- 97 -

ДОЛЮШКА ЖЕНСКАЯ - В ТЮРЬМАХ И ССЫЛКЕ

 

 

Глава, посвященная судьбе женщин и детей, подвергшихся судебному наказанию, тюрьме или высылке при царском режиме, у Гернета помещена в самом конце его труда и явно носит вспомогательный характер. Чувствуется, что ученый и адвокат специально этому вопросу внимания не уделял и затронул его лишь мимоходом.

"Царское законодательство, — пишет Гернет, - беспощадно и жестоко карало женщину за специфически женские преступления. Так, например, за детоубийство внебрачного ребенка, совершенное матерью из стыда, виновная могла быть приговорена даже к каторжным работам, а за плодоизгнание наказание могло доходить до заключения в тюрьму сроком от 4 до 5 лет с лишением всех прав и преимуществ".

"Статья 182 Устава о содержании под стражей, — значится в другом месте, — рекомендовала содержать беременных женщин и кормящих грудью матерей в помещениях, где бы они имели лучший воздух".

Обратите внимание, ни одного слова нет у Гернета о том, как, когда и в каких условиях отбывали каторгу женщины-политические заключенные в царские времена. А ведь мы знаем, что они принимали активное участие в народовольческом и социал-демократическом движении, не отставали

 

- 98 -

от мужчин в борьбе за свержение самодержавия в России. Ни одного слова нет о политических каторжанках-женщинах и у С. Максимова.

Я не уверен, что их молчание по этому поводу можно принять за исчерпывающее утверждение: мол, женщины политические заключенные в Сибирь не попадали, но во всяком случае в трудах двух таких маститых специалистов сведений об этом нет.

Я уже упоминал раньше Веру Фигнер, члена исполнительного комитета "Народной воли", приговоренную в 1884 году к смертной казни с заменой ее бессрочной каторгой. 20 лет провела Фигнер в Шлиссельбургской крепости, после чего была сослана, а через два года смогла эмигрировать за границу и благополучно дожила до глубокой старости. Еще в 1915 году, до революции, она беспроблемно вернулась в Россию, где, уже после революции, написала и опубликовала свои воспоминания "Запечатленный труд". Она рассказывает в этой книге о своей революционной деятельности, о годах, проведенных в крепости. Нелегкая доля выпала этой смелой женщине, но каторжного труда она тоже не знала.

Не стану утверждать, что мои сведения о судьбах дореволюционных социал-демократок исчерпывающие, но подчеркну: мне не встречались ни их рассказы, ни воспоминания о каторге и каторжном труде, так же, как не встречались мне эти сведения и в трудах на эту тему. Возможно, были отдельные случаи — но массового характера они, безусловно, не носили.

Женщины-политзаключенные при советской власти — это особый мир, страшный и жестокий. Он уже прочно вошел в литературу — разумеется, не советскую — достаточно напомнить о воспоминаниях Евгении Гинзбург, о ее безвинном аресте и "крестном пути" на Колыму.

Я же расскажу о моих встречах с заключенными женщинами в советских тюрьмах и лагерях.

Одну - прямо-таки символическую картинку - видел я при первом моем аресте в Москве. Не я один тогда, в 1925/26 годах, загорелся идеей строить социализм и явился

 

- 99 -

для этого в СССР из Латвии — были и другие. Мне довелось встретиться с латышкой — уже в годах, также решившей принять участие в "великом деле", и обвиненной, как и я, в шпионаже.

Взяли ее летом, в легком платьишке, с узелком. И оформляли — случайно в то же время, что и меня на выпуск — в том же платьице, но уже поздней осенью. На ее слезные мольбы дать ей хоть какую-нибудь одежонку потеплее, канцелярист равнодушно бросил ей: "Надо было зимой границу красть, тогда б и снарядилась лучше в дальнюю дорогу". И все же он оказался сравнительно добродушным человеком: закрыл глаза, когда я передавал ей свою теплую куртку.

... В 1948 году, когда я следовал этапом в спецлагерь на Колыму, к нашему железнодорожному составу на станции Инза прицепили 7 или 8 вагонов с женщинами - они отправлялись туда же. Тут были все вместе: и воровки, и проститутки, и "бытовички", и политические, если можно было их так назвать — в основном это были жены или сестры осужденных по 58 статье.

