- 438 -

ГЛАВА 26

НЕУДАЧА С УЧЕБОЙ

 

1

 

В общежитии Ларионов встретил такого же, как он сам, худосочного паренька с бледным лицом и строгим взглядом задумчивых глаз. Парнишка, видимо, испытывал какое-то затруднение и не знал, как разрешить его. Во всей его щупленькой фигурке сквозила боязливая нерешительность, словно парнишке предстояло сделать прыжок через пропасть.

Мишке и самому было не по себе, и он тоже чувствовал себя загнанным зверьком, перед которым стояли непреодолимые преграды. Но он нашел в себе силы и первым подался навстречу незнакомцу. Он спросил того:

- Ты что, тоже поступать приехал или сопровождаешь кого-то?

- Да, думаю поступить. Только едва ли что-нибудь из этого выйдет. Конкурс большой - до шести человек на одно вакантное место. И с русским языком у меня неважно - я поляк по национальности. - Парнишка резко оборвал речь, о чем-то задумался, потом с тем же проворством вскинул голову кверху и с грустью в голосе прибавил: - В украинской школе я учился. В 1939 году Сталин присоединил Западную Украину к Советскому

 

- 439 -

Союзу. Тут и испытали мы на себе все прелести земного рая. - Он вдруг осекся, точно испугавшись излишней откровенности, опустив руки. - Позже я тебе все расскажу, если будешь со мной дружить.

- А как же? Обязательно буду, - поспешил заверить Мишка, - без друзей в жизни никак не обойтись. Тем более без надежных и преданных.

В этот момент в коридоре появился комендант общежития, которого поджидал Мишкин собеседник. Оба подались тому навстречу, стараясь не выдавать своего волнения, хотя у каждого нудно ныло под ложечкой.

- Товарищ комендант, - путаясь в словах торопливо заговорил Мишкин попутчик, - я к вам по поводу устройства в общежитие. Вот записка от секретаря, - подал он в руки сутулого человека серенькую бумажку.

- Все ясно, - проговорил комендант, смерив цепким взглядом обоих парнишек. Мишке же посоветовал: - Проводи новичка в тридцатую комнату.

Мишка даже подпрыгнул от радости. Он собирался просить об этом коменданта, а тот будто сам догадался о его намерениях. Мишка совсем воспрянул духом, будто ему вдруг привалило такое счастье, о чем он и мечтать не смел. Мишкин спутник тоже обрадовался, что все складывалось самым наилучшим образом, не предвещая никаких осложнений.

Незнакомца звали Станиславом, но он попросил Мишку, чтобы тот называл его Стасиком. Сказал, что так, дескать, будет проще и доверительнее в отношениях. Мишка согласился, назвав Стасику свое имя. С этого уговора Мишка со Стасиком стали неразлучными друзьями. Они вместе готовились к экзаменам, вместе бродили и ездили на трамвае по городу. У парнишек было много общего, и они были откровенны друг с другом, потому что чистосердечное признание обоим облегчало душу.

У Стасика стояли слезы в глазах, когда он рассказывал о пережитом. Мишка отлично чувствовал, какие страсти бушевали на душе у шестнадцатилетнего парнишки и сам наполнялся глубоким страданием. "Вот какую тьму людей, совершенно ни в чем неповинных, товарищи сделали несчастными страдальцами", - рассуждал Мишка про себя. - и, может быть, никому из них до последнего мучительного вздоха в кабале не придется увидеть светлого лучика зарождения счастливой, вольной жизни."

Стасик довольно прилично знал украинский язык, но плохо разбирался в русской грамматике. Однако он не терял надежды в совершенстве овладеть всеми богатствами этого могучего языка мировой державы.

У Ларионова как с грамматикой, так и литературой все было в порядке. По этим предметам он шел все время только с хорошими показателями. Втайне от родителей Мишка с четвертого класса писал стихи и рассказы. Мать с отцом подсмеивались над поэтическими опытами сына, называя это дурачеством. Он посылал свои литературные "творения" в "Пионерскую правду", областную молодежную газету "На смену", в детские журналы.

 

- 440 -

И хоть нигде начинающего автора не печатали, это, однако, не отбивало у" него охоту к сочинительству. Он верил, придет время, и его признают.

Незаметно наступил первый экзамен. Абитуриентам предстояло, написать сочинение на одну из заданных тем. Мишка со Стасиком сели за один столик у задней стены классной комнаты. Учитель раздал экзаменующимся заготовленные листы бумаги со школьными штемпелям» и пояснил, как надо выполнять задание, чтобы потом не возникло ни в чем недоразумений. После этого все затаилось в напряженной тишине.

Мишка Ларионов остановил свой выбор на теме: "Человек проходит как хозяин". Стасику шепнул, чтобы тот писал сперва на черновых листах, которые он под конец проверит и исправит ошибки. Свое сочинение Мишка писал сразу начисто, ибо был уверен в своих знаниях по грамматике.

Ларионов отлично представлял, в какой "замечательной" стране живет и какими "безграничными" правами пользуется. Куда бы их не завозили товарищи, везде они испытывали ужасающие страдания, голод и глумление со стороны охранников красного режима. Родину у него отняли большевики, сделали его как и миллионы других соотечественников презренным врагом, с которым можно поступать как только вздумается.

Так было в жизни. Это было ужасно несправедливо. Но для тех, кто вершил судьбами миллионов людей, это было выгодно и вполне закономерно. Потому что у верховных владык Кремля были львиные сердца и самые жестокие звериные нравы. И сами они только с виду были люди, а на деле в них ни капельки не было ничего человеческого.

Но всю правду в сочинении Мишка написать не мог. За это его бы на другой же день упятили в тюрьму. "Наша страна - самая большая в мире, — начал он старательно выводить слово за словом. - Чтобы проехать ее на поезде от Ленинграда до Владивостока, на это понадобится две недели. Всяких богатств в СССР тьма-тьмущая. Все народы страны живут богато и дружно как родные братья. О процветании Отчизны день и ночь заботится мудрый товарищ Сталин. Ему помогают замечательные соратники Молотов, Берия, Буденный, другие верные сыны партии и государства."

Парнишка перестал писать, разогнул спину. Подумал, что еще прибавить к написанному, чтобы угодить учители и заслужить хорошую 3 оценку.

"Советский человек самый свободный и счастливый в мире, — снова побежали строчки из-под его пера. - Ему принадлежит все: фабрики, заводы, бескрайние просторы полей и что скрыто в недрах земли. Он может стать инженером, агрономом, учителем, жить и работать, где только захочет. Об этом золотыми буквами записано в Сталинской Конституции".

О таком небывалом счастье и мечтать не смели ни отец с матерью, ни деды, ни прадеды. Все они в три погибели гнули спину на барина, ели хлеб

 

- 441 -

пополам с мякиной и не видели никакого просвета впереди. Если бы Советская власть и не отеческая забота товарища Сталина, все они пропали как быки в ярме."

Дописав последнее предложение, Мишка мельком вскинул на Стасика, на разложенные перед ним бумажки. Жеромский корявым почерком написал лишь несколько строчек. В начале сочинения у Стасика стоял заголовок: "Мы рождены, чтоб сказку сделать былью". Мишка понял, это было почти тоже самое, что и он написал. Не мешкая, он подложил Стасику свое сочинение, а его бумажки пододвинул к себе. Пусть, дескать, учитель думает, что каждый из них занимается своим делом.

