Глава 1. Москва, май 1938 года

 

Макая тонкой ученической ручкой в стеклянную чернильницу-непроливайку, я заполнял анкету. Написал имя, отчество, фамилию, год рождения, национальность... Почувствовал, как потяжелела занесенная над бланком рука. В мгновение пролетела передо мной вся моя недолгая жизнь...

— Разъяснить? Что непонятно? — приподнялся из-за стола Винавер.

— Нет, что вы! — воскликнул я и твердо, брызгая чернилами из-под стального пера, вывел: «не состоял», «не был», «не имею».

В первой же командировке в Москву из Воронежа, душным майским утром, я пришел в учреждение, которое называлось Политический Красный Крест, чтобы узнать о судьбе недавно арестованного старшего брата и его жены. Двухэтажный белый особнячок лепился к могучему зданию НКВД на площади Дзержинского, невольно наводя на мысль о не только территориальной близости обоих учреждений. Долго не мог я решиться перейти улицу. Наконец, махнув рукой, пересек ее и отворил тяжелую дубовую дверь с отполированной до блеска медной ручкой.

— Мне нужно навести справку через Красный Крест,— сказал я милиционеру, томившемуся в вестибюле у настенного телефона.

Милиционер пальцем указал на мраморную, крытую ковровой дорожкой лестницу. Сдерживая дыхание и стараясь не торопиться, я поднялся на второй этаж. В залитой светом приемной из-за огромного, на львиных лапах стола навстречу мне поднялся сухопарый мужчина лет

 

сорока в сером, грубого сукна полувоенном костюме.

— Винавер,— представился он.— Помощник Екатерины Павловны Пешковой, председателя Политического Красного Креста. С кем имею честь?

Я протянул свое трехмесячное временное удостоверение. Оно было выдано мне взамен утерянного паспорта, но не органами НКВД, как бывшему «ссылку», а обычным райотделом милиции. Винавер взял удостоверение брезгливо, двумя пальцами, но прочитал внимательно и, по-моему, дважды.

— Какой у вас вопрос?

Резкий голос Винавера в высокой, почти без мебели, комнате, отскакивал от стен и потолка, отдавал эхом.

— Мой родной брат Лейтман Исаак Михайлович и его жена Злобинская Ревекка Абрамовна арестованы. Я просил бы хоть что-нибудь узнать о них.

— Да, хоть что-то надо узнать,— негромко повторил Винавер.— Хоть что-то, как это ни мало. Но это много, поверьте, очень много.

Я почувствовал себя в состоянии человека, по доброй воле сунувшего голову в волчью пасть. Но отступать было поздно:

— И все-таки...

— А чем вы можете доказать, что Злобинская — жена вашего брата?

— Ничем. Только моим честным слоном.

— Да-а,— протянул Винапер и повторил мои слова: — Только честным словом...

Он вновь поднес к глазам временное удостоверение. Сердце мое ударило так, что я испугался, как бы Винавер этого не услышал. Наконец он вернул удостоверение, и я поспешил упрятать подозрительный документ в карман. Помощник Пешковой вытащил из ящика два стандартных листа-запроса и обычную анкету —

 

листок для учета кадров.

— Бланки заполните отдельно па брата и его жену, а анкету — на самого себя.— Чуть погодя, когда я уже разложил бумаги на полированной столешнице и присел на краешек обитого красным плюшем стула, он добавил: — Поскольку прописка у вас временная, Дом колхозника, адрес можете указать «проездом».

На заполнение анкет у меня ушло порядочно времени. Приходилось быть очень осторожным: вопросов относительно моей персоны было не меньше, чем вопросов относительно лица, по которому я делал запрос. Наконец забрав у меня заполненные документы, Винавер сказал:

— Зайдите завтра ближе к концу дня. Каких только совпадений не бывает в жизни. Несколько лет назад Лейтману Саулу Михайловичу, то есть вашему полному тезке, мы направляли шифс-карту. Визу в Палестину. Та семья, слава богу, наверное, уже далеко...

— Хорошо, обязательно зайду завтра,— ответил я под пристальным взглядом его глубоко посаженных глаз.

Вплоть до назначенного часа меня не покидало чувство нависшей опасности. В Политическом Красном Кресте знали обо мне все. Заполненная мной анкета по многим пунктам не совпадала с той, что я им прислал когда-то. Ворочаясь на койке в общежитии наркомата, я то последними словами ругал себя, то успокаивал, что должен полностью исполнить свой долг...

Закончив до обеда дела в главке, я направился на Лубянку. Часа два просидел в крошечном сквере у памятника первопечатнику Федорову, вновь и вновь взвешивая все «за» и «против». В людском круговороте перешел площадь, открыл тяжелую дверь и, миновав молчаливого постового, поднялся по ковровой дорожке в гулкую приемную.

— Здравствуйте,— сказал Винавер.— Примерно в

 

это время я и ждал вас. Мы честно делаем все, что можем. И не наша вина, что можем мы очень мало...

С этими словами он исчез за дверью кабинета Екатерины Павловны. А через несколько минут вернулся и пригласил меня войти. За изящным, с витыми ножками, столом сидела немолодая грузная женщина в темном, наглухо закрытом на крючки платье с длинными рукавами. Над ней в простенке между двумя окнами, забранными тяжелыми гардинами, висел портрет Сталина, а сбоку, на приставном столике, помещались черный телефонный аппарат и графин с водой.

Она вежливо поздоровалась, протянула мне руку через мраморный письменный прибор, предложила сесть. Кивком головы отпустила Винавера.

— Слушаю вас.

Я замялся.

— Вас что-то смущает?

Ее зачесанные назад волосы были обильно тронуты сединой.

— Я представлял жену Максима Горького совсем по-другому,— вырвалось у меня.

— Нет уж, берите, какая есть,— серьезно сказала Екатерина Павловна.— Говорите.

Я понесся. Только минут через десять я заметил, что Екатерина Павловна занята своими мыслями и меня просто не слушает, машинально перебирая стопку листов на своем столе. Я замолчал. Екатерина Павловна подняла голову и сказала ровным бесстрастным голосом:

— Лейтман Исаак Михайлович и его жена Злобинская Ревекка Абрамовна решением особого совещания НКВД приговорены, как опасные преступники, на срок десять лет в лагерях особого режима без права переписки.

Ошеломленный, я откинулся па спинку стула. Во рту пересохло. Наконец я выдавил:

 

— Где это?

Екатерина Павловна вышла из-за стола, направилась ко мне. Я вскочил. Положив мне руки на плечи, она едва слышно произнесла:

— Ведь я вам сказала, что это лагеря особого режима и без права переписки. Так как же я могу знать, где это?

— Может, мне стоит обратиться прямо в НКВД?

— Это безрассудно, бесполезно, а лично для вас еще и очень опасно... Может быть, я сама здесь сегодня последний день. Или завтра. Или через месяц.— Полные, в трещинках, губы ее дрожали, а серые глаза были полны слез.— Ведь вы же здесь проездом. Так написали в анкете. Так и пишите впредь, голубчик. Про-ез-дом. Может быть, это вас и спасет. А им, им помочь уже нельзя.

Едва владея собой, я прошел мимо Винавера, спустился по лестнице, вышел на улицу. Отдышавшись, побрел к Красным воротам, чтобы по Земляному валу выйти к Курскому вокзалу. Закончилась полная страданий одна моя жизнь, начиналась другая. Проездом.