Не стоит и говорить, что для женщин, независимо от того, по какой статье они были осуждены, никаких льгот и послаблений по сравнению с мужчинами не существовало (убежден, что и сегодня не существует). Даже, свежий воздух для беременных и кормящих", о котором упоминает Гернет, советским законодательством для женщин не предусмотрен.

Женщины проделывают этап в тех же скотских условиях, что и мужчины, но тяжесть их положения еще усугубляется тем, что в местах заключения, на пересылках, этапах и в лагерях администрация в СССР, как правило, состоит из мужчин. И далеко не самые благородные представители рода человеческого идут на эту работу.

Что говорить, всем известно, что пребывание в заключении, оторванность от семьи, варварские условия жизни — все это может искалечить даже самую стойкую душу. И большинство мужского населения ГУЛАГа, во многом утеряв

 

- 100 -

мерило дозволенного, иной раз забывало о своем человеческом достоинстве, а главное — о достоинстве женщины, всегда более слабой физически, женщины-матери, жены, сестры. Многие, ох, многие, посматривали в сторону женских вагонов, вожделенными, жадными глазами, и ясно было, если дорвутся — не пощадят.

Насколько мне довелось видеть, в тюрьмах, а особенно в больших лагпунктах, полной изоляции заключенных женщин от мужчин добиться не удавалось. А может, и не пытались? Если же формально и отделяли одних от других, то эту формальность сами же администраторы преспокойно нарушали.

К сожалению, пришлось мне близко познакомиться с житьем-бытьем одного из женских лагерей на Колыме. Злосчастный этот лагерь именовался "Птицеферма" и был расположен на 13 километре от Магадана. В лагере находилось около 200 женщин-заключенных, в том числе, конечно, и политические.

Личный состав на "Птицеферму" подбирался уже на магаданской пересылке. Сюда отбирали только молодых, привлекательной внешности заключенных, не очень вникая, за что они арестованы и каков у них срок.

Любопытно, и словно в подтверждение всего того, что говорилось раньше о привилегиях, которыми располагают в тюрьмах и лагерях уголовники, комендантом-нарядчиком в этот лагерь назначили некую Ольгу Иванову, уголовницу-рецидивистку, убийцу, имевшую уже 8 судимостей с разными сроками. Биография этой женщины — настоящего выродка — стоит того, чтобы на ней остановиться.

Ее 8 судимостей, из которых 6 были с предельными лагерными сроками, все были связаны с убийствами. Шесть она осуществила уже в лагерях. Но советская юстиция не практикует суммирования сроков, а оставляет в силе наибольший.

Ольгу Иванову приговорили один раз к 10 годам, а остальные 7 — к наивысшему сроку, 25 лет. В Соединенных Штатах Америки такая страшная женщина сидела бы до конца дней своих, если бы не окончила жизнь на электрическом стуле,

 

- 101 -

а по советским законам она вполне могла "дожить" и выйти на свободу. Разумеется, все знали, что она, уже убив 8 раз, не остановится на этом — будет убивать и еще, но, в принципе, за ней оставался срок "только" в 25 лет и шанс освободиться и оказаться на свободе — в мире нормальных людей!

Лагерная ее кличка, как и следовало ожидать, была "Убийца". И этой страшной женщине, пользовавшейся особым расположением администрации, была дана власть над 200 несчастными молодыми женщинами и девушками. На бумаге, конечно, все выглядело иначе: Иванова просто заведовала птицефермой, т. е. отвечала за кур, уход за ними и сдачу яиц. Впрочем, на мой взгляд и это странно: почему такому ненормальному существу надо было поручать заведование, а значит и ставить в зависимость от нее других, работавших на этой птицеферме?

Действительность же была еще страшнее: все в округе знали, что Иванова, с одобрения и попустительства начальства, в буквальном смысле "торговала живым товаром". Желающие — а их было достаточно в тех местах, где женщин значительно меньше, чем мужчин — заходили на вахту, совали охраннику бутылку спирта, за это он тут же вызывал Иванову. Она сама договаривалась с клиентом о цене, которая колебалась от 100 до 500 рублей (старыми деньгами), в зависимости от возраста и привлекательности "товара".