После сочинения через день проводились экзамены по арифметике, алгебре, геометрии, конституции и географии. Ларионов получил две тройки, две четверки и две пятерки, обеспечив право выбора любого отделения. У Стасика оказались более скромные результаты, и ему предоставлялось право поступать лишь на отделения труда и физкультуры. Это не устраивало парня, и он тут же уехал домой.

Перед отъездом в Лобву Ларионов решил зайти в отделение милиции, чтобы справиться насчет прописки. Там ему сказали такое, отчего ему едва дурно не стало. Жизнь в лице милицейского чиновника отвергла ту ложь, которую он излагал в своем сочинении. Он понял: нельзя никакими красивыми лозунгами загородить мерзостей жизни, как нельзя одним стаканом воды потушить большой пожар.

2

 

А произошло в милиции вот что.

Ларионов шел в такие заведения всегда со страхом и опасением, словно его насильно сажали в клетку с матерым хищником. С не меньшим содроганием переступал он порог кабинета начальника паспортного стола и на сей раз. Он до предела напружинился как перед прыжком через широченную канаву. Даже слезы из глаз от натуги брызнули.

- Что тебе надобно, пацан? - вскинул на Мишку колкий взгляд упитанный капитан в ладно сидящей на нем форме. - Что молчишь? Говори.

- Я пришел узнать, товарищ начальник, - тяжело ворочая языком проговорил Мишка, обливаясь холодным потом, - когда мне надо прописываться на жительство: сейчас или как приеду на учебу?

- Никогда! - грубо перебил Мишку милицейский чиновник. - На твой паспорт и живо кати обратно в свою родную Лобву. Свердловск - город режимный, и сыновьям кулаков проживать в нем запрещается.

- Как?! - остолбенел Ларионов. - А зачем мне тогда этот паспорт вы-

 

- 442 -

давали, если он не дает мне права куда-то поехать и жить где я захочу.

- Я сказал все и окончательно, - повысил тон капитан. - Бели через сутки не покинешь город, арестуем. - Капитан встал, давая понять, что разговор окончен. Как пришибленный Мишка зашагал к выходу, плохо соображая, что с ним происходит и в какую сторону ему теперь податься.

И все-таки Мишке никак не хотелось сдаваться, отступать под натиском злой силы. Он решил попытаться уладить дело с пропиской в областном отделении внутренних дел. Туда и направился, не теряя даром времени. Только часа через два он нашел проклятое заведение.

Здание областной милиции огромное. В нем бесчисленное множество отделов и кабинетов, а разных сотрудников и подавно. В конце концов, Ларионов все-таки напал на того человека, который должен был разрешить Мишкин вопрос, оказать ему содействие в прописке.

Им оказался подполковник Малинин, здоровяк лет пятидесяти, с правильными чертами лица и добрыми манерами поведения. Он не был таким грубым злодеем, какими обычно привык Ларионов видеть работников милиции. А повидал он их за десять лет своей каторжной жизни более чем достаточно. Полковник для Мишки явился настоящим чудом, он даже называл своего юного посетителя на Вы.

- Я вас прекрасно понимаю, молодой человек. Таких, как вы обиженных, очень много в нашей стране. Все упирается в "железный" закон. Нарушить его я не могу. Как и помочь вам. Кстати, в Серове будто бы есть такое же училище. Это рядом с Лобвой. Попробуйте туда толкнуться. Авось и возьмут. Справки-то о сдаче экзаменов у вас на руках.

Как ни прискорбно было у Мишки на душе, сообщение подполковника Малинина о наличии педучилища в Серове несколько приободрило парня. А из глубины души ядовитым бреднем поднимался мотив издевательской песни: "Человек проходит как хозяин". "Да, - подумал Ларионов, - не очень - то приятно быть хозяином со спутанными руками и ногами. В этом смысле Бобик тоже хозяин. Он обладает вверенной ему конурой".

В учебной части педучилища в связи с Мишкиной неудачей повздыхали для приличия, пожелали счастливого пути и на этом успокоились. Ларионов "сын кулака". Ему многое не дозволено из того, что дозволено другим, людям гордым и чистым от классовых наслоений.

Вечером он сел на местный поезд Свердловск - Серов, а наутро уже был дома. Родители как-то безразлично отнеслись к Мишкиному провалу с учебой в Свердловске. Не очень они настаивали и на учебе его в Серовском педучилище или продолжении образования в Лобвинскрй средней школе. Скорее всего, им хотелось, чтобы Мишка навсегда уехал из Лобвы и развязал им руки. У него у самого голова шла кругом, и он сам толком не знал, что ему теперь делать на трудном распутье.

 

- 443 -

Был бы дедушка Андрей рядом, тот дал дельный совет, не оставил внука в беде. Он и раньше говорил Мишке: "Будет плохо, приезжай ко мне в Чапаевск. Будем вместе нужду и беды превозмогать." Старик знал, как трудно было справедливому и прямолинейному Мишке ужиться с взбалмошной матерью. А отец, человек беспринципный и безвольный, с подобострастием к делам не относился, он больше всего интересовался зеленым змием. На это в основном и уходили его бдения и помыслы.

На другой день Мишка поехал в Серов разузнать насчет учебы в педучилище. Он однажды был в этом городе, приезжал в поликлинику, чтобы сделать рентгеноскопию легких, у него тогда заболел левый бок, и он очень переживал, думая, что подхватил туберкулез. Мишка считал эту болезнь самой страшной и опасной дли жизни. Возможно эти опасения и имели свою паническую силу, ибо заболевших в ту пору этой хворью мало кого излечивали. Туберкулезники, как правило, умирали.

Мишке же очень хотелось жить, хоть жизнь и не была для него сладкой малиной.

Улицу Зеленую, на которой находилось Серовское педагогическое училище, Мишка нашел без особых затруднений. Зеленой улица называлась потому, что по обеим сторонам ее были посажены деревья. Отличало эту улицу и другое: почва на ней была глинистая и во время дождей она превращалось в сплошное липкое месиво. Если бы не досчатые тротуары вдоль каждого порядка домов, как и в Лобве, по улице невозможно было пройти без риска оставить в глинистой хляби подошвы, а то и обувь вообще, в чем Ларионов убедился при первом же вступлении на эту романтически названную улицу.

В учебной части к Мишке отнеслись с должным пониманием и даже живым участием. Его расспросили о материальных возможностях семьи, о планах на будущее, где он собирается жить после окончания училища и есть ли у него намерение продолжить в будущем образование в педагогическом институте на заочном отделении. Ларионову понравилось, что с ним разговаривали с такой непредвзятой откровенностью.

То ли в "училище оказался недобор учащихся, то ли его зачислили в штат в счет будущего отсева учащихся, что было привычным явлением для каждого учебного заведения. Как бы там ни было, а парню на сей раз явно повезло. Главное состояло в том, что и дом рядом, куда можно будет каждую неделю на выходной наведываться.

За два дня Мишка сделал себе из фанеры большой чемодан, обил уголки его железом, под конец покрасил красно-коричневым суриком. Не найдя внутреннего замка, парень приспособил для запора чемодана старую дверную накладку со скобой. Получилось несколько аляповато, зато надежно против козней будущих воришек в общежитии.

 

- 444 -

Мать послала Мишку в магазин за подсолнечным маслом. Он не успел перейти улицу, как увидал недалеко от колодца Машу Дахно. Она тоже увидала Мишку и остановилась на месте, поджидая его. У парня как-то тревожно защемило на сердце. Ему вдруг стало и радостно и грустно. В душе боролись противоречивые чувства: радость встречи и горечь предстоящей разлуки. Он даже не знал, что ему делать - идти на сближение с девчонкой или пройти мимо, поприветствовав ее издали. К тому же он был уверен, что за ним в окно неотрывно следит мать, которой срочно потребовалось масло для заправки щей.

