ГЛАВА 25

ПОСЛЕДНИЕ МЕСЯЦЫ ССЫЛКИ

 

1

 

Первое время Мишке без дедушки было особенно скучно и одиноко, Он по-прежнему ходил в завод на работу, остальное время дня занимался с; кроликами и козами, заготавливал на зиму сено и веники.

Друзей, как и прежде, у него не было. Занятый производственной работой и неотложными домашними хозяйственными делами, он едва выгадывал какие-то полчаса, чтобы искупаться в яме против комендатуры. Друзей заводить ему было некогда да и не находил он со сверстниками общего языка. У него были другие взгляды на жизнь, и это определяло его поведение. Сверстники как будто бы шли теми же дорогами, но многого не замечали, что встречалось на их пути.

За последние полтора года Мишка пристрастился к чтению книг, начал вести дневник и делал первые робкие опыты в сочинении стихов. Когда его хилые поэтические "творения" попадали матери в руки, она брюзжала:

- Делов невпроворот, а он всякой чепухой занимается. Ты что, совсем сдурел, башка ослиная? - Мать тут же рвала "сочинения" и бросала их в. плиту. Мишка не оправдывался, а при удобном случае снова писал, пряча от матери написанное, уже не в силах расстаться с захватившей его страстью излагать на бумаге свои мысли и жизненные наблюдения.

Мишке шел восемнадцатый год. Но по внешности он выглядел захудалым мальчишкой. Фигурой он тоже не вышел. Был жидок и тщедушен, как и отец с матерью. Вот почему ему более шестнадцати никто не давал. С голодных пайковых харчей и Витька с Нюркой были также не очень увесистыми.

Мишку чаще всего посторонние люди называли мальчиком. Он этому не обижался, вспоминая часто слова, сказанные дедушкой Адреем:

- Велика Федора, да дура. Мал золотник, да дорог. Не в росте сила, а в бойком разуме. Умному человеку все рады, а дурака прочь гонят.

В эти теплые июльские дни с Мишкой произошло такое необычное,

 

чему он и сам порядком удивился. Попросту, он ни с того ни с сего первый раз в жизни ошалело влюбился. Даже объяснить себе не мог, с чего бы это взялось. У него и без того дел уйма, а тут новая забота прибавилась.

У Мишки был выходной день. Он вместе со всеми позавтракал, взял с собой пустой мешок, легкий охотничий топорик и отправился с козами в лес. Мать с отцом собирались за речку на огород. Попутно намеревались нарвать травы козам или скосить взамен этого картофельную ботву.

Мишка прошел две улицы, обогнул последние дома поселка и вышел по торной тропинке к перелеску, начинающемуся в непосредственной близости от тракта. Был девятый час утра. На всем пламенело солнце, задорно пели птицы, между редких елочек резвились два молодых бурундучка. Мишка всегда тяготел к природе, черпал в ее животворном дыхании большой прилив сил. С отъездом дедушки внутри у него как бы образовалась зияющая пустота, которую нечем было заполнить.

Парнишка присел на пенек срубленной березы. Он часто здесь останавливался, как бы делая непродолжительный привал перед переходом на ту сторону тракта. Козы тоже привыкли к этому месту и заведенному Мишкой порядку. Если хозяин задерживался у березового пня дольше обычного, козы сами переходили тракт, благо, что здесь почти никогда не было оживленного движения. Какой тогда мог быть транспорт! Коз манила на ту сторону богатая зелень, стоящие сплошной стеной березы и осины, в тени которых было так уютно и притягательно легко.

Мишка только было собрался податься на ту сторону тракта вслед за своей шкодливой скотиной, как неожиданно услышал позади себя настороженный девчоночий окрик. Обернувшись, он увидел идущую по направлению к нему Машу Дахно. Он остался стоять на месте в ожидании, когда девчонка поравняется с ним. Она тоже была с козами.

2

 

Мишка не очень присматривался к девчонкам, считая их существами пустыми и легкомысленными, не способными поддерживать разговоры на серьезные темы. Зато они могут часами с упоением толковать о нарядах и обновках, отчего других наверняка бы стошнило. Мишка не видел в девчонках никакой существенной разницы. Все они в его представлении отпетые нытики и канюки, вечно чем-то недовольные и обиженные. Девчонки сплошь и рядом сами не знают, чего хотят, зачем то или иное делают. Выходит, у них нет ничего заветного за душой, отчего у многих из них по семь пятниц на неделе бывает. С девчонками ничего особенного не происходит, а если и произойдет на копейку, они раззвонят на весь рубль.

 

Даже про жалкую козявку будут с таким жаром рассказывать, словно перед ними сам крокодил очутился.

Вот и Машенька подошла. Она остановилась в двух шагах от Мишки против солнышка. На ней было белое платье горошком. Мишке показалась девчонка такой легкой и воздушно обворожительной, что он невольно опешил, не находя нужных слов, чтобы поприветствовать ее.

"Как это я ее прежде не замечал такой красивой? - подумал парнишка. - Или не внимательно присматривался в повседневной спешке? А может, оттого, что никогда так близко и наедине не сталкивался с ней?"

- Ты часто здесь бываешь? - спросила у Мишки Машенька. - Или где-то в другом месте пас? - И, не дожидаясь ответа на заданный вопрос, прибавила: - Я была здесь однажды. Не понравилось мне здесь: кругом деревья одни, а травы почти совсем нет. Ее козы лучше едят, чем листья березы и осины. Я гоняла своих козочек к речке. Там такой простор и вода рядом, чтобы козам напиться, если захотят. Искупаться можно.

- Ничего подобного, - вдохновился Мишка, подавляя скованность, - Это тебе только так кажется, Машенька. В лесу дышится легче, очаровывание захватывает. Кругом полно всего диковинного и неизведанного. Каждая веточка, травинка, листочек живут своей загадочной, непонятной нам жизнью. Вон бежит по своим надобностям нарядный жучок, а за ним гонится храбро муравей. У этих козявок напряженная жизнь, о которой мы мало что знаем. Есть такие книги, в которых обо всем этом подробно рассказывается. Только где их взять? В нашей школьной библиотечке таких книжек нет. Не встречал я их и библиотеке клуба.

Мишка на минуту умолк. Потом заговорила Машенька. Ее интересовали цветы, нарядные бабочки, соловьиное пение. Рассказывая об этом, она мечтательно закатывала к небу глаза, будто там видела то, о чем сообщала своему собеседнику. Лицо ее наливалось румянцем, и сама она становила еще более одухотворенной и привлекательной.

Парнишка как завороженный загляделся на девчонку, не заметив, что его козы и козы Машеньки перешли тракт и уже паслись на той стороне большака. Надо было отправляться туда и парнишке с девчонкой, но Мишка продолжал оставаться на месте, точно боялся вспугнуть охватившее его трепетное чувство душевного переживания.

