану с Екатериной достать из семян: картошку, свеклу, капусту, бобы, горох, репу, табак. Приусадебного участка в пять соток показалось мало. Поэтому под картошку прихватили еще два клина в поле: один под горой, недалеко от дома, а другой - за речкой. Как-то вернулся Иван с работы навеселе с плетеной корзиной в руках.

- Вот вам, пионерия, целый выводок сталинских быков купил, - насмешливо сказал он, вытряхивая из корзины пушистых зверьков вместе с черной самочкой. - Не ленитесь ухаживать за трусишками. Сколько в зиму у нас будет замечательного мяса! Потом коз заведем. Так и разживемся понемногу.

Шефство над кроликами взял на себя Мишка. Он сделал для лопоухих зверюшек сарай, а для самки отдельную клетку. Затащил ее на чердак. Там же сколотил для себя нечто похожее на топчан и занавесил его старыми дерюжками и мешками. Рядом с топчаном поставил вторую клетку с гнездом для окрола. Отныне чердак превратился как бы в подсобное помещение крольчатника со спальней для хозяина. Отгородил часть чердака горбылями, куда складывал заготовляемые на зиму кроликам сено и веники. С этого времени он уже реже ходил по миру, основательно сосредоточившись на ведении приусадебного хозяйства.

Отстал от испытанного способа добывания пропитания и Витька. Пробовал он побираться в одиночку, но из этой затеи ничего путного не вышло. Приходил домой с пустой сумкой то побитый ватагой хулиганов, то покусанный и потрепанный стаями беспризорных собак.

8

 

Жили Ларионовы все еще на полуголодном рационе, рассчитывая на улучшение материального положения за счет сбора урожая. Отец с матерью уходили на работу к семи часам утра. Разбуженный ими Мишка затапливал плиту, начинал заваривать в чугуне на всю семью постные щи.

В начале июля в огороде буйно пошла зелень. Теперь Мишка стал варить щи из ботвы картофеля, листьев капусты и свеклы. После значитель-

 

- 368 -

ной уварки зелени Мишка добавлял в чугун мелко порезанной картошки и стакан ячневой или овсяной крупы. Когда стали поспевать бобы и горох, заменял крупу зернами этих растений. Под конец парнишка поджаривал лук на постном масле, и еда его была готова к употреблению.

Причитающуюся норму хлеба Екатерина отрезала с исключительно точностью перед уходом на работу сама. Никому другому этого она не доверяла. Остальное ее не касалось. Хочешь, съедай дневную норму враз или дели ее на части. У Нюрки всегда оставался кусочек хлеба и на ужин, а у братьев не хватало на это терпения. Дневной паек они, за редким исключением, заканчивали в обед, считая, что спать можно и со слабо набитым желудком. В таком случае и сны кошмарные меньше мучили.

Картофельную ботву Мишка добавлял ради экономии капустных и свекольных листьев. Сколько их было надо, чтобы каждый день приготовить полуведерный чугун щей! С особой бережливостью расходовал Мишка и купленную на базаре картошку. Денег у Ларионовых кот наплакал, а надо было ни только прокормиться, но и кое-что из одежонки приобрести.

Осенью, после сбора урожая, с питанием дело стало налаживаться. Одной картошки накопали ведер восемьдесят, нарубили десять ведер капусты, насушили ягод, грибов, набрали немного бобов и гороха. С хлебом по прежнему было туговато, хоть карточную систему к тому времени отменили, но карман Ивана не позволял купить его в достаточном количестве. В 1936 году в поселке провели электричество и поставили в каждой квартире по одной сорокаваттной лампочке. Жители переселенческого поселка перестали задыхаться в дымном чаду лучин и увидали долгожданный свет. Даже плясали как чумные от радости люди.

Некоторые лишенцы попали в Лобву в первый год раскулачивания и жили здесь все годы безвыездно. Эти успели обзавестись хозяйством, имели кое-какую скотину и птицу. Таким было легче, чем кого привезли сюда в последние годы, ощипанных и оборванных, как Ларионовы. Теперь и они пошли на поправку. Были и такие, которые из-за своей лености и через четыре года пребывания на одном месте ничему не научились, оставаясь нищими и босыми в ожидании чего-то особенного.

