Глава 4. Камера

 

— Руки назад,— сказал охранник, выводя меня в коридор.

Я шел впереди, выполняя его отрывистые команды: «Направо!», «Вверх!», «Вниз!», «Прямо!..» Мы спустились во двор, поднялись затем по железной лестнице и оказались в стеклянной галерее, каких много в бакинских дворах. В конце ее спиральная лесенка вывела нас в крошечный тамбур. В квадратике неба высоко над головой блестела одинокая звезда. Охранник толкнул дверь, и она со скрежетом распахнулась. Шагнув через порог, я оказался в маленькой передней, где за тумбочкой сидел дремавший надзиратель. Пока мой конвоир расписывался в толстой, с клеенчатым переплетом тетради, надзиратель пальцем показал на боковую дверь:

— Туда, хлопец.

Я вошел в квадратную, без окон, комнату, освещенную яркой электрической лампой без абажура. Вдоль стен стояли лавки, посередине — широкий стол. Из-за него сверкнул белоснежными зубами второй надзиратель — ладный, с льняными волосами, светлолицый парень.

— Рад бы в рай, да грехи не пускают. Верно? — обратился он ко мне.

— Какие грехи? — удивился я.

— А вот это мы сейчас и выясним. Раздевайся.

Голый, стыдливо прикрываясь руками, я с тоской смотрел, как ловко и весело перебирает надзиратель мои вещи, как мелькают его пальцы с широкой траурной каймой под ногтями. Швырнув через стол одежду, он оставил возле себя пояс от брюк, часы, кошелек с мелочью, шнурки от ботинок, тетрадь с записями лекций, карандаш. Прикусив

 

кончик языка и склонив набок голову, надзиратель заполнил карандашом накладную, служившую одновременно и протоколом обыска.

— Распишись,— приказал он, протягивая мне свой замусоленный карандаш...

Третий надзиратель — маленький, крепко скроенный человек в аккуратно заправленной за широкий пояс гимнастерке, в начищенных кирзовых сапогах — проводил меня в камеру. Распахнув дверь, он разочарованно произнес:

— Параши нет,— и подтолкнул меня в спину.— Сначала пойдем, оправишься.

На обратном пути по коридору за одной из наглухо закрытых дверей послышался женский плач. Я замедлил было шаг, но на плечо легла рука надзирателя:

— Не останавливаться.

...Глухо хлопнула железная дверь, упала щеколда. Электрический свет просачивался в камеру — настоящий каменный мешок этак метра два на два — через забранный толстыми ржавыми прутьями проем над дверью. Решеткой был забран и большой прямоугольный глазок с заслонкой, поднимавшейся с внешней стороны, из коридора. У противоположной стены стоял топчан с соломенным тюфяком и подушкой, тоже набитой прогнившей соломой.

Я упал на матрац, накрылся кожанкой и мгновенно заснул. Казалось, я только смежил веки, как надзиратель разбудил меня:

— На допрос, быстро.

Его смуглое лицо было бесстрастно. Он добросовестно выполнял свою работу.

Под конвоем, поддерживая руками спадающие штаны, я вновь отправился в путь по коридорам и переходам. Я был почти спокоен и даже рад предстоящему допросу. «Предателем не стану,— твердил я себе.— Если Изе

 

дали три года, то и мне больше не дадут. А значит, и нечего их бояться...» За размышлениями я и не заметил, что охранник ввел меня в кабинет следователя. Аринин поднял голову от бумаг:

— Ну, как устроился?

Я промолчал. За окнами ночь постепенно рассеивалась, наливалась синевой. «Светает уже»,— подумал я.

— Светает уже,— услышал я хрипловатый баритон Аринина.— Так я спрашиваю, устроился?

— Устроился,— буркнул я в ответ.

— Отлично. Но видишь ли, я сейчас занят. Освобожусь, поговорим. Уведите его! — приказал он конвоиру.

Я метнул яростный взгляд на Аринина. Но он уже склонился над столом. Меня повели назад. Гнев постепенно утихал. Я понял, что такой пустой вызов тоже входит в правила игры.

Неожиданно судорогой свело живот. Только теперь почувствовал, что со вчерашнего полудня во рту не было ни росинки... Перед тем, как зайти в камеру, я попросил у надзирателя поесть. Тот только пожал плечами.

— Утром поставят на довольствие, днем получишь.