- И чего это мы здесь стоим как пеньки обгорелые? - спохватилась Машенька. - Давай и мы туда подадимся, пока наши с тобой козы по лесу не разбрелись. Где их потом искать будем?

Мишка даже вздрогнул, словно уличенный в подслушивании чужих мыслей, и сказал Машеньке обескураженным голосом:

- Да, ты права, голубушка, нам тоже надо на ту сторону шагать.

 

Парнишка присматривался к каждому движению Машеньки: и как она держала голову, и взмахивала руками при ходьбе, и сдержанно улыбалась, обнажая мелкие, ровные зубы с белым глянцевитым блеском.

Они сели на срубленную кем-то недавно осину с краю небольшой поляны, залитой лучами яркого солнца. Здесь много было ромашек, над которыми кружились шмели и большие серые мухи. Где-то совсем рядом пиликали невидимые пташки, а из глубины леса доносился скорбный плач бездомницы-кукушки. Пахло густым настоем зелени, грибами, тянуло от неподалеку стоявших сосен терпким запахом смолы.

Козы все дальше и дальше уходили в глубину леса, и Мишке с Машенькой приходилось то и дело переходить на новое место, пока они не очутились перед вставшем на их пути болотом. Здесь кончились трава и сочный кустарник. Козы сами быстро свернули вправо и пошли вдоль болота, а потом потянулись обратно в сторону тракта, от которого удалились километра на два. Отсюда уже не слышно было движения по большаку.

Только теперь Мишка спохватился, что время за разговорами перевалило за полдень, и гнать коз домой на обеденный перерыв было поздно. Выяснилось, что ни тот, ни другой даже есть не хотели. Решили переждать без еды до вечера и тогда наверстать за упущенное.

Мишка срубил две осины с кустистыми ветками и густой листвой. До тракта было далеко, и он не опасался, что его услышит лесничий и придет распекать за нарушение закона о социалистической собственности.

К тому же парнишка понимал, что осина - не деловая древесина, а так себе, хрупкая трухлятина, засоряющая лес и ни на что не годная, кроме как на дрова. Вряд ли порядочный человек обратит на осину внимание.

Пришел Мишка домой позже обычного, чем вызвал недовольство матери. Она косо посмотрела на него, с укором сказала:

- А ты попозже не мог прийти? Или рядом с трактом среди трех березок заблудился? Раньше с тобой такого вроде не случалось.

- Меня лесник застал у срубленных берез, - соврал Мишка. - Топор я успел в траве спрятать, а он привязал веревкой за рога Зорьку и повел ее к себе домой. Я всю дорогу шел за ним и плакал. Потом лесник сжалился. Сказал, если еще хоть раз попадусь с этим, на суд подаст.

- Тютя ты лопоухая! - сердито подытожила мать. - Эдак тебя может любая сопливая девчонка вокруг пальца обвести, а ты и не заметишь.

Мишка покраснел до корней волос, но Екатерина не заметила его смущения или не придала этому никакого значения. Она лишь пробурчала:

- Иди жри, пока совсем не стемнело. Мне надо еще коз подоить.

Мишка лег на сеновале, где они до недавнего времени спали с дедушкой Андреем вдвоем. Сон не шел. Парнишка долго ворочался с боку на бок, неотступно думая про Машеньку. Она, казалось, была рядом с ним и

 

без умолку нашептывала: "Как ты думаешь, Миша, неужели мы всю жизнь пробудем в этой Лобве, здесь состаримся и умрем, никогда не увидим своего родного края, своих сел и деревень, где все нам было таким близки понятным? Это очень грустно: лежать в могиле на чужбине, где не будет над нашим прахом петь веселые песни те птицы, которые пели нам в раннем детстве, когда мы играли беззаботно на земле наших предков и дышали тем же благодатным воздухом, которым дышали они. Какой злой человек придумал, чтобы лишить нас заветной дороги, которой шли наши o деды и прадеды. Почему у этих людей не было в груди доброго сердца, а была лишь холодная ледяшка и ненависть к ближним?"

"Да, она, видать, вовсе не такая уж бестолковая девчонка, - как другие, - подумал с удовлетворением о Машеньке Мишка. - Она, оказывается умеет разумно рассуждать и делать правильные выводы. Такое с девочками редко бывает. Должно быть, у нее по всем предметам хорошие оценки. Иначе как бы она могла такое замечательное разумение иметь?

Постепенно сон одолел юного мечтателя-политика, и он погрузило полосу еще более взволнованных видений, какие порождала сама жизнь.

3

 

Шея пятый год с тех пор, как Ларионовых перевезли в Лобву с прежнего места ссылки. Теперь у них вдоволь стало ржаного хлеба, они не ходили с пустыми животами. В зиму 1939-1940 года семья накопала сто с лишнем ведер картошки, нарубила две бочки капусты, запасла в достаточном количестве свеклы, моркови, лука, других овощей. К осени в Мишкином крольчатнике насчитывалось до восьмидесяти голов лопоухих зверьков. Были две дойных козы, четыре козленка. Заготовила Екатерина кроме того в разном виде немало ягод и грибов.

Как бы там ни было, а с материальной стороны дело обстояло сравнительно неплохо. По большим праздникам Екатерина стала печь пироги из муки простого помола с картошкой, со свеклой, иногда с грибами и ягодами. Родитель в такие дни разговлялся денатуркой, настоянной на клюквенном соку и чувствовал себя на седьмом небе. Вино было для Ивана самым большим утешением и ничем не заменимой радостью.

Всеми делами в доме безраздельно заправляла Екатерина. Иван ей ни в чем не перечил. Не из-за уважения к супруге, а скорее в страхе перед крутым, вероломным нравом ее. Порядки, заведенные в доме Екатериной, по строгости ни в чем не уступали казарменным. Опоздавший на ужин входил в дом крадучись, дабы не разбудить спящих. Если он заранее не припрятал где-то кусок хлеба, в постель ложился натощак.

 

Больше всех, как я уже ни раз говорил, от матери доставалось Мишке. Он никак не мог понять, с чего бы так непримиримо злобилась на него родительница. Делал он по хозяйству больше и лучше других, а благодарности от матери никогда не заслуживал. Мишка так и не сумел разобраться в потемках материнской души до самой ее смерти. Он не питал к родительнице ни нежных сыновних чувств, ни неприязни к ней. Она оставалась для него лишь злой тетей с повадками тюремного надзирателя.

Лучше стали жить и другие спецпереселенцы Лобвинского поселка и, в первую очередь те, кто занимался подсобным хозяйством и прирабатывал на стороне по договорным обязательствам. Таких же, которые к этому времени не ели вдоволь ржаного хлеба, в поселке не осталось.

И все-таки люди жили в каком-то летаргическом оцепенении, замкнувшись в скорлупе личных переживаний. Их вовсе не интересовало, что творилось вокруг, ибо знали одно: хорошее, как всегда, обойдет их стороной. Люди больше сидели дома или копошились в своем приусадебном хозяйстве, молчаливые и суровые в постоянном ожидании чего-то страшно неотвратимого. Тесных дружеских связей в поселке никто не заводил. Если кто-то при крайней необходимости заходил к соседу, он долго у него не задерживался и тут же спешил уйти обратно домой.