В сентябре 1935 года все трое детишек Ларионовых пошли в школу. Витьку с Нюркой записали в первый класс, а Мишку - во второй. Худенький, щупленький, Мишка в классе был старше всех по возрасту, но с виду почти ничем не отличался от своих собратьев второклашек. В конце ноября ему исполнится четырнадцать лет, пора семилетку кончать, а он за годы ссылки и бесчисленных этапов и второго класса не осилил. О чем бы ни рассказывал глупым второклашкам на уроках учитель, мишке уже было известно. До многого он своим пытливым умом доходил в результате жизненных наблюдений. Поэтому парнишке было скучно до обалдения

 

- 369 -

слушать малозначащие, а зачастую и ложные слова о сути происходящего вокруг. Чтобы отвлечься от тягостных раздумий, Мишка тоскливо смотрел в окно на школьный двор, пытаясь обнаружить там сосредоточенным взглядом хоть что-то мало-мальски обнадеживающее.

Учителя раздражает пренебрежительное отношение ученика к его урокам, и он пытается как-то втянуть подростка в учебный процесс. Но Мишка остается безучастным к стараниям учителя. Оборвав пояснение нового материала, Иван Федорович начал задавать ослушнику самые каверзные вопросы. Мишка не спеша поднимается из-за парты и начинает без запинки отвечать учителю. Ивану Федоровичу становится не по себе, он пытается "непутевого" школьника одернуть, когда тот заходил слишком далеко в своем произвольном толковании социальных проблем.

- Справедливость, - не обращая внимания на подаваемые знаки учителя, продолжал Мишка, - можно понимать по-разному. Сильный, незаслуженно избивавший меня, считает, что он правильно поступил. Я же, пострадавший, ни за что с этим не соглашусь, потому что мой обидчик сделал гадость. Так что добро и зло можно понимать по разному. Всегда были богатые и бедные, и всегда между ними была вражда, и богатый всегда был прав.

Недели через две перед началом урока Иван Федорович сказал Мишке:

- Вот что, Ларионов, забирай свои пожитки и иди в третий класс. Во втором тебе делать нечего. Так решил педсовет. Отправляйся.

У Мишки все пожитки состояли из двух потрепанных учебников да трех школьных тетрадок. Сложив их в холщевую сумку, он вышел из класса.

При начальной школе, в которой стали учиться ребятишки Ларионовых, был большой огородный участок. Под руководством учителей и завхоза школьники ухаживали за посевами, поливали и пропалывали овощи, а осенью убирали их и закладывали на хранение в пришкольные погреба, делая это с усердием домовитых хозяев. К началу учебного года для школы была построена небольшая столовая. Обеды в ней готовили из припасов своего производства. Помимо щей и каши ребятишкам давали в обед по небольшому куску хлеба. Среди детишек были и такие, которые не очень нуждались в дополнительном школьном обеде. Побултыхав раз - другой в миске с постными щами, они отодвигали их в сторону. Подчас нетронутой оставляли и жиденькую ячневую кашицу. Недоедки более обеспеченных товарищей шли в пользу Мишки с Витькой. Стеснительная Нюрка не решалась с такой легкостью воспользоваться чужими остатками еды, как это делали братья. Зная застенчивость сестренки, Мишка с Витькой сами позаботились о Нюрке, не дожидаясь, когда это сделает кто-то другой, то есть подаст ей оставшуюся кашу или щи.

Черной, непроглядной свинцовой хмарой выползал из тьмы веков на арену исковерканной до безобразия российской жизни страшный в своей

 

- 370 -

жестокой неповторимости 1937 год, год начала кровавого разгула сталинских головорезов, утопивших на необъятных просторах нашей священной Отчизны все живое в потоках человеческой крови и слез.

В этот памятный, оставивший по себе смрадный след на века отечественной истории год Мишка Ларионов, прибавив себе полгода шестнадцатилетия, пошел на время летних каникул работать в завод. Для него наступила новая полоса в жизни, когда перед молодым человеком открываются совершенно иные перспективы на будущее и все представляется ему в другом измерении и сам он существенно преображается.

9

 

Мишку поставили на такую невероятно трудную и рискованную работу, от которой все шарахались словно от бешеной собаки. Дело в том, что на этой работе приходилось всю смену, каждую минуту рисковать жизнью или стать калекой до самой смерти. Причем, человек всю смену мог передвигаться только на коленях или елозить на животе. Подняться в рост добровольному мученику в темном заточении мешал низкий потолок.