- Что, уезжаешь? - повела округляющимися плечами Машенька, когда Ларионов остановился рядом с девчонкой. - Заведешь там такую кралю, что со мной и знаться перестанешь. Для студента я уже не интересна буду.

- Ты сама от меня отворачиваешься, - вспыхнул Мишка, - будто я чем-то обидел тебя. При встречах даже не останавливаешься, не то, что какими-то новостями порадовать. А я, наоборот, всегда рад встрече с тобой. Только радости-то настоящей мало от этого было.

- Это ты зря говоришь, - упрекнула Мишку Машенька. - Ты сам какой-то непонятный. Можно подумать, что ты делаешь не по своим убеждениям, а по чужим подсказкам. Оттого и получается не все толково у тебя. Бывает, и сердишься из-за пустяка, потом переживаешь. Разве можно так?

Мишка не сразу нашелся, что ответить подружке. Он не хотел обидеть ее правдивым, прямолинейным ответом. А сделать это было надо, потому что из-за наивности суждений доводы Машеньки не выражали истины. Он не желал, чтобы у подружки сложились о нем предвзятые впечатления.

- Эй, Мишка, - крикнула вышедшая из калитки на улицу Екатерина Ларионова, - чего ты там балясы разводишь! Неси масло скорее, раззява!

- Видала, какая она у нас! - не без испуга проговорил Мишка. - Попробуй ослушаться или не выполнить ее приказания. Запросто влепит.

- Все знаю, - отозвалась Машенька, - пойду по добру, по здорову, пока и мне за компанию с тобой не влетело. На оплеухи она щедрая.

Еще раза два оглянувшись на подружку, Мишка торопливо зашагал к магазину, не дожидаясь, пока родительница не начала крыть матом.

3

 

Вечером тридцатого августа Мишка сложил в свой чемодан тетради, книжки, смену нижнего белья. Сюда же он сумел втиснуть кастрюлю с чашкой и алюминиевую кружку. Картошку, морковь и свеклу он уложил в мешок. На первый случай он считал, этого будет достаточно. В общежитии имелась плита, на которой бедные студенты готовили себе пищу. У кого

 

- 445 -

был достаток, те питались в столовой неподалеку от общежития.

Мишка сам починил свои ботинки, подлатал брюки и пиджачок, пришил заплаты на носках и локтях рубашки. Ничего нового у него не было, как не было и осеннего плаща. Его заменило видавшее виды осеннее пальтишко, которое купил отец на лобвинском базарчике.

В ноябре будущему студенту исполнится девятнадцать лет. У Мишки не росли ни борода, ни усы, и он все еще выглядел замухрышкой-подростком. Завтра утром он поедет в Серов. Поэтому все необходимое он приготовил заранее и спать лег с наступлением сумерек.

Но сон не шел. В голову лезли всякие тревожные мысли, пугая своей загадочной неопределенностью, то ввергая в уныние, то порождая тягостные предчувствия чего-то страшно неотвратимого.

И это не было плодом болезненного воображения. После десятилетней сталинской ссылки-каторги перед Мишкой открывалась новая жизнь, жизнь без рабских уз и плетей надсмотрщиков. Он слишком долго ждал этого торжественного момента, а когда такой момент наступил, парнишка даже растерялся: а может, это подвох какой-то. Уж слишком вероломными были те люди, в руках которых они находились. От них можно ожидать каких угодно козней и самых невероятных злодеяний.

Мишке ни раз доводилось быть свидетелем разных драматических событий, когда на его глазах жалкие подонки издевались над детьми, убивали неповинных людей, насиловали женщин и несовершеннолетних девчонок. Ему даже видеть подобные ужасы казалось кощунственным и преступным. Он считал, что эти отвратительные твари не имели абсолютно никакого права называться людьми. Для безопасности окружающих их надлежало содержать только в клетках с хищными зверями.

Парнишка уснул будто сквозь землю провалился, ни разу не просыпаясь до шести часов утра. Родители уже завтракали и вели о нем не очень лестный разговор. Больше говорила Екатерина, оспаривая доводы слабохарактерного супруга. В ее словах сквозила непреклонность.

- Выходит, мы должны еще три года на него чертоломить, - упрямо гнула свою линию супруга. Чертоломить в ее понятии звучало как батрачить. - Может, ты думаешь, что после учебы о нас с тобой он будет стараться? Как не так! Уедет куда-нибудь, потом женится и забудет про все, что мы для него сделали. Вот попомнишь меня: так оно и будет!

- Что же ты теперь хочешь предложить, головушка садовая?

- На работу ему надо устраиваться, - ответила Екатерина. - Или пусть какие-нибудь курсы окончит да на завод оформится. Ведь ему уже девятнадцатый год прет. Сами-то мы с тобой чуть ли не с детства в работу впряглись. А он что за барин? Хватит собакам хвосты крутить!

- Да ты что, Катя, так разошлась? Мало ли у него было забот с кро-

 

- 446 -

ликами, козами, домашним хозяйством, огородом? Зря ты на него злишься.

- Тогда сажай его в угол вместо иконы и Богу до упаду молись на него, — зло огрызнулась Екатерина, подаваясь к выходу из дома.

Мишка и до этого знал, что родители не очень благосклонно относились к его намерению овладеть профессией учителя. И тем не менее открытый бунт матери против него, глубоко задел за живое Мишку. Он никак не мог взять себе в голову, из-за чего вероломная родительница так злопыхала на него. Ведь он никогда не подавал ни малейшего повода для неприязни по отношению к себе, выполнял свои обязанности безукоризненно старательно, но не мог ничем растрогать ледяное сердце матери своей. От нее и в летнюю жару веяло арктическим холодом.

Родители еще раз зашли в квартиру, сделали Нюрке какой-то наказ и подались во двор, невнятно брюзжа и переругиваясь. Мишка уже плохо понимал, из-за чего родители перекорялись, у него мысли в голове шли кувырком, и самого его будто погрузили в чан с холодной водой.

Толик с Валюшкой еще спали, Валюшке шел второй годик. Она была спокойным ребенком, никогда зря не канючила без надобности, не приставала с надоедливыми просьбами, понимая, что лишнего все равно не дадут.

Нюрка молча наблюдала за сборами брата, ни о чем не расспрашивая его, а потом, словно очнувшись от забытья, осторожно спросила:

- Наверно, Миша, очень трудно на учителя выучиться? Учителю надо так много знать, чтобы на любой вопрос ученика ответить. Так ведь?

- Ты, Нюра, можешь одна задать столько вопросов, что на них и десять учителей не ответят. А я один и подавно. Когда кончу педучилище, тогда и поговорим. А сейчас мне надо идти на поезд, иначе опоздаю. Завтра начало занятий.

4

 

Как Мишка не уговаривал Нюрку не ходить его провожать, та категорически настаивала на своем, обещая что дальше комендатуры за ним не пойдет.

- Все люди так делают, - убежденно проговорила сестренка. - Не провожают только тех, у кого ни родных, ни знакомых не бывает. Понятно тебе?

- Ну, ладно, - согласился Мишка, - можешь проводить до бугра, если тебе так хочется. А там я и один доберусь. Я, чай, не маленький. Сама знаешь.

Чемодан Нюрка поднять не смогла. Она только немного сдвинула его с места и, сделав два безуспешных рывка кверху, опустила на место.