Незаметно кончилось лето. Подули северные ветры, на деревьях облетели листья, утренники стали холодными, и уже во второй половине августа лужи за ночь покрывались хрупкой коркой льда. Со стороны уральских гор поползли угрюмые, лохматые тучи. Кругом повеяло скукой и безжизненной опустошенностью. Казалось, и сам переселенческий поселок как-то неестественно посерел и нахмурился, будто бы кто-то злой и невидимый покрасил его в темные тона, а сверху загородил старым, затасканным и замызганным до дыр покрывалом.

Начало школьных занятий не очень обрадовало Мишку. Раболепная казенщина, заквашенная на искусно замаскированном обмане, не увлекала юные умы легковесными "пропагандистскими знаниями". Безмерное восхваление лучезарного счастья советской детворы под солнцем сталинской Конституции вызывало не восторг, а апатию в сердцах переживших трагедию "раскулачивания" крестьянских ребятишек. Кровоточащих ран разбойной сталинской эпохи не замечали лишь те, кто страдал патологическим безразличием к любым драматическим катаклизмам XX века.

Мишка начал всерьез задумываться о своем будущем. Дедушки Андрея не было, а заводить разговор с отцом и матерью было бесполезно: они и в своей-то жизни не могли разобраться. Дать совет в путь другому они и подавно были беспомощны, хоть этот другой и являлся их сыном.

Парнишку увлекала работа фельдшера и учителя. Учиться на фельдшера его побуждало то, что он сам страдал болезнью сердца и желудка. Став

 

медиком, он мечтал с помощью приобретенных знаний избавиться от своих недугов. В то же время работа медика требовала от человека огромной жертвенности и высокого гражданского мужества, готового в любую минуту дня и ночи прийти больному на помощь. По состоянию здоровья на такой жертвенный подвиг Мишка не годился. В этом он давал себе ясный отчет и не хотел никого вводить в заблуждение.

Дело воспитания подрастающего поколения представлялось ему не менее благородным занятием, чем избавление людей от жестоких недугов. Тем более, что его питомцами станут наследники тех же обиженных и всю жизнь униженных несчастных лишенцев, каким он являлся с восьми лет сам. Он будет им рассказывать, какие ужасы пережили их родители, сколько их, сверстников, ушло в могилу от голода, холода и адских условий жизни на тот свет. Он приоткроет перед детьми завесу над тем, что им ни разу не виделось в кошмарном сне. Мишка верил, что тогда будет другое время и можно станет говорить всю правду без утайки.

По существу у Мишки не было радостей детства. Его детство, как детство миллионов других детей "кулаков", было растоптано бездушными прислужниками кровожадной власти. По годам он уже годился в женихи, но по своей неказистой внешности мало чем отличался от четырнадцатилетних ребятишек. В нем еще властно заявляли о себе отголоски загубленного детства, и ему не всегда удавалось с легкостью отмахнуться от них. Поэтому часто помимо своей воли он делал не то, что подсказывал делать разум. Поэтому не всегда и оказывался в своей компании, которая не очень нуждалась в нем, а он - в ней.

При всей своей постоянной занятости Мишка выкраивал время и на занятие плотничным делом. Смастерил он два скворечника, небольшой бочонок, ветряное точило с ременной передачей, лодку, которую мать разбила ломом в щепки. Она злобилась, что сын занимался пустым делом.

Уже в октябре Мишка тайком от матери сделал деревянные коньки с проволочными подрезами. Он спрятал их на чердаке и ожидал с нетерпением надежного ледостава на реке Лобва, чтобы испытать их пригодно к практическим гонкам на ледяных дорожках.

4

 

Это время, наконец, пришло. В канун Октябрьского праздника речку сковало льдом. Она блестела зеркальной гладью, маня мальчишек своей неотразимой неповторимостью. Замерзло и озеро за медпунктом под горой, но Мишку почему-то прельщала больше речка, куда он и подался со своими чудо-коньками. Снег выпал до ледостава. Он был рыхлый и пушистый.

 

Да и было его мало, поэтому Мишка нес коньки до речки под мышкой.

На речке тихо и пустынно, хоть еще было не поздно, а лучи угасающего солнца длинными тенями отражались на зеркальной глади застывшей реки. Мишке пришлось дважды подвязывать коньки к валенкам заново, пока он не добился их прочной подгонки по ноге. Только после этого вышел на лед, разогнув спину и выпрямившись во весь свой небольшой рост.

А через минуту мальчишка уже с ветерком несся по течению Лобвы мимо заливных огородов слева и кустарником справа. Молоточками стучало в висках "Тик-так, тик-так". Все мимо него проносилось в каком-то стремительном напряжении, будто подгоняемое волшебной силой.

Мишка остался доволен своим бесподобным творением - деревянными коньками на проволочных подрезах. По своим практическим достоинствам, по его мнению, они мало чем отличались от заводских моделей. Парнишке показалось, что он даже сможет принять участие в зимней общешкольной олимпиаде по конькам и достичь неплохих результатов в соревнованиях.

Прошло совсем немного времени как Мишка начал свой бег по льду » речки напротив комендатуры, а уже трижды достигал последнего дома поселка и возвращался обратно к месту исходного забега. В последний, четвертый забег парнишка так увлекся гонкой по звонкому льду, что даже не заметил, как удалился от поселка километра на три, когда вечерние сумерки все сильнее окутывали все вокруг плотной завесой. Дальше начинался крутой поворот реки, за которым простиралась болотная низина с гнилостными испарениями. Теперь уже не стало видно не только самого лишенческого поселка, но и огней заводских корпусов и привокзальных светофоров. Ему стало неловко за свою оплошность и бездумное легкомыслие, за что придется отчитываться перед строгой матерью.

Мишка собрался поворачивать обратно, но еще какое-то незначительное время катился по инерции вперед, не справившись с натиском центробежной силы. Он не успел что-либо сообразить, как с головой ухнул в полынью на перекате, но быстро вынырнул на поверхность, почувствовав дно реки под ногами. С молниеносной быстротой мозг обожгла страшная мысль: "Все кончено. Я один и ждать помощи неоткуда".

Сам того не осознавая, парнишка стал инстинктивно сопротивляться напору бурлящей воды, которая отбрасывала его к противоположной стороне полыньи со значительно большей глубиной. Мишка хватался руками за кромки льда, пытался выкарабкаться из ледяной купели, но лед обламывался, и он снова погружался в кипящий водоворот.

Парнишка изо всех сил упирался ногами в упругое дно переката и мало-помалу продвигался вперед, где глубина уже доходила ему чуть выше пупка. Мишка потерял счет времени, он не совсем отчетливо осознавал, что делал и лишь благодаря сверхъестественному упорству, наконец, вс-

 

карабкался на лед и стал отползать на животе от полыньи по направлению к берегу. Когда до тальника осталось не более трех метров, Мишка осмелился встать на ноги и сошел с ледяного панциря реки на берег.