Охранник рассказал по секрету дружкам, а потом это стало известно и многим другим, что в лагерь доставили красивую 17-летнюю девушку, обвинявшуюся в том, что она была связной у "лесных братьев", боровшихся в литовских лесах с советской властью. Девушка в лагере — это была редкость. Иванова ухитрилась "продать" ее знакомому шоферу и взяла за невинность несчастной... 1000 рублей. Сразу же после него ей пришлось пройти через руки еще нескольких— охотников за "свежатинкой".

Вскоре я, по приказанию начальства, побывал сам в этом лагере и своими глазами видел эту совершенно подавленную происшедшим несчастную. Видел я и других женщин — порядочных, интеллигентных, образованных, которые поги-

 

- 102 -

бали и надламывались в этом лагере постепенно ради более сытного куска. Вечно голодные, часто больные, они иной раз ради жалкой подачки шли на любое унижение, если не хватало сил спастись, наложив на себя руки.

Все, что я рассказываю, я узнал не из чужих уст. Как я уже говорил, я бывал в этом лагере на работах — и не раз. Разговаривал я с его обитательницами, видел и Иванову. Я сам убедился, что начальство не только знало о ее "побочном ремесле", но даже поощряло его...

Находился я в то время в небольшом лагерном поселке, расположенном неподалеку от казарм солдат НКВД и домиков начальства, жившего с семьями. На магаданской пересылке нас отобрали 82 человека, знакомых с ремонтно-строительными работами — мы должны были произвести ремонт в домиках этого городка. В этой группе я был единственный заключенный с 10-летним сроком. Попал я в эту группу как инженер-электрик. Остальные были в основном разжалованные офицеры да несколько власовцев, каким-то чудом еще уцелевших. Меня, имевшего "детский срок" да еще высшее образование, назначили бригадиром - хотя работать приходилось практически просто монтером.

Частенько посылали меня чинить движок в женском лагере, а так как я имел право "свободного хождения" в зоне, то навидался я там и наслушался столько страшных историй, что на всю жизнь хватит.

За годы, проведенные на Колыме, я убедился, что уцелеть женщине, оказавшейся в лагерях, невероятно трудно. Если нет "птицефермы" специального назначения, то все равно вокруг столько жестокостей, столько насилия и грубости причем, насилия не только над телом, но и над душой; так страшен террор блатных - тоже мастеров торговать "живым товаром", что трудно им, бедным, уцелеть, не сломиться, да и вообще выжить.

Но вернемся еще раз к М. Н. Гернету. Он с глубочайшим возмущением пишет о страшной доле детей и подростков, попавших по разным причинам на скамью подсудимых.

"В исследуемый нами период, — пишет Гернет, имея

 

- 103 -

в виду последние предреволюционные годы, — тюрьма являлась основным средством борьбы не только с преступностью взрослых, но также несовершеннолетних и малолетних. В местах заключения можно было видеть в общих камерах со взрослыми арестантами также и детей в возрасте 10 лет..." Гернет даже приводит статистику, согласно которой между 1911 и 1955 годами через тюрьмы и арестные помещения прошло в среднем до 12-14 тысяч детей в год, в то время, как в исправительно-трудовые заведения попадало, в среднем, в год до 4300 малолетних правонарушителей.

Надо сказать, что при советской власти было многое сделано, чтобы положение это как-то изменить.

Были созданы специальные исправительно-трудовые лагеря для юных правонарушителей. Но какие?

Литературы на эту тему много — и официальной, и неофициальной. Я же могу ссылаться на свой собственный опыт.

Во время первого моего ареста в 1925 году я познакомился с советским "исправтруддомом". Было это в городе Себеже, в Белоруссии.