- Я лучше твою сумку понесу, а ты тащи чемодан. Ты сильнее меня.

 

- 447 -

Пройдя пожарную вышку, перед спуском к деревянному мосту через речку, откуда открывался широкий обзор на Лобву с железнодорожным мостом и центральным Лобвинским поселком, оба остановились.

- Ты смотри, Миша, чтобы все по хорошему было, - наставительно посоветовала брату Нюрка. - С непутевыми ребятами дружбу не заводи. С такими шалопаями можно в любую дурную историю влипнуть. Есть на свете такие мошенники, которые только и норовят, как бы какого разиню надуть и обобрать. В больших городах всяких шаромыг больше, чем бродячих собак.

- Насчет этого не беспокойся, Нюра, - ответил Мишка на сестрины предостережения. - Ты меня все еще маленьким считаешь, а я уже как следует вырос и во многом не хуже других разбираюсь. Так что ничего плохого со мной не произойдет. Иди назад, а то скоро Толик с Валюшкой проснутся. Вот они-то могут кое-что и недозволенное сотворить. Трудней тебе без меня будет управляться с ними. И других дел невпроворот.

- Легко в жизни, Миша, только всяким начальникам да нашему коменданту Бычину бывает. Простым людям всем несладко живется, а лишенцам тем более, потому что их все, кому не лень, притесняют.

- Ступай назад, моя заступница милосердная. Я тоже пойду. Время в обрез осталось. Медлить больше никак нельзя. Всего хорошего, сестричка.

За мостом Мишка остановился, оглянулся назад. Нюрка все еще стояла на косогоре, жиденькая как лозиночка, и махала вслед ему снятой с головы синей косынкой и что-то кричала ему задыхающимся голосом. Отдельных слов Мишка разобрать не мог. До его слуха доносилось лишь что-то вроде протяжного "сиянье" или "до свиданья".

Когда он прошел еще шагов сто и оглянулся назад, Нюрки на бугре уже не было. "Не в мать уродилась сестренка, - подумал Мишка. — Такая сердобольная, что может даже из-за воробья, попавшего в лапы кошки, безутешно расплакаться. Как бы хорошо было жить на свете, если все люди были такими добрыми и желанными как наша скромница Нюрка. Но мало их встречал я на своем пути. Они как падающие звезды на небе промелькнут с быстротой молнии и долго потом не видно их. А коль подлецов вокруг больше, чем добрых людей, хорошей жизни скоро и ожидать нечего", - подытожил глубокомысленно парнишка и деловито зашагал дальше.

В помещении вокзала находились лишь двое молодых людей да старичок со старухой. У обоих интеллигентный вид и солидные манеры, которые отличали их как людей не простого происхождения. Ларионов взял билет и сел на диван рядом со старичком. Тот посмотрел на Мишку испытывающим взглядом, придвинулся к нему поближе, спросил:

- Куда это вы, молодой человек, с таким багажом направляетесь? Вы только не подумайте, что я с каким-то умыслом спрашиваю. Нет, нет, я

 

- 448 -

этим никогда не занимался. Меня просто интересует: куда вы собрались?

- На учебу я еду, дедушка. В Серовское педагогическое училище.

- Вон как, - оживился старичок с профессорской бородкой. - Это вы неплохо задумали. В этом есть значительная неоспоримая польза. Учить детей - это благородное и ответственное дело. Я сам работал учителем. Потом меня по ложному доносу заподозрили в космополитизме и уволили с преподавательской должности. Едва срок не дали. Лишь чудом от тюрьмы спасся. После этого в заводоуправлении статистиком служил.

Ударил станционный колокол. Старичок засуетился, взял корзины в руки, подался к выходу. За ним заспешила старушка со своими картонными коробками. Не отставал от своего участливого собеседника и Ларионов, согнувшись набок под тяжестью чемодана. Когда остановились на железнодорожной платформе, старичок проговорил мимоходом:

- К ссыльному педагогу, милейший, еще больше будет подозрений. Сейчас везде поголовный сыск идет. На каждом шагу "врагов народа" выслеживают. Придет время, и вас не минует эта участь. Вот попомните меня.

Мишку будто плетью по спине огрели. Он даже вздрогнул от неожиданности, услышав такие слова. Ему до этого и в голову не приходило, чтобы человека могли по существу ни за что ни про что преследовать. Выходит, он многого еще не понимает и из-за этого может пострадать в жизни. Не зря его насчет этого предостерегал дедушка Андрей.

Мишка крепко задумался. Он стал упрекать себя за то, что сделал непродуманный выбор, из-за чего можно нажить большие неприятности. Куда проще было бы устроиться в фельдшерское училище, помогать потом людям избавляться от недугов и сохранять их бодрость духа до старости. Он так и собирался сделать поначалу, да передумал, поддавшись на настоятельные уговоры учителя Треногина и завуча школы Лазукова.

Старичка со старухой и молодые люди быстро поднялись на площадку вагона, а кондуктор следом за этим с тем же проворством втолкнул Мишкин чемодан в тамбур, а потом и его самого. Ларионов волновался. К прежней радости сбывающейся мечты прибавлялась горечь тревоги за завтрашний день, который может оборвать все его светлые надежды.

Поезд тронулся. Застучали колеса вагона, отбивая мелодию прощания с детством, со всем тем, чем он жил до сих пор под неласковым отчим кровом в ожидании чего-то нового, может быть, менее безотрадного, что он испытал за минувшие годы ссылки, часто меняя не по собственной воле места обитания под солнцем, где все было чуждо его сердцу.

Занятый своими невеселыми думами, Мишка не заметил, как поезд миновал около восьмидесяти километров нелегкого пути и прибыл на станцию в город Серов. Засуетились пассажиры, стаскивая с полок свои мешки и чемоданы, а по перрону бежали встречающие, носильщики, какие-то темные

 

- 449 -

личности в надежде что-то урвать для себя у зазевавшихся в толпе прибывающих в город людей. Ларионов тоже подался к выходу из вагона, полусогнувшись на правый бок под тяжестью чемодана. Беспорядочной чередой роились в голове тягостные раздумья, порождая апатию.

5

 

Без особых затруднений Ларионов добрался до педучилища. Потом со справкой секретаря пошел устраиваться в общежитие. Оно находилось на той же улице в двухэтажном деревянном здании дореволюционной постройки без всяких архитектурных особенностей, что придавало ему вид барака лесорубов на глухой лесозаготовительной делянке.

Улица называлась "Зеленая", на которой, кроме небрежно посаженных хвойных и лиственных деревьев, ничего другого и в помине не было. Зато много было на улице грязи, комков глины, бесхозяйственной запущенности. Но никого это не удивляло, не возмущало, потому что было привычным пейзажем многих уральских городов и рабочих поселков.

Мишке досталась койка с обшарпанной тумбочкой в углу комнаты на втором этаже перед окном на улицу. Это было как раз то, чего Ларионов и хотел иметь в сложившейся обстановке. Очень кстати было и то, что метрах в пяти от окна стоял столб с осветительным уличным фонарем, свет от которого падал на подоконник. Здесь было так светло, что даже можно было читать при выключенных в комнате лампочках.

В небольшой комнатушке на первом этаже общежития была плита с двумя конфорками, на которой учащиеся готовили себе пищу. Охотников пристроиться со своими котелками и чугунками на плите было предостаточно. Поэтому здесь всегда было немало потасовок из-за захвата места на конфорках. Слабосильный Ларионов даже и не пытался с кем-то тягаться ради первенства у плиты. Он стал вставать по утрам раньше других, и этим побеждал многочисленных соперников.