Парнишка с головы до ног был мокрый. Вода потоками стекала с его шубы, противно чмокала и хлюпала в валенках, стягивая судорогой все тело. Шапка только потому и осталась на голове, что была подвязана тесемкой. Мишка попытался отвязать коньки от валенок, но застывшие пальцы не повиновались ему. Он разрезал на валенках ножиком веревки и, засунув за хлястик коньки, пошел в поселок, гремя заледеневшей одеждой.

Он то шел быстрым шагом, то бежал трусцой, не чувствуя под собой ног. Его догнала какая-то шальная собака. Она на миг остановилась перед странным спутником и, почувствовав в нем злого недруга, грозно зарычала и ударилась во всю собачью прыть прочь.

Возле дома Мишка остановился, пытаясь установить, вернулась ли с работы родительница. В доме горел свет. За столом сидела Нюрка, кормила кашей Валюшку. Отца с матерью не было видно, а Витька с Толиком должно быть, уже спали. Мишке это было на руку. Воодушевившись, он шагнул смело в сени, потом переступил порог в переднюю. Нюрка даже ложку уронила на пол, увидав старшего брата в невероятном убранстве.

- Миша, - всполошилась впечатлительная Нюрка, - что это такое тобой приключилось? Или тебя черти в проруби накупали? Вот беда-то!

- Тише! - цыкнул на сестренку Мишка. - Матери пока ничего не говори, а то она меня вздует как нашкодившего кота. Завтра все узнаешь, - отрезал кусок хлеба и, гремя сосульками, стал взбираться на печку. Ему хотелось в таком ужасающем виде попадаться мамаше на глаза.

Наутро Мишка проснулся в сильном жару, не в силах пошевельнуть ни рукой, ни ногой. Все его тело сковала свинцовая тяжесть. Во рту пересохло, болело горло, появился насморк, покалывало в правом боку. Парнишка хотел встать, но не смог и тут же повалился на жесткую постель из старого войлока. Только теперь он отчетливо осознал весь трагизм своего положения и старался сохранить спокойствие, не привлечь к себе внимания еще не пробудившейся родительницы. А она, как назло, проснулась и, подойдя к печке, проговорила властно повелительно:

- Долго не разлеживайся. Мы сейчас с отцом в первую смену на работу уйдем. Вари щи, ты знаешь, как это делается. Если простыл после вчерашнего купанья, сходи к фельдшеру. Он скажет, чем лечиться от глупой хвори. В другой раз не захочешь с коньками на речке валандаться.

 

- Кто это ей успел раззвонить обо всем? - проговорил после выходи матери из дома Мишка. - Скорее всего, сторож магазина у своей будки ляпнул.

После нескольких попыток Мишка все-таки поднялся с постели и свесил ноги с печки. Голова гудела как чугун, все тело онемело от слабости. Возле печки стояла двухступенчатая лесенка-лазейка, на которую Мишка никак не мог попасть ногами. Потом все-таки нащупал ее и кое-как спустился на пол. Он делал шаги как начинающий ходить ребенок, качаясь из стороны в сторону и неуклюже взмахивая руками. Ему побыть в постели, делать разные растирания и припарки, да где там: на нем лежала такая пропасть обязанностей, что хоть караул кричи.

Но криком горю не поможешь, и Мишка начал понемногу впрягаться в неотложные дела. Сперва сварил на завтрак Нюрке с Витькой картошку в мундирах, достал из погреба соленой капусты. Аппетита у самого не было, он съел через силу две картофелины, не притронувшись к капусте.

Он чувствовал себя виноватым за случившееся и не хотел себе делать скидку на болезнь, которую подхватил по глупой необдуманности. Теперь, как никогда, ему надлежало быть аккуратным и осмотрительным, не вызвать своей оплошностью недовольства родительницы. О боли и недомогании он старался не думать, хоть и тянуло брякнуться в постель.

Проводив Нюрку с Витькой в школу, Мишка направился в медпункт, который находился в пяти минутах ходьбы от их дома, надеясь быстро вернуться назад. Он и впрямь там долго не задержался» первым попал на прием к фельдшеру. Сам больной, с одним легким человек, фельдшер внимательно выслушал юного пациента, измерил температуру, сказал:

- Крепко тебя прохватило, братец. Где это ты такую ужасную простуду подцепил? Воспалением легких пахнет. Надо бы недельки на две в Лобвинский стационар лечь. Там сейчас два свободных места имеются.

Мишка выложил фельдшеру все начистоту, как было дело, и тут же сильно закашлялся. Потом пояснил, что со стационаром у него ничего не получится, потому что не на кого маленьких братца с сестренкой оставить. Да и мать за стационарное прохлаждение такую взбучку даст, что и не возрадуешься. Лучше уж как-нибудь без стационара обойдусь.

Фельдшер сочувственно покачал головой, дал Мишке кальцекс, аспирин, горчичники, посоветовал быть больше в тепле. А трешницу за лекарство велел потом принести или прислать с кем-нибудь. Я ведь вас всех знаю.

Целых десять суток мучился Мишка в отчаянном борении с вцепившейся в него хворобой: глотал таблетки, делал компрессы и растирания, вдыхая картофельные пары, ставил горчичники, прибегал и к другим способам домашнего врачевания. И хвороба начала выходить из Мишкиного далеко

 

не атлетического тела, радуя воспрянувшего духом парнишку.

- Моли бога, милок, что все благополучно обошлось. Другие в таком случае концы отдавали, а ты чудом в живых остался. Значит, в рубашке родился. Я сам в гражданскую войну от простуды одного легкого лишился.

Никакая болезнь не красит человека. Не украсила она и Мишку. За десять дней жестокой хвори Мишка так осунулся и похудел, что его в школе поначалу не все узнавали, боязливо обходя стороной. Машенька тоже была немало удивлена, когда нечаянно столкнулась с ним после болезни в коридоре. Она пристально посмотрела Мишке в глаза и сказала:

- Я даже заплакала, когда узнала, что ты едва не утонул и ужасно захворал после простуды. Я хотела проведать тебя, да не осмелилась: мать у вас больно шибко строгая. Я часто обхожу ее, когда она идет мне на встречу. Ты уж не обижайся, что я так нескромно о твоей матери говорю.

- А зачем мне обижаться, - отозвался Мишка. - если она такая и есть. Я и сам-то не в большом восторге от нее. Да куда денешься: матерей, как цыган лошадей, не выбирают. От матери, злая она или добрая, ничем не отгородишься. Она, как родимое пятно, на всю жизнь в нашем сердце остается.

Утихшее было во время болезни нежное чувство к Машеньке, неожиданно напомнило о себе с неодолимой силой. Чтобы он ни делал, куда ни устремлялся, девушка незримо была рядом с Ним. Хотел он того или нет, а Машенька стала для него чем-то самым важным и необходимым.