После распиловки бревна на доски или брусья, горбыли отделяли от пиломатериала и, разрезав их циркулярной пилой на двухметровые чурки сбрасывали в продолговатый люк в полу на ползущий под ним цепной конвейер. Сброшенный в люк горбыль не всегда падал концами на цепи, часто параллельно с ними, создавая затор в работе конвейера. Рабочий, сидящий рядом с цепью, должен в считанные секунды положить горбыль в положенное место. Стоило человеку чуточку замешкаться или что-то недоглядеть, следом брошенный горбыль мог ему вдребезги размозжить голову и изувечить до неузнаваемости всего. Всякому неповоротливому человеку на этой работе делать было нечего. Платили же за эту адскую работу всего лишь девяносто рублей в месяц.

Иногда поручали Мишке и более спокойную работу - перевозку в вагонетке полутораметровые доски из цеха распиловки на склад готовой продукции перед железнодорожной платформой. Эта работа на свежем воздухе без риска свернуть голову вполне устраивала Мишку. Главное было то, что над ним никто не стоял, душу не выматывал, и он как бы был хозяином своего положения, ни перед кем за каждый шаг не отчитывался.

Эту работу проводили сдельно. Каждый день в конце смены на склад приходила учетчица и замеряла Мишкой сложенные штабеля. Подсчитав в своем блокнотике, она тут же говорила парнишке, сколько он заработал за смену. А трудился Мишка, не разгибая, спины, но больше четырех рублей

 

- 371 -

за смену так и не вытягивал. Да и мать чуть-чуть побольше Мишки зарабатывала. Вот отец тот до двухсот рублей в месяц зашибал, сколько Мишка вдвоем с матерью едва вытягивали. Но зато он и был не какой-нибудь шаляй-валяй, а опытный пилоправ высшего класса!

На территории завода была рабочая столовая. Мишка познакомился с ней еще в январе 1935 года, когда они ходили с Витькой побираться. Заходил Мишка на территорию завода со стороны речки, по которой сплавом гнали на распиловку лес. Там он собирал недоедки и никто его не попрекнул за это. В столовой он встречал иногда отца за обедом, оба делали вид, что не знают друг друга. И все-таки Мишка испытывал здесь неловкость из-за опасения встретить кого-нибудь из знакомых.

Теперь Мишка - рабочий, побираться ему неудобно. Его теперь многие знают и могут попрекнуть за попрошайничество. Денег на обед у него не было. К тому же если каждый день ходить в столовую, то от его нищенской зарплаты почти ничего не останется за месяц. Мать каждый день наливала ему на обед четвертинку козьего молока и клала в холщевую сумку ломоть черного хлеба. Суровый, подтянутый, Мишка степенно, как положено рабочему человеку, шел на завод, когда подавляющее большинство его школьных товарищей еще спали, досматривая радужные утренние сны. Перед уходом на работу он ел вчерашние холодные щи. Они теперь заправлялись козьим молоком, и в них было намного меньше картофельной ботвы. С устройством Мишки на работу, еду попеременно варили то Мишка, то мать в зависимости от того, в какую смену тот или иной ходил. За Толиком, родившимся ранней весной, ухаживала Нюрка.

Какими нескончаемо долгими казались Мишке часы в нетерпеливом ожидании обеда! И какими вкусными были тогда ржаной хлеб и козье молоко во время еды! Как ни старался Мишка растянуть удовольствие насыщения, еда досадливо быстро таяла у него во рту. Разочарованно облизнувшись, он снова принимался за свой не приносящий удовольствия труд.

После работы дома Мишку ожидало много других неотложных дед. Если день был жаркий, парнишка по пути с работы заворачивал к глубокой яме под горой напротив комендатуры и наспех купался в ней вместе с мелюзгой. Освеженный, он уже быстрее поднимался в гору. Проходил мимо пожарной каланчи, потом почти наугад оставлял позади себя несколько примелькавшихся домов, за последним из которых поворот влево, а второй за угловым домом - Мишкина квартира, где волею мятежной судьбы ему будет суждено прожить еще три не очень отрадных года.