У Мишки появились первые недруги, и они начали ему вредить, подстраивать каверзы и неприятности. Сперва они подбрасывали ему в оставленный в тумбочке суп соль, перец, а когда и этого показалось им мало, подсыпали и нюхательный табак. Он перестал варить суп, а варил только картошку в мундирах, пряча ее под замок в чемодан.

Недруги пришли в замешательство. Они на какое-то время оставили свою жертву в покое. Но вскоре возобновили свои козни в еще более омерзительной форме: стали подкладывать под подушку и матрас Ларионову дохлых лягушек, воробьев, даже крыс, завертывая "подарки" в старые газеты и тряпье. Он так и не узнал, кто творил эти подлости.

 

- 450 -

На жалобы коменданту и секретарю училища злоумышленники, точно взбесившись, стали вытворять такие подлости, что Ларионову все на свете осточертело. Он охладел к учебе, начал пропускать занятия, не искал с кем-то сближения и дружбы, замкнулся в себе. Ему показалось, что у него стал сильнее болеть левый бок и что эта опасная болезнь в самом ближайшем времени свалит его безжалостно в могилу.

Доходил месяц как Мишка учился в Серовском педагогическом училище. С каждым днем он все больше разочаровывался в своем легкомысленном выборе, очень жалел, что рядом не было дедушки Андрея, который только один мог понять его думы и подсказать выход затруднительного положения. В душе все настойчивее росла тревога скорой смерти, бренности земного бытия, тщетности человеческих стараний Словом, впереди перед Мишкой вставал непреодолимой преградой суровый призрак, который ввергал его в ужасающее отчаяние. Он уже не противостоять враждебной силе, которая надвигалась на него со всех сторон.

Однажды после занятий он пошел на железнодорожный вокзал, чтобы справиться о расписании движения поездов. Он собирался съездить в Лобву и поговорить с родителями по поводу целесообразности дальнейшей учебы в педучилище, хотя Мишка заранее знал, что никакого дельного совета они дать ему не смогут. Родители больше всего думали о себе, о своих потребительских интересах, а о детях думали как о чем-то мене важном и как бы насильно навязанном кем-то в наказание за грехи им.

Когда он уже находился в непосредственной близости к вокзалу, где-то на соседней улице духовой оркестр заиграл похоронный марш. Потом на смену звукам медных труб над похоронной процессией поплыли в протяжном ритме слова революционной песни:

- Замучен тяжелой неволей,

Ты славною смертью почил...

В борьбе за народное дело

Ты голову честно сложил...

И звуки духового оркестра, и слова революционной песни острой болью бередили Мишкино сердце. Эта песня вдохновляла на борьбу с любыми поработителями и мракобесами, которые держали народ в страшной кабале. С этой песней можно было идти в бой с большевиками, которые сделали миллионы невинных крестьян несчастными и загнали в могилу.

Какое-то время Мишка стоял будто пришибленный призывным кличем песни, потом, не выдержав искушения, пошел в хвосте похоронной процессии, сам не зная зачем. Им завладел гневный протест против своих жестоких обидчиков, и он терзался от бессилия отомстить им за причиненные

 

- 451 -

беды.

А песня, как раненая птица, билась в бездонном поднебесье нарастающим аккордом, долетая до соседних улиц, будоража сердца отягченных неволей загнанных сюда со всех концов России людей. Немало их было в Серове, как Мишка Ларионов, и у всех у них была такая же горемычная судьба. И всем им было тягостно и неуютно вдали от родимых мест. Не жили эти люди, а только мучились под гнетом красного чудища.

- Отмаялся, сердешный, - хлюпала порядком потрепанная неурядицами жизни согбенная старушка. - Так и не дождался конца лихой неволи.

- Значит, тоже, как мы, пострадавший от безбожных товарищей, - тихо проговорил Мишка. - Может, скоро и мне туда же придется пойти...

Ларионов даже не заметил, как к хвосту похоронной процессии подкатила крытая брезентом милицейская машина, и из нее начали поспешно выскакивать юркие фигурки молодых блюстителей порядка. Мишка невольно вздрогнул и отбежал от похоронной процессии к тротуару.

- Перестаньте горланить, гады ползучие! - рявкнул на поющих главарь милицейского наряда. - Улица - не место для сборищ всякого сброда!

Милиционеры с яростью натренированных овчарок набрасывались на людей, били их дубинками, выкручивали руки, волокли к машине. Послышались стоны и выкрики, кто-то из женщин заплакал навзрыд. Песня замирала в сбившемся хоре дрогнувших голосов, предрекая кару насильникам:

- Но знаем, как знал ты, родимый,

Что скоро из наших костей

Подымется мститель суровый,

И будет он нас посильней...

Как-то сразу все смешалось, нарушился установившийся ритм, похоронная процессия превратилась в сбившуюся массу оцепеневших людей.

- Песнь-то народная, революционная, - возразил чей-то сильный голос на милицейскую команду замолчать. - Вы нам, может, еще воздухом дышать запретите. Мы не нарушаем общественного порядка, по закону поступаем.

Человека тут же быстро схватило несколько грубых рук, и вместе с другими участниками похоронной процессии затолкали в машину. Песня оборвалась. Послышались громкие рыдания, выкрики, гневные проклятия, толпа, казалось, готова была вот-вот взорваться бунтом протеста.

Мишка начал отставать от похоронной процессии, подавшись в сторону железнодорожного вокзала. Его била дрожь. Мысли в голове спутались, как стая птиц перед неожиданно налетевшей бурей перед грозой. Похоронная процессия явилась еще одним веским доводом в пользу принятого

 

- 452 -

Мишкой решения оставить педагогическое училище. Теперь у него на этот счет не оставалось ни малейшего колебания.

Ночью он плохо спал. Его одолевали кошмары, он видел себя лежащим в гробу, будто его везли на костлявой лошаденке на лобвинское кладбище. У гроба сидели Толик с Валюшкой, а мать с отцом и Витька с двумя нищенками шли за телегой, молчаливые и поникшие. А кругом все трепетало в ярких лучах солнца, словно никому никакого дела не было до Мишкиной преждевременной смерти. Видно, у каждого своей беды было по горло, и каждый не знал, что ему надо делать, чтобы избавиться от сковавшей душу тяжести. Проснувшись, он не сразу понял, что с ним и где он. Но через минуту наваждение прошло, и он быстро взял себя в руки.

Положив в карманы пиджака несколько картофелин в мундирах, кусок хлеба, он решительно направился к выходу из общежития, стараясь никому не попадаться на глаза, чтобы недоброжелатели не подстроили ему напоследок еще какую-нибудь гадость. На хорошее ему, словно заколдованному, почти никогда не везло, а лиха всякого перепадало с таким избытком, которого хватило бы сделать несчастными десятерых.

В училище Мишка пришел когда в канцелярии еще никого не было, а уборщица тетя Агафья только начинала мыть полы в вестибюле. Она немало удивилась, узнав о Мишкиной болезни и его намерении покинуть училище. Тетка Агафья будто родная мать заботилась об учащихся, помогала, как только могла, каждому попавшему в беду, делилась последним куском хлеба, если кто-то вдруг оставался без гроша в кармане.