Он был на редкость стеснительным человеком. То, что казалось другим простым и доступным, для него представлялось сложным и маловероятным. Некоторые из его сверстников уже дружили с девчонками, наведывались к ним на дом, и никого это не удивляло. Мишка на такое не мог отважиться. Это казалось для него неслыханной дерзостью.

26 ноября 1939 года ему исполнилось восемнадцать лет, а он по-прежнему оставался внешне небольшим, слабосильным подростком, ничем не отличающимся от своих пятнадцатилетних одноклассников. Старше шестнадцати лет в седьмом классе Лобвинской средней школы №2 ни одного ученика не было. Из-за долгого этапного пути и отстал Мишка на целых три года от школьной учебы. Вместо средней школы в 1940 году он закончил только семилетку. Но по духовному развитию он мало в чем уступал выпускникам средней школы. Врожденные способности и умение на ходу улавливать существенные явления жизни помогали ему в обогащении мыслительных способностей. По той же причине не сходился он близко во мнениях со сверстниками, ибо не было у него с ними ничего общего.

Не имея возможности встречаться с Машенькой, Мишка стал подходить к шестому классу, в котором училась подружка, чтобы хоть мельком увидеть ее. Но и здесь его поджидала досадная неудача, которая окончательно

 

обескуражила Мишку в отношениях с девчонкой.

Однажды, когда Мишка подошел к двери Машенькиного класса на большой перемене, один из мальчишек крикнул во все горло:

- Эй, Дахно, чего там заболталась как базарная баба? Иди на свидание. К тебе дядя Миша пришел. Он страсть как об тебе соскучился. У него уши покраснели от любви безумной. Иди, успокой его беднягу.

Мишку будто кипятком ошпарили. Он не стал дожидаться выхода из класса Машеньки, тут же подался от заветной двери прочь, унося в душе чувство обиды и уязвленного самолюбия. Для него это было равносильно удару ножа в спину, отчего у парнишки все в груди перевернулось.

После этого дурацкого выкрика мальчишки Мишка целую неделю ходил как потерянный. Он уже не искал встреч с Машенькой, хотя где-то в глубине души были такие устремления, но он решительно отгонял их прочь.

Кроме того, он окончательно остановил свой выбор на учебе в Свердловском педагогическом училище. Во избежания провала на вступительных экзаменах наметил для себя усиленную программу повторения школьных предметов за семилетку. С учетом многочисленных домашних дел и обязанностей у него не останется свободного времени ни только на сердечные утешения, но и на сладостные грезы об этом. А потом он так или иначе уедет из Лобвы, и с Машенькой будет покончено навсегда.

В сутолоке многочисленных домашних дел парнишка даже не заметил, как миновал еще один напряженный каторжный год и на смену ему заступил Новый, мало что обещающий в своей суровой поступи 1940 год для бессрочных узников Советской власти. Наступивший Новый год не сулил ничего радостного и утешительного и главному герою нашего повествования Мишке Ларионову. Не предвещала ему больших радостей и предстоящая учеба на учителя и последующая работа у черта на куличках, где за ним будет вестись усиленная слежка и унижающая человеческое достоинство подозрительность. Такое не каждый способен был вынести.

6

 

На смену ужасно холодному январю пришел снежный, с порывистыми ветрами февраль. Пробираясь в школу, ребятишки по пояс утопали в снегу. Еще труднее было преодолевать снежные заносы в темноте взрослым, идущим по утрам на работу в завод. Одна женщина заблудилась, отклонившись от занесенной снегом дороги, и замерзла среди белого безмолвия. Труп ее обнаружили на третий день у речного обрыва.

И в будни, и в праздники в поселке царила гробовая тишина. Жизнь здесь мало чем отличалась от лагерных распорядков: взрослые добро-

 

совестно несли трудовую повинность, дети аккуратно посещали школу, а пожилые, больные люди проводили время летом на солнышке, зимой у плиты, если было чем ее протопить. Старики от лихой жизни уже ничего не желали, они лишь хотели поскорее убраться на вечный покой. Нетерпеливые накладывали на себя руки и обретали желанный покой ранее намеченного судьбой срока. Охотников, тешить себя лихолетьем было мало.

В один из февральских дней 1940 года Мишке Ларионову сделалось особенно плохо. Он вспомнил, что в этот трагический день ровно десять лет назад их вышвырнули из дома и повезли в далекую ссылку, которая стала для большинства лишенцев последним пристанищем в подлунном мире. Невинные мученики, они обрели достойное место в небесном чертоге. Им стало там намного лучше, чем было в советском аду.

Это случилось ровно в полдень. После бурана неожиданно проглянуло солнышко. Его холодные лучи легли сперва на стол, потом поползли по полу до самой плиты. Перед Мишкой сбившейся чередой поплыли в голове кошмарные видения пережитого за десятилетие ссылки, когтями кошки заскребли на сердце. Парнишку даже в жар бросило, и перед ним в неистовой пляске закувыркались страшные привидения.

Ему боязно стало. Подобного с ним никогда не случалось. Он слишком много повидал и перенес в большевистском вертепе, отчего не выдержали нервы и сдало сердце. На его месте едва ли и самый крепкий бык остался невредимым. Мишка же еще каким-то чудом держался, а другие сломались под ударами жесточайшей тирании красноперых деспотов-самодуров.

Толику исполнилось три года, а Валюшке шел одиннадцатый месяц. Малышка начала стоять возле койки и делала первые робкие шаги навстречу своей туманной судьбе, не предвещавшей ей, как и всем наследникам бывших сельских "мироедов" ничего утешительного. Толик теперь не доставлял Мишке особых хлопот и даже помогал ему, занимаясь с маленькой сестренкой, когда тот уходил давать корм козам и кроликам. К тому же Валюшка была спокойным и не капризным ребенком.

Мишка налил себе в алюминиевую чашку постных щей, забеленных козьим молоком, отрезал кусок ржаного хлеба и уселся за стол. Хлебнул раз, другой, но еда не шла. Глаза застилал туман. Чашка двоилась, в горле было сухо и горько. Мишка положил ложку, отодвинул от себя чашку со щами.

Видения, одно нелепее другого, с невероятной быстротой наполняли комнату и, казалось, готовы были все захватить в свой сатанинский шабаш. У Мишки что-то надорвалось в груди, закружилась голова, и сам он будто бы превратился в легкую пушинку и бешено завертелся в потоке гадких призраков. Вдруг отворилась дверь, и в комнату вошли вернувшиеся из школы Нюрка с Витькой. Нюрка заметила оцепеневшего в стра-

 

нной позе старшего брата, подошла к нему и жалостливо спросила:

- Ты почему плачешь, Миша? Или у тебя снова животик заболел? Сейчас я тебе чайную соду и квасцы принесу. Я знаю, куда их мама кладет. Потерпи немного, я быстро все сделаю. Ешь пока щи, а то совсем остынут.