Согнали нас в камеру 48 человек - среди них 11 малолеток. Сырость, отвратительное питание, холод и, пожалуй, самое страшное — клопы, которые нас буквально живьем сжирали. Общество было далеко не "избранное" и ничему хорошему, кроме искусства воровать, тюремного жаргона, а то и еще похуже, ребятня там научиться, конечно, не могла. Взрослые преступники — тут уж, разумеется, не "политические", а рецидивисты — "воры в законе" или "паханы" — коротали время за рассказами о своих воровских подвигах или бандитских налетах, постепенно подчиняя себе подростков, вербуя "смену". Они делали из ребят слепых исполнителей своей злой воли, воспитывали, так называемых, "шестерок" — начинающих.

Через некоторое время наиболее бойких и уже достаточно испорченных переводили в следующий чин "полуцвет", а из тюрьмы они зачастую выходили уже загубленными вконец, намертво связанными с воровским миром. Их дальнейший путь был горек: воровство, тюрьмы, снова воров-

 

- 104 -

ство или бандитизм, снова тюрьмы и лагеря - и так гибли молодые жизни.

Советский УПК предусматривает содержание малолетних преступников иной раз в тех же тюрьмах, но в отдельных камерах. После 16 лет такой преступник, если он еще не отбыл срок, считается взрослым и переводится в общую камеру. Но, к сожалению, закон этот не всегда соблюдается, особенно часто он нарушался после войны.

В июне 1948 года в камере Лукишской тюрьмы в Вильнюсе, где нас было 144 человека вместо 25 по норме, встретил я малолетнего политического преступника" Владека. Было ему 10 лет и сидел он за то, что был связным у "лесных братьев" - литовских националистов, еще несколько лет после войны пытавшихся сопротивляться оккупации Литвы. По статьям 58-8 и 58-11 подлежал такой "преступник" расстрелу, но так как расстрел был тогда временно отменен, да и в связи с малолетством, получил он 25 лет строгих лагерей и вместе с нами дожидался отправки. Правда, потом его куда-то перевели, с нами он не ехал.

В той же тюрьме, во 2 корпусе, было еще две камеры — для мальчиков и для девочек, "малолеток", но обвинявшихся не по политическим статьям. Весь корпус обслуживала пожилая медсестра, вольнонаемная. Однажды мы услышали за стенкой шум и крики, но в чем дело — не знали. Потом лишь рассказали нам страшную вещь: медсестра вошла в комнату мальчиков, чтобы осмотреть больного — они набросились на нее и по очереди начали насиловать старую женщину. Спохватившиеся наконец охранники вынесли ее в бессознательном состоянии.

В камере девочек были, в основном, малолетние проститутки и воришки — "хипесицы". Нет у меня данных, но думаю, что моральный их облик в камере не улучшился, и не верю, что они могли в такой обстановке "исправиться". Полагаю, что наоборот.

Советская статистика никогда не приводит данных о количестве малолетних и подростков, прошедших через тюрьмы. Я имею в виду статистику, доступную общественности.

 

- 105 -

По неофициальным данным за 60 лет существования Страны Советов, ее тюрьмы и другие карательные учреждения пропустили через себя не менее 6-7 миллионов малолеток и подростков, успешно прошедших в специально для них созданных исправительно-трудовых колониях полный курс уголовщины.

Вспоминаю и другое — тоже виденное и пережитое, хоть и не на Колыме. В первый год войны, еще до того, как я был мобилизован в армию, повез я семью в эвакуацию — из Риги. Добрались мы до станции Проспица. Кировской области. Надо было искать работу. Разумеется, райисполкому инженеры в деревнях не были нужны, но мне предложили должность механика в исправительно-трудовом лагере для детей-малолеток. Выходец из буржуазной Латвии, я тогда вообще еще не имел представления о том, что такое лагеря — и дал согласие.

Когда я с начальником вошел в зону, оставив жену и детей в домишке поблизости, я был потрясен: вопли, крики, драки, ужасающий отборный мат, которому могли бы позавидовать волжские грузчики. Я даже не разобрал сначала, просто не понял, что все эти ругательства и вопли изрыгали - простите, не подберу другого слова - девочки и мальчики, жившие тут в бараках.

Я был в состоянии шока. Мне стало страшно. Даже обещание начальника "выхлопотать" мне бронь — видно, позарез нужен был механик — не могла заставить меня остаться здесь с семьей.

Тогда я еще не мог знать, что предстоит мне все это увидеть не один раз.