Женщина на минуту оставила свои дела, присела рядом с Мишкой на скамейку. Стала расспрашивать, что он теперь собирается делать, куда намерен податься. Когда парнишка доверительно рассказал сердобольной женщине о своих мытарствах в ссылке, Агафья тяжело охнула:

- Откуда же после таких жутких страданий здоровью-то быть? Крепись, милок, - посоветовала на прощанье Агафья. - Бог даст все пройдет. Не все же время один сатана будет людьми помыкать. Придет конец.

Долго директор уговаривал Ларионова остаться в училище, предостерегая от опрометчивого шага, когда человеком управляют эмоции, а не здравый смысл. Это-то подчас и выбивает человека из колеи, толкает его на такие несуразные действия, которые делают его несчастным.

Слова директора проходили мимо Мишкиного сознания. Он даже плохо понимал их истинный смысл, будто то, что говорил директор, было адресовано кому-то другому, до кого ему не было никакого дела. Он отчаяние заплакал, взявшись руками за грудь. Слезы градом катились по его возбужденному лицу, а перед глазами поплыли желто-коричневые круги. Сам он нервически вздрагивал, уже не в силах совладеть с собой. Ему стало даже неловко, когда приступ нервного возбуждения начал постепенно

 

- 453 -

проходить. Такая острая нервная вспышка с ним была впервые. Директор решительно встал из-за стола и сказал секретарше: - Видимо, он и в самом деле серьезно болен. Удерживать его бесполезно. Оформляй отчисление. Жаль, конечно, парень способный, но что поделаешь.

6

 

В Лобву Мишка приехал поздно вечером. Дверь открыла родительница, расспрашивать ни о чем не стала, ибо и без того поняла, что сын приехал насовсем, не выдержав бремени туманной педагогической науки. Свет зажигать Мишка не стал. Мать этого не любила. Поел в потемках щей с ржаным хлебом и полез на полати. Там всегда лежали матрас с одеялом и замызганная ватная подушка. На большее бедный студент и не располагал. Он знал железный порядок матери и не стал его нарушать.

Хоть и был Мишка сильно возбужден, переполнен до отказа мучительными впечатлениями, уснул он быстро и спал без сновидений как невинный ребенок, у которого не было ни малейших причин для капризов.

- Что же теперь будешь делать? - спросили Мишку родители перед уходом на работу. - Или ты еще не успел об этом подумать?

- Пойду в восьмой класс учиться, - неуверенно ответил Мишка. - Если, конечно, примут только. Из-за месячного перерыва в занятиях могут и не взять. Тогда поеду к дедушке Андрею в Чапаевск. Другого выхода нет.

- Ну, ну, - неопределенно пробурчал отец, - попробуй, может, чего-нибудь да выйдет. - Мать тоже что-то произнесла заупокойным тоном, но Мишка вовсе не понял смысла ее как всегда суровых слов.

В школе, куда он обратился со своей просьбой о поступлении в восьмой класс, ему предложили написать заявление, которое рассмотрит педсовет. Мишка полагал, что это не такое уж сложное дело, чтобы на разрешение его потребовалось значительное время. А вышло именно так и никак иначе. Прошло же всего лишь четыре месяца, как оставил он школу в июне, а теперь не узнавал ее. Веяло здесь на него холодом отчуждения. Преподаватели смотрели на него с безучастным равнодушием. Почему? Он не мог понять. Что-то, по всей видимости, случилось, но что именно для него оставалось загадкой. Мать с отцом в этом деле были законченными невеждами. С ними на эту тему и разговора было заводить бесполезно.

Прошло еще несколько томительных для Мишки дней. С созывом педсовета в школе не торопились. Косо глядели на Мишку родители. Особенно мать, которая всегда находила причину, чтобы упрекнуть его в нерадении к домашнему хозяйству и к исполнению порученных

 

- 454 -

обязанностей.

В эти дни Мишка встретил заведующего переселенческим клубом Василия Петрякова. Поселковый деятель культуры первым заговорил с Ларионовым о его делах. Мишка откровенно признался, что дела его плохи, и он не знает, как ему дальше быть. С рассмотрением заявления о приеме в восьмой класс педсовет не проявляет особой заинтересованности. Да и смотрят на него самого с какой-то подозрительностью, словно подстроил он школе и всем преподавателям какую-то мерзкую гадость.

Василий внимательно выслушал Мишку, потом вскинул голову кверху и стоял некоторое время молча, что-то прикидывая в уме. Мишка внимательно присмотрелся за время посещения клуба к Петрякову и отлично знал, что тот не любит бросать слов на ветер, и всегда был справедлив.

- Сейчас, братец, такая нелепая жизнь пошла, что люди боятся сказать правду не только постороннему человеку, но даже близкому другу. На Западе сгустились тучи войны. Но об этом пока говорят полушепотом. Кто скажет лишнее, того прячут за решетку. Я тебе говорю без утайки, уверен, что ты не подведешь, хоть и юн годами. Ты прошел замечательную дедушкину школу, у таких язык зря не болтается как у лопоухих пустозвонов подобно телячьему хвосту. Чтобы не случилось, мой юный друг, бодрости духа ни при каких обстоятельствах не теряй! Какие бы новые беды и напасти на обрушились на наши несчастные головы, страшнее того, что мы пережили и испытали за годы кровавого лихолетья, пожалуй, и нарочно такого не придумаешь.

У Мишки лопнуло терпение. Он два дня подряд ходил в школу, справлялся насчет педсовета, а ему нехотя отвечали, что в ближайшее время никакого педсовета не предвидится, а школу на две недели закроют на карантин.

Это сказал завуч школы Лазуков, который ранее всегда благоволил к Ларионову, давая ему добрые советы и напутствия. Это он удержал Мишку от опрометчивого поступления в Нижнетагильское ФЗУ на горнового, куда его тянул за собой неспособный к учебе Гриша Бутко.

И вот на тебе: Лазукова будто подменили, он стал совсем другим человеком. Он и разговаривает другом тоном, и глядит на Мишку колючим взглядом, хочет что-то сказать откровенное, да не решается.

Мишке стало казаться, что на него кто-то наговорил грязные сплетни, они стали распространяться не только в стенах школы, но и перешагнули ее порог, поползли черной гадюкой по улицам и избам поселка. У парня тоже была человеческая гордость. Он еще раз пришел в школу и смело сказал учителю, но пряча взгляда и не заискивая перед ним:

- Я больше никогда не приду сюда. Прощайте навсегда. Я на днях уеду из Лобвы, чтобы ничто мне не напоминало о загубленной жизни в ссылке. -

 

- 455 -

Мишка тут же резко повернулся и пошел к выходу. Лазуков выжидательно стоял на месте. Он, наконец, сказал то, чего долго не решался говорить:

— Вся наша страна под тюремным замком. Куда бы ты не уехал, повсюду останешься клейменым рабом. У нас у всех одна рабья участь: будь ты лишенцем или человеком без этого позорного клейма. Ступай, дружок, да не забывай об этом. Лиха тебе я не желаю, Мишенька. Счастливого пути тебе, дорогой. Если доживешь до счастливого рассвета над Родиной, вспомни о нас, несчастных учителях своих, которым нелегко было нести свет знаний питомцам, судьбой обиженным во мраке тьмы и беззакония.

7

 

- Так вон он какой Латуков то! - на минуту приостановившись в дверях, подумал Мишка. - Значит, и ему порядком насолили живоглоты краснопузые. Необиженными, пожалуй, остались одни лишь мерзавцы. А я думал...

Жизнь - это огромный-преогромный бушующий океан. И окинуть его весь хотя бы с приблизительной точностью даже мысленно не под силу не только одному человеку, но и многим мудрецам. Вот почему Мишка Ларионов при всей своей горячей любознательности многого не знал, что творилось в буйных потоках житейского моря. И часто поэтому ошибался.