- Нет, Нюра, не надо соды, я не заболел, а расстроился, вспомнив, что мы сегодня именинники. Самые настоящие, лишь несчастные и навсегда обездоленные. Десять лет назад нас вышвырнули из дома словно ненужных котят и повезли на каторгу в ссылку. Тебе тогда было шесть годиков, и ты, наверно, многое забыла, а мне тот разбойный погром "товарищей" навсегда запомнился. Я до сих пор дрожу от страха, когда вспоминаю про то жуткое время. Такие невероятные ужасы могут учинить только хищные звери. Подобное не зря и тревожит сильнее кровоточащей болячки.

Мишка поборол в себе слабость духа, отогнал прочь грустные мысли, доел остывшие щи и поднялся из-за стола. Подал Нюрке с Витькой такую же еду. Сделав необходимые указания, стал собираться в школу.

- Смотрите, чтобы все было в порядке, иначе получите от матери на блины. - А Нюрке особо наказал: - Валюшку с Толиком вермишелью накормишь. - Перекинул через плечо холщевую сумку на ремешке, пошел в школу.

В начале марта одноклассник Гриша Бутко начал приставать к Мишке, уговаривая его поступить учиться в нижнетагильское ФЗУ на горнового. Кто-то наговорил Грише столько заманчивого о специальности металлурга, что он ни о чем другом и думать не хотел. Больше всего богатыря-переростка манила высокая зарплата сталевара и возможность жить на широкую ногу, не испытывая материальных затруднений. Мишка не устоял перед многообещающим соблазном высокого заработка и согласился с уговорами. Бутко. Вскоре друзья отправились в Нижний Тагил на разведку и на месте познакомиться со всеми вопросами приема на учебу и дальнейшими перспективами работы на производстве.

Будущих ударников металлургии в училище встретили любезно, показали классные комнаты и лаборатории, встретились они и со сталеварами у доменных печей, которые показались друзьям былинными богатырями. Слабосильного Машку даже оторопь взяла при виде грандиозной обстановки, в которой им предстояло потом работать. Чтобы рассеять Мишкино недоумение, один из доменщиков похлопал парнишку дружески по плечу и ободряюще сказал, энергично взмахивая руками:

- Не робей, парень, перед этой огнедышащей махиной. У тебя будет немало хитроумных приспособлений, чтобы заставить ее подчиняться твоей воле. К тому же рядом с тобой будут старшие товарищи. Они всегда придут на помощь, если возникнет в чем-то затруднение.

Ночевали искатели богатой жизни на вокзале на деревянных диванах голова к голове, чтобы удобнее было разговаривать друг с другом

 

вполголоса. Рано утром сели на местный поезд Свердловск - Серов, а после обеда уже прибыли в свою Лобву. Подгоняемые нетерпением, через час после приезда, друзья подались в школу за справками об учебе в седьмом классе и ведомостями оценки знаний и поведения за шестой класс. Друзья собирались заодно и в фотографию зайти после получения справок, но за неимением денег с этим решили подождать.

Заведовал учебной частью школы Иван Васильевич Лазуков, человек уравновешенного характера, который никогда ни только не кричал на учеников, но даже и не повышал на них голоса. И его безоговорочно слушались. Спокойствие завуча действовало сильнее нервного раздражения невыдержанных педагогов и покоряло логикой неотразимой убежденности.

Друзья хотели зайти в учительскую вместе, но Иван Васильевич протестующе замахал руками и сказал, чтобы сперва зашел один Бутко.

Мишка остался за дверью. Мысли одна разгоряченное другой, будоражили его сознание, приводя в тревожный трепет. Он опасался, что завуч не отпустит их с Гришкой на учебу в Нижний Тагил, заставит сперва закончить седьмой класс. С этой целью он и решил провести собеседование с каждым в отдельности и убедить в неразумности принятого ими решения. Так, по крайней мере, казалось Ларионову.

Бутко быстро вышел из учительской. Даже намного быстрей, чем ожидал Мишка. Он не успел спросить Гришу, что ему сказал завуч, а Иван Васильевич уже приглашал войти Ларионова. Бутко лишь успел пробормотать:

- Все в порядке. Отпускает без всяких оговорок. Я так и знал.

Мишку же завуч начал отговаривать, упрекая в несостоятельности принятого решения. Главным доводом против получения специальности сталевара Иван Васильевич выставлял слабое Мишкино здоровье, о чем был хорошо осведомлен и не хотел, чтобы тот совершил оплошность.

- Ты сам подумай, - по-отечески заботливо увещевал он своего питомца, — что с тобой может статься, если ты будешь целую смену изнывать в страшной жарище, а потом подвергаться пронизывающей стуже по пути домой? При твоем хроническом бронхите не легче будет выстоять смену у доменной печи в летнюю духоту. Как не прикидывай, а настоящий сталевар из тебя не получится. - И, переменив тон, с душевной теплотой посоветовал: — Заканчивай семилетку и поступай в педучилище. Это как раз по тебе. А Бутко пусть в ФЗО идет. У двоечников иного пути нет.

- Ну как, все в порядке? - спросил Бутко вышедшего из учительской Мишку. И, не дожидаясь ответа, с уверенностью продолжал: - Значит, едем в Нижний Тагил, докажем одноклассникам, на что мы способны. Они от зависти позеленеют, когда узнают, какие кучи денег мы за свою работу загребаем. Ты чего это насупился как сыч? Или завуч тебе обидное что-то

 

сказал? Что молчишь? Или язык от радости проглотил?

- Я такой, как всегда, а тебе что-то другое показалось, - начал Мишка, но вдруг закашлялся, потом хрипло выдавил: - Иван Васильевич не советует мне ехать учиться на сталевара. Эта, говорит, профессия не по твоему липовому здоровью. На такой работе, сказал, тебя ненадолго хватит.

- И ты ему поверил? - рассердился Бутко, гневно вращая глазами.

- Я не стал с завучем пререкаться, потому что он тысячу раз прав в своих доводах. Я сразу по глупости не додумался до этого.

- Значит, сдрейфил! - обиженно буркнул Бутко. - Если бы я знал, что ты такой слюнтяй, я с тобой и связываться не стал. Не хочешь, не надо. Я кого-нибудь другого уговорю или один уеду. Вы еще все позавидуете мне. Очень позавидуете, маменькины сыночки, которых надо за ручки водить, чтобы не спотыкнулись на неровностях дороги.

Больше Гриша Бутко ничего не сказал и сердито пошел вон из школы.

7

 

А жизнь в переселенческом поселке шла все тем же монотонно однообразным чередом, будто над каждым обитателем здесь тяготел злой рок, который нельзя было ничем предотвратить. Случалось, что некоторые отчаявшиеся люди топились, вешались или принимали смертельную дозу яда. Но вскоре трагический случай забывался, и в поселке снова воцарялось дремотное спокойствие и могильная тишина. Людям было некуда и незачем спешить. Перед ними не вырисовывалось ничего светлого впереди.