Он принял серьезное решение. Но посоветоваться с родителями он не мог, потому что они были людьми наивными, не практичными и черствыми. Если бы их спросили, нужны ли им дети, они ответили, что это заранее предопределено природой вне зависимости от пожелания людей. У таких "родителей" не было ни жалости, ни сострадания, ни любви к детям.

Когда Мишка сообщил вернувшимся с работы родителям о своем решении, те отнеслись к этому с совершеннейшим безразличием. А Екатерина в ответ на сыновние слова сказала как о чем-то малозначащем:

- Коль решил, так езжай. Удерживать силой не станем. Ты уже не маленький, волен сам определять, что тебе сегодня или завтра делать. Мы с отцом в твоем возрасте уже своей семьей жили, а я последний месяц тобой брюхата была, - ни к селу ни к городу с легкостью подытожила родительница. Ты же как сопливый мальчонка все в школьниках ходишь.

- А мы разве виноваты, что нам родители такую чумную жизнь подсунули? Ведь революцию-то делали вы, а не мы. Нас еще и на свете не было, когда вы по зову большевиков сломя голову кинулись на земле сказочный рай устраивать. Из-за вашей глупости мы столько страшных мук перенесли! Теперь вы делаете вид, что и сами невинно пострадали, - со всей нестерпимо накопившейся болью в сердце сказал родителям Мишка.

- Зря не болтай! - вспыхнул Иван. - Это большевики совершили револю-

 

- 456 -

цию. Они и всю жизнь на свой лад перевернули. Много ты смыслишь в этом.

- Их было мало, большевиков-то, - стоял на своем Мишка. - Одни они без мужиков ничего бы и не сделали. Сам-то ты где был три года после Октябрьского переворота? Таких, как ты, по военным дорогам с большевиками мотались тысячи, а может, и миллионы. Когда вы им помогли взять власть у буржуазии, они вас самих на каторгу погнали как баранов.

- Смотри, какой ты стал грамотный, сынок! - подскочил на лавке Иван, задетый за живое. Когда это ты успел такой мудрости набраться? Вроде бы неоткуда. Живем-то среди непробудной темени и глуши.

- Неоткуда, - говоришь, — не унимался Мишка. - А разве десяти лет каторги, в которой нас гноили и истребляли сталинские изверги было недостаточно, чтобы прозреть разумом и отличить доброе от пакостного?

- Ты только мудреными словами козыряешь, а ума у тебя в голове ни на грош не прибавилось. Для меня ты как был учеником-несмышленышем с букварем под мышкой, таким и на сегодня остался. Зеленый ты еще нас учить.

- Пустота одна у тебя за душой, отец. Поэтому тебя с такой легкостью и заманили в свои сети большевики. Дороже водки у тебя на свете ничего нет. Водка тебе весь мир загородила. Ты ходишь как слепой в потемках и никакого просвета вокруг себя не видишь.

- Вот как! - зло сплюнул Иван. - Я же ничего этого и не знал. Спасибо, сынок, что меня, бестолкового дурня, уму-разуму наставил!

Отец зашел в материн закуток, начал там шарить на полках и под столом. Некоторое время спустя забулькала в алюминиевую кружку зловонная хмельная жидкость. Опорожнив кружку с вонючей влагой, Иван похрустел на закуску морковкой, стал сворачивать из самосада цигарку.

Оставляя за собой густые клубы едкого дыма, родитель неуверенно направился к двери, что-то недовольно бормоча себе под нос.

- Когда ты думаешь уезжать? - спросила Екатерина Мишку после ухода Ивана из дома. - Может, с неделю поживешь с нами, потом видно будет?

- Послезавтра и уеду, - без промедления ответил матери Мишка. - Зачем понапрасну тянуть время. Скоро нагрянут осенние снегопады, а там и морозы стукнут. Вот и надо поторопиться опередить лихую пору. Неизвестно, как еще на пересадке с поездом дело обернется. Вдруг на вокзале в Свердлове дня три-четыре торчать придется.

- Послезавтра так послезавтра, - отозвалась Екатерина. – Только на меня не надейся. Собирать тебя в дорогу мне некогда. У меня своих забот непочатый край. Сейчас я тебе твои шоболы отдам, а ты сам их приводи в порядок, если найдешь какие недостатки.

Она вытащила из бельевого ящика две верхних и две нижних рубашки,

 

- 457 -

пару кальсон, двое потертых носков, кусок холстины.

- Полотенцев у меня нет, - пояснила родительница, указывая на отрывок холста. Будешь утираться пока этой тряпицей. Пальто и пиджак на вешалке. Вот и все твои пожитки. Что грязное - постирай, что дырявое - подлатай. Мне не до тебя. Буду картошку перебирать, пока не сгнила.

Два дня, оставшиеся до отъезда, провел Мишка словно в тяжелом угаре. Сперва он перестирал грязное белье, высушил его у плиты, потом начал латать расхудившиеся вещи. Основательно попотел над ремонтом развалившихся ботинок. Не найдя подходящего материала, каблуки подбил из кусков приводного ремня, случайно найденного в чулане.

Сменил Мишка и запор на чемодане. Прежний показался ему недостаточно надежным. Его свободно можно было отодрать отверткой или большим гвоздем. В придачу к чемодану ему позволили взять с собой брезентовую сумку с железными застежками. В нее он сложил менее ценные вещи и часть еды с посудой, чтобы она всегда была под рукой.

Вопреки Мишкиным ожиданиям, родительница неожиданно расщедрившись, налила ему пол-литровую бутылку козьего молока, четвертинку подсолнечного масла и выложила несколько кусков сахара. Кроме денег на билет, дала две четвертных бумажки на непредвиденные дорожные расходы.

Иван пребывал в удрученном состоянии. Он выпил после работы кружку браги и теперь сидел у окна, потягивая чадящую самокрутку. Никаких советов и наказов в дальнюю дорогу Иван сыну не давал. Он только время от времени натуженно икал да небрежно сплевывал под стол.

Под конец его начал одолевать сон. Он с трудом поднялся с лавки, дважды встряхнул лохматой башкой и подошел к шкафчику на стене, в котором лежали его бритвы, мыльница и оселок. Взяв старую, более чем наполовину источенную бритву, он отдал ее Мишке и с гордостью сказал:

- На, дарю ее тебе на память. Скоро и у тебя начнет расти борода. Будешь тогда бриться и каждый раз меня вспоминать. Разве мне вас не жалко? Как еще жалко, да что поделаешь, если нас так зверски в бараний рог согнули, что иногда и хочешь сделать доброе, а из этого пожелания ничего путного не получается. Выходит, большевики настолько нас духовно покалечили, что мы и само понятие о доброте забыли. Желаю по-хорошему до дедушки добраться и в пути не сплоховать. А я пойду спать.

Он едва соприкоснулся с койкой, как тут же захрапел словно убитый. Екатерина накормила Валюшку и тоже скрылась за занавеской у кровати. Нюрка не спала. Она следила за Мишкой, за каждым его движением, точно хотела навсегда запечатлеть в сердце своем его образ. Ей было грустно. И не только оттого, что уезжал ее любимый брат Мишка, но и оттого, что в жизни все происходило шиворот-навыворот, когда простые люди бились в

 

- 458 -

нужде как рыбы об лед, а начальники в кожанках не испытывали никаких затруднений и им все было доступно и дозволено.

Мишка отлично знал, что Нюрка так и не уснет, пока он не уйдет на вокзал. Старший брат был для Нюрки непререкаемым авторитетом. Она часто делилась с ним своими горестями и недоумениями, которые постоянно одолевали ее неугомонную натуру. Отца Нюрка стеснялась или робела перед ним. Мишка был ближе и понятнее ей. Он никогда не подсмеивался над ней, если она допускала какие-либо оплошности в жизни.

Екатерина по своей необузданной дурости давала детям всякие прозвища. Мишку она наделила прозвищем Вакай, которым именовали сельчане пришлого председателя сельсовета, человека жестокого нрава, и вероломных действий. Нюрку родительница "окрестила" Монголкой, по кличке хромой лошади, подаренной Ивану отцом из-за ее непригодности к работе. Не наделяла Екатерина кличками тех, кто еще ползал на четвереньках. Мишка уже давно свыкся с причудами матери и не обращал внимания на ее неразумные выходки. Нюрка же мучительно страдала как от физической боли, когда мать называла ее оскорбительной кличкой. Если бы не было поддержки Мишки, Нюрке вдвойне было горше жить на свете. Сейчас она с особенной остротой задумалась об этом.

Закончив укладку вещей, Мишка взял чемодан с сумкой в руки и прошелся с ними от стола к двери. Ноша показалась ему вовсе не такой обременительной, как он прикидывал в начале. Грустно вздохнув, он сказал Нюрке, испытывая нарастающую тревогу в груди:

- Давай, сестренка, поужинаем на прощанье вместе, и я пойду на поезд. Нюрка ответила, что уже поужинала, но с печки слезла и прошла в за куток, чтобы посидеть с братом перед дальней дорогой. Мишка налил сестренке шей с крольчатиной и положил рядом с чашкой ломоть белого хлеба, который приберег для нее специально от предыдущего дня, когда мать наделила их всех в честь своих именин этим редкостным в доме деликатесом.

- Миша, зачем ты так сделал? - округлила Нюрка свои сердитые черные глаза. - Я не возьму твоего хлеба, если ты половину его не отрежешь себе. - И тут же, приблизившись к брату, полушепотом сообщила: - Машу Дахно видела в школе. Она узнала, что ты уезжаешь из Лобвы навсегда, и пообещала прийти провожать тебя на вокзал. Мы, сказала, два года с Мишей дружили. Он такой добрый и хороший, с ним всегда было весело и интересно. В школе немало и других ребят, но они какие-то скучные как пасмурный осенний день. И ленивые, как старики дряхлые.

- Так и сказала? - уставился Мишка испытывающим взглядом на сестренку. – Может, ты что-то перепутала или поняла не так?

- Ей-Богу, Миша, так все и сказала слово в слово. Зачем мне чего-то выдумывать как базарной бабе-сплетнице? Я не люблю этого.

 

- 459 -

Мишка не сказал больше ничего. Ему и так было все понятно.

Мишка с Нюркой вышли со двора на улицу тихо и неприметно, точно боялись своими громкими шагами нарушить чей-то сон и покой. Собак в поселке спецпереселенцев было очень мало да и не было никакой необходимости содержать их. Здесь жили честные люди, и не случалось, чтобы когда-либо у кого-то украли что-то. Да и воровать-то, собственно, было нечего: ссыльные не содержали никакой скотины, кроме коз и кроликов, а каких-либо ценных покупок не делали: не было на это достаточных средств; лобвинский лесопильный завод относился к разряду легкой промышленности, хоть на нем и была поистине бычья трудовая нагрузка.

Не было в поселке и охотников: ссыльным не разрешалось иметь огнестрельное оружие. Водить собачек ради забавы ребятишек хозяевам было не по карману. Те же Ларионовы если делали какую-то покупку из одежды, то потом крепко экономили на питании, когда и ржаной-то хлеб ели с оглядкой. Так что по ночам в поселке было тихо как на погосте.

Обоим было грустно и щемяще печально, а особенно впечатлительной и нервной Нюрке, которая при каждом постороннем шорохе и звуке пугливо вздрагивала, точно перед нею вставал на дыбы злейший хищник. Сейчас ей было как никогда не по себе из-за того, что старший брат уезжая из дома, которого она так любила и уважала за щедрость души и готовность в любую минуту помочь человеку в беде и трудные моменты жизни.

Когда прошли пожарный сарай и наблюдательную вышку, оказались напротив комендатуры. Она разместилась на самой вершине косогора. Слева от нее несла свои быстрые холодные воды с уральских гор речка Лобва, а справа раскинулся до самого тракта поселок спецпереселенцев. Отсюда хорошо было видно как на ладони весь головной поселок с железнодорожной станцией и лесопильным заводом на заднем плане.

Нюрка не была испытанным конспиратором, но в силу постоянных опасностей со стороны ищеек энкавэдэшников каждый раз при подозрительной ситуации принимала необходимые предосторожности. Так и сейчас, задумав сказать про комендатуру нелестное мнение, она сперва оглянулась назад, потом кинула взгляд по сторонам и только после этого, приблизившись к Мишке, полушепотом заговорила:

Вот она растопырилась, зараза, как зверюга кровожадная, мне всегда бывает тошно, когда я по необходимости оказываюсь здесь. Мне так и кажется, что стоит она на трупах убитых и замученных людей. Они стремились к радости жизни, к свету солнца, к живому дыханию всего окружающего, а эта ползучая гадина подмяла их под себя, превратив в тлен.

Нюрка не успела высказать до конца своих горестных мыслей, как позади послышались чьи-то торопливые шаги и напряженное дыхание.

 

- 460 -

Нюрка тут же оборвала свою патетическую речь и, повернувшись к брату, обрадованно сказала, будто увидела нечто восторженное:

- Это скорее всего Машенька нас с тобой, Миша догоняет. Она девочка очень аккуратная, зря слов на ветер не бросает. - Остановившись на месте, убежденно прибавила: - Она, она и есть красавица!

Мишка тоже остановился. От неожиданности он даже не сразу нашелся что сказать милой подружке и стоял в растерянности, собираясь с мыслями. Все его тело наполнялось трепетным волнением.

- Я думал, Машенька, в такое позднее время ты не отважишься пойти на вокзал одна. Тут нужна все-таки большая смелость.

- Чепуха все это, дружище, - ответила Машенька. - Давай нам с Нюрой чемодан. Не считай нас немощными девчонками. Через два года и мы будем совершеннолетними, получим паспорта. И тоже станем вольными птицами в большом вонючем курятнике. Не так ли, дружочек милый?

Мишка промолчал. Ему было неловко, чтобы девчонки тащили чемодан, а он, мужчина, сумку. На самом деле он был не на много сильнее своих спутниц-девчонок и с самого детства страдал разными болезнями. Так что хвастаться перед девчонками мужскими достоинствами он не стал: не хотел предстать перед ними в роли пустого болтуна. Было прохладно, даже не по сезону холодно, но он весь взмок и с трудом переводил дыхание. Маша поймала Мишкину руку. Она была теплая и сильно вздрагивала. Подружка не была столь наивной, чтобы не понимать состояния самочувствия своего друга.

- Волнуешься? - спросила она участливо. - Наверно будущее страшит?

- Да, ты права, голубушка, - согласился Мишка. - Нам теперь нигде хорошо и привольно не будет. Мы - враги народа, кулацкие дети. Нас теперь повсюду будут презирать и гнать в три шеи, не допускать до престиж ной и тем более высокооплачиваемой работы, даже если мы и сумеем получить прекрасное высшее образование.