На лето 1940 года Мишка Ларионов на работу в завод не устраивался. Он лишь пас коз, заготавливал сено и веники на зиму и усиленно готовился к экзаменам. Основательно повторял пройденный материал по русскому языку, математике, географии и Конституции. Чего-чего, а сталинскую Конституцию Мишка Ларионов знал преотлично. Она у него сидела в кишках острой занозой, отравляя сознание неутихающей болью пережитого.

Как Мишка не торопился охватить курс пройденного материала за семилетку, времени оставалось в обрез, и оно безжалостно подгоняло его, не давая возможности хоть на какой-то миг расслабиться и сделать в заведенном распорядке даже кратчайшую передышку. И как не спешил, он не успел всего сделать из намеченного. Время, как смерть, безжалостно неумолимо в своей непреклонной поступи. С ним бессмысленно состязаться, как неразумно обогнать собственную тень.

Первого августа с самодельным чемоданом в руках Мишка поехал сдавать экзамены. Кроме учебников, пары сменного белья да хлеба с картошкой в мундирах у него с собой ничего не было. Денег родители дали ему

 

в обрез на пропитание и обратную дорогу. С этим он сел вечером на местный поезд Серов - Свердловск, а утром уже прибыл к месту назначения. Он даже немножко оторопел при виде огромной, куда-то спешащей массы людей, которая подхватив его, вынесла за пределы вокзала.

Через час Ларионов прибыл в училище, находившееся на улице Карла Либкнехта в доме № 9. В учебной части, куда он первым делом обратился, его ознакомили с условиями приема учащихся, посоветовали почаще следить за доской объявлений и дали направление в общежитие.

Комендант общежития указал Мишке в тридцатой комнате койку перед окном и сказал внушительным голосом, будто инструктировал на ответственное разведывательное задание в тыл противника:

- Ведите себя аккуратно, соблюдайте во всем безукоризненный порядок. И, прежде всего, не приводите с собой в комнату посторонних людей, даже каких ни на то девчонок. За нарушение внутреннего распорядка можем наложить штраф и даже выселить из общежития. Понятно?

- Все понятно, - поспешил заверить коменданта Мишка, хотя толком не понял, о каком порядке толковал ему красноносый комендант.

- У нас, браток, порядки построже, чем в женском монастыре и пансионе благородных девиц. Чуть что не так и из общежития выгоняют. Летом не страшно, можно какое-то время у частника на голубятне прожить, а зимой надо комнатушку или угол в доме снимать. А денег нет. - Заговорил после ухода коменданта молодой человек с книгой в руках, которого поначалу Мишка даже не заметил в комнате. Теперь он подошел к новичку и стал его расспрашивать, кто он и откуда, попутно осведомляя об училищных порядках, а под конец неожиданно предложил:

- Давай-ка, братец, по случаю знакомства сходим по кружечке-другой пивца выпьем. В баре такие прелестные девочки посетителей обслуживают, что и без пенистого напитка от одного их взгляда голова кругом идет. Когда мне бывает грустно, я туда иду. И от хандры пшик остается.

Мишка тяжело вздохнул. Такое предложение ему делали впервые, и он растерялся, не зная, что ему ответить.

- Я не пью, - конфузясь, проговорил Мишка. - Меня тошнит от одного запаха любой хмельной бурды. Да и денег у меня лишних нет, чтобы их тратить на глупости. И девчонками я не интересуюсь. Некогда мне с ними прохлаждаться, потому что неотложных дел хоть отбавляй.

Неугомонный детина подошел к Мишке вплотную, взял его за борт потертого пиджака, спросил парнишку, сверля заплывшими глазами:

- У тебя есть что-нибудь другое, кроме этого замызганного балахона?

Мишку словно чем-то твердым по голове стукнули. Он стоял в растерянности, не смея открыто посмотреть в лицо своему собеседнику.

- Ничего другого у меня больше нет. И взять неоткуда. Отец с матерью

 

вдвоем получают не более трехсот пятидесяти рублей в месяц, а нас, детей, у них пятеро. Вот и выкручивайся из нужды как хочешь, - не сразу ответил парнишка на каверзный вопрос. После длительной паузы нерешительно прибавил, конфузясь за свою вынужденную откровенность: - Недавно нашего отца перевели работать в ассенизационный обоз. Он стал получать четыреста рублей в месяц. Теперь нам будет легче.

- Тьфу, какая гадость! - сплюнул с отвращением Мишкин собеседник. - Мне кажется, от тебя, милейший, и самого-то нужником попахивает. Нет, мне с тобой, братец, никак не по пути. Бывай здоров. - И он шагнул к выходу из комнаты, все еще брезгливо фыркая мясистым носом.

Мишка остался стоять на месте словно пришибленный. У него даже в глазах зарябило и самого всего как жаром обдало. То, что сказал откормленный чистоплюй, взбудоражило парнишку до мозга костей, и он невольно опустил руки, словно оказался перед необычайно сложным выбором, когда малейшая неосторожность могла принести ему непоправимый вред. Ему вдруг и самому показалось, что его злые лихоимцы опустили в канализационную жижу, и он пропитался ей насквозь. Ему и впрямь стало мерещиться, что он пахнет дерьмом, и от этого никак нельзя избавиться, разве только выбросить лобвинскую одежду и одеться в другую. Он бы так и сделал, если бы у него были деньги: купил новый костюм, новое белье, но где их взять и кто ему в этом посодействует?

Мишка вынул из чемодана несколько картофелин, отрезал ломоть хлеба, стал есть. И что удивило его так это то, что и еда ему показалась тоже с неприятным душком. Но он добросовестно съел приготовленную еду и направился к выходу из общежития. В вестибюле он мельком взглянул в зеркало и тотчас отшатнулся от него, испугавшись увиденного. Зеркало отразило вихрастого подростка с усталым, недоуменным лицом и растерянным взглядом, в котором вряд ли кто мог предположить будущего учителя, наставника подрастающего поколения.

Парнишка сел на одну из скамеек у забора общежития и задумался. А что если и в самом деле от меня пахнет? Дома у нас от отцовской спецовки действительно нехороший душок исходит. Сам отец и его дружки по ассенизационному обозу ни капельки не брезговали своим занятием и могли с аппетитом есть что угодно, сидя на бочке с "золотом".

Человек привыкает ко всему: и к суровому климату, и полуголодному существованию, и частым побоям, если все это осуществляется по узаконенному принуждению. Мишке же сейчас было неловко и даже стыдно перед людьми за то, в чем не было за ним ни малейшей вины.

Парнишка прошел полквартала от общежития и встал возле забора какого-то казенного дома. Терзаемый неожиданным открытием по части дурного запаха, он был так ужасно ошеломлен, что не знал, как ему теперь

 

поступить, чтобы избавиться из создавшегося положения. На всякий случай Мишка решил проверить, а что скажут на этот счет другие люди. Может, толстобрюхий увалень историю с запахом выдумал или ему просто так втемяшилось, а на самом деле ничего подобного и быть не могло. Надо обязательно проверить, как отнесутся ко всему этому посторонние.

Вот, опираясь на клюку, идет по тротуару дряхлая старушка. Мишка выступил ей навстречу, заранее подбирая в голове слова, которые собирался старушке сказать. Как будто бы не было ничего затруднительного в его затее, а слова плохо приходили на ум и не укладывались в стройный порядок. Путаясь, он сбивчиво заговорил, будто чужим языком:

-  Бабушка! Извините меня, я хочу спросить вас, чем от меня пахнет. Только скажите по совести, ничего не утаивая от меня, чтобы это была самая чистая правда, потому что это многое для меня будет значить.

-  Бедненький, - вздохнула старушка, - я подумала, что с тобой стряслась большая беда, и ты не находишь от волнения слов, чтобы поведать о ней. А ты, оказывается, надумал подшутить надо мной и стал говорить самые пустяковые глупости. Да ладно, бог с тобой, скажу как на исповеди, духом молодости от тебя пахнет, а значит и светлой надежды. Не приведи Бог, чтобы в твоей жизни было столько мрачных дней, сколько я пережила. Их было не меньше, чем звезд на небе. Прощай, родненький.

Постукивая клюкой по тротуару, старушка пошла дальше по своей надобности, что-то бурча себе под нос, какая-то странная и недоступная Мишкиному пониманию. "Она, старая, наверно, давно уже всякий нюх потеряла." - подумал парнишка и зашагал дальше, сам не зная куда.

Он прошел еще несколько десятков метров и сел на лавочку у незнакомого дома дореволюционной постройки рядом со старичком в широкополой шляпе, надвинутой на глаза. На Мишкину просьбу присесть пожилой человек поднял шляпу на лоб и сказал что-то невнятное в ответ.

Мишка не понял слов старика и не очень пожалел об этом. Его терзала своя забота, и он неотступно думал, как успешно разрешить ее.

- Дедушка, - с той же озабоченностью спросил парнишка старичка, какой запах может исходить от человека? От меня, скажем, и моей одежды?

Старичок оживился, словно его окропил теплый летний дождичек, несший с собой нежные запахи сирени и черемухи. Пожилой человек дважды кашлянул, потом сказал, прищуря близорукие глаза:

- Это завсегда зависит от случая. А случай бывает разный, смотря обстоятельствам. Если ты, скажем, поел луку, то от тебя и будет пахнуть луком. А после употребления водки и подавно псиной запахнет.

- Нет, дедушка, это все не то, - закачал головой парнишка. - Я спрашиваю о том, чем может пахнуть мой костюм, допустим?

- Опять же в зависимости от того, в чем ты свои штаны или пиджак

 

испачкал: облил керосином или в бочку с дегтем угодил?

- Вы не то говорите, дедушка, - рассердился Мишка. - Чем пахнут керосин и деготь, я и сам знаю. Зачем мне об этом спрашивать.

- Дурью от тебя пахнет и ничем больше, - тоже рассердился старичок и собрался уходить во двор дома. - Я сразу понял, что ты хочешь со мной и бирюльки поиграть. Мне не до этого, поищи кого-нибудь другого для такого развлечения. - И он удалился, шаркая по асфальту ногами.

- И чего обиделся, старый, - тихо проговорил Мишка, - я вовсе не собирался причинить ему что-то обидное. Он, должно быть, немножко тронутый. Не знал я этого, иначе бы никакого разговора не стал с ним заводить. Разве по первому взгляду узнаешь, что на душе у человека?

Мишка по-прежнему сидел на лавочке, не зная, что ему делать и куда деваться. В это время к нему подходил парень высокого роста с усиками, ведя на поводке небольшую собачку с оттопыренными ушами. А что если этого барчука спросить, - подумал Мишка. - Но тут же отогнал такую мысль прочь, как скоропалительно необдуманную. Этот тип только надсмеется надо мной да еще каким-нибудь нехорошим словом обзовет. Лучше еще у какой-нибудь девушки спрошу. Девушка - не парень, в рожу не плюнет и по шее не вмажет, если она не нахалка отъявленная."

Только собрался парнишка предпринять новые шаги по осуществлению своей нелегкой задачи, как неожиданно из-за угла дома вывернулась девушка с сережками, этакая стройная и привлекательная, что Мишка даже растерялся, не зная, что ему делать: выйти красавице навстречу или ждать возле лавочки, пока она не поравняется с ним и спросить ее о наболевшем. Он не мог конкретно ничего придумать, как девушка уже оказалась рядом с ним. Не помня себя от волнения, он робко спросил:

- Девушка, сделайте одолжение, если вас это не очень затруднит! Скажите, пожалуйста, какой запах исходит от моего пиджака? Не удивляйтесь моему вопросу. Я вполне серьезно говорю, и это для меня очень важно. Может это в какой-то мере определит мое будущее, которого я боюсь.

Девушка посмотрела на Мишку таким презрительно убийственным взглядом, что у него даже поджилки затряслись. А суровый голос жеманной красотки окончательно доконал парнишку своим бездушным приговором:

- Тебе, мальчик, с таким вопросом надо в нервно-психиатрический диспансер обратиться. Там тебе точно скажут, где в твоем ненормальном положении надобно быть и как те или иные запахи различать.

Высказавшись, девушка царственно горделиво двинулась уверенной походкой дальше, такая величественная и недоступная, будто с неба снизошла. Мишка же так и остался стоять на одном месте будто пришибленный ледяными словами надменной красотки. Ему было неловко за свое глупое поведение, и он не знал, что ему теперь делать, чтобы выпутаться из

 

создавшегося положения. Он машинально присел на лавочку, жестоко подавленный и обескураженный, не в силах сдержать нервного возбуждения.

Он стал упрекать себя в том, что необдуманно подался на учебу туда, где у него не было шансов на успех. Кто бы мог дозволить ему, сыну кулака, чуждому элементу Советской власти воспитывать подрастающее поколение, готовить будущих патриотов социалистической Отчизны. Мишке сделалось нестерпимо грустно. Он понял, что никто не посодействует в его беде и никому он не нужен в этом большом каменном городе, и нужно только как-то самому выбираться из создавшегося тупика.

Парнишка нехотя поднялся с лавочки и не спеша направился в общежитие, уже ни о чем серьезно не раздумывая и ни на что по-настоящему рассчитывал. "Пусть что будет, - сказал он решительно самому себе, убыстряя шаг. - Если ничего не получится с учебой, уеду к дедушке Андрею в Чапаевск. Может, там лучше в жизни повезет. Там родина!"

Ему вдруг стало легче, словно гора с плеч свалилась, и на душе отлегло. И все, что тяготело над ним, показалось не таким уж безнадежным, поначалу, когда его взвинтил избалованный увалень в